1 ноября 1974 года — ровно 50 лет назад — свел счеты с жизнью поэт, киносценарист и режиссер Геннадий Шпаликов, «придумавший» шестидесятые — самое свободное и залитое светом творчества десятилетие советской истории. Накануне памятной даты корреспондент «МК» сделал интервью с Олесей Фокиной — журналистом, сценаристом документального кино, снявшей в 2017 году о Шпаликове фильм «Жизнь обаятельного человека», удостоенный премий «Ника» и «Золотой орел». И особенно ценный еще и тем, что за прошедшие с его создания годы ушли в мир иной двое участников проекта — режиссер Юлий Файт (1937–2022) и первая жена Геннадия Федоровича Наталья Рязанцева (1938–2023).
— Олеся, пять лет назад было ли у вас ощущение, что нужно торопиться, пока современники Шпаликова живы, пока с нами остаются представители поколения шестидесятников?
— Хотелось встретиться с участниками жизни Шпаликова, да. Слава Богу, еще остался Павел Константинович Финн — его близкий друг, — его в нашем фильме, к сожалению, не было. Но сегодня нет не только Файта или Рязанцевой — нет самой эпохи, признаков эпохи, о которой идет речь.
— Мы все понимаем, почему Шпаликов стал героем вашего фильма, — но каждый объясняет свою любовь к нему по-своему.
— Жизнь Шпаликова — жизнь поэта, которого понять невозможно. Зачем он ходил на Ваганьковское, как где-то в стихах он пишет: подышал воздухом, смотрел на небо, деревья над могилой Есенина... Он сам говорил, что хотел погибнуть в тридцать лет. Получилось, в 37. Он любил жизнь, пока она его любила. В этом его драма. В то утро, 1 ноября, Шпаликов был на Новодевичьем кладбище, хотел что-то сказать на митинге памяти режиссера Михаила Ромма. Слова ему не дали. Горин дал ему пятерку на вино...
Наталья Борисовна называла Шпаликова «Первачом», и он действительно им был, его обожал весь ВГИК — как он отбивал чечетку в сюртучке суворовца. Во ВГИКе он оказался не совсем в своей компании, отчасти снобской, паренек из Карельского городка, — и его «обтесывали». Немножко поначалу посмеивались над его открытостью, но быстро приняли, он стал звездой! У стен института они теперь стоят, как стражи, окаменевшие, — Шпаликов, Шукшин и Тарковский.
60-е годы — это и есть Шпаликов, сама оттепель, ее надежды, поэзия, распахнутость, искренность, ветер, заряженный озоном, наполнявшим его фильмы... какими прекрасными могли бы быть кинокартины, снятые по непоставленным сценариям Шпаликова! Они грустные, потому что закрылись врата свободы и радости, когда после дождя «так прекрасно пахнет цветами и листьями, мимо проезжает невозможно зеленая «Волга», и (я) не промок, и все очень хорошо». Грустные, но прекрасные.
— От того, что юность прошла?
— Нет, от того, что время стало наливаться свинцом — и Шпаликов стал не нужен.
— Подлинник сценария фильма «Причал» появляется несколько раз у вас в кадре, наряду с фотографиями из семейных альбомов и другими бесценными материалами. Кому они принадлежали и где могут находиться сейчас?
— Где хранится сценарий, я не знаю, мне его Наталья Рязанцева предоставила для съемки. Фотографии в фильме тоже из архива Натальи Борисовны и Файта, трудно сказать, где это все находится. Могу предположить, что что-то передали в архив ВГИКа.
— На первой странице сценария, написанного в массивной «амбарной книге», Шпаликов пишет, что получит за него Нобелевскую премию.
— Отчасти это была шутка, но стихи у него есть про Нобелевскую. Почему бы нет, воображает поэт. Он жил, как умел. Как жили и живут многие поэты во все времена. По утрам шел на Гоголевский бульвар, читать газеты на стендах — порой у него не было и крыши над головой, и денег в кармане.
Не принимай во мне участья
И не обманывай жильем,
Поскольку улица, отчасти,
Одна — спасение мое.
И, может быть, в грезах, мечтаниях о том, как все может сложиться, он мог думать и о таком признании, как Нобелевская премия...
При этом на Родине кинокартина «Я шагаю по Москве» стала любимой для всего народа на полстолетия. Конечно, Данелия буквально выбил сценарий фильма из Шпаликова, запирал его, чтобы он не пил, приносил еду, а однажды усадил в комнате на площади Маяковского — и не выпустил, пока тот не напишет текст главной песни.
Лариса Шепитько Шпаликова оберегала по-матерински, благодаря ей он все же написал сценарий драмы 1971 года «Ты и я».
— О желании получить Нобелевку Геннадий Федорович в публичном документе пишет 14 декабря 1958 года — через две недели после присуждения премии Пастернаку за опальный роман «Доктор Живаго». Является ли это примером «тайнописи», скрытой отсылки к данному событию?
— Я не специалист, и мне трудно судить, хотя это происходило в счастливые дни, когда к Борису Леонидовичу пришли Чуковский и другие писатели, поздравившие его с премией. Весть разнеслась широко, но слышал ли ее Шпаликов... Наверное, да.
— В вашем фильме о Шпаликове вскользь говорится о добровольной кончине режиссера Владимира Китайского, дипломной работой которого должен был стать «Причал». Фадеев, Китайский, ряд других творцов, совершивших самоубийство, могли ли стать для Шпаликова гнетущим смысловым, символическим рядом?
— Смерть была одним из героев поэзии Шпаликова. Во ВГИКе он написал рассказ «Человек умер», о том, как на доске объявлений театрального института сообщалось о смерти… Геннадия Шпаликова. Такие вещи не могут быть случайными. А незадолго до кончины он сдал на «Мосфильм» сценарий фильма о Есенине «Пой песню, поэт». Грустные совпадения.
Ах, утону я в Западной Двине
Или погибну как-нибудь иначе, —
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.
Они меня на кладбище снесут,
Простят долги и старые обиды.
Я отменяю воинский салют,
Не надо мне гражданской панихиды.
Не будет утром траурных газет,
Подписчики по мне не зарыдают,
Прости-прощай, Центральный Комитет,
Ах, гимна надо мною не сыграют...
Я не думаю, что чужие примеры как-то толкают человека на такой шаг... На самом деле кроме Фадеева и Китайского был еще любимый друг Сергея Прокофьева, композитор Максимилиан Шмидтгоф. Прокофьев посвятил ему Концерт №2, после чего Шмидтгоф покончил с собой, в среде Китайского и Шпаликова об этом тоже, наверное, говорили. Что стало решающим в тот день — ноябрь, чье-то безразличие, неуспех, разочарование, — опять-таки узнать невозможно.
Иван Волосюк
