В этом году «Органным вечерам в Кусково» исполняется 10 лет. Для проекта, существующего без государственной поддержки и меценатских вложений, достижение почти фантастическое. Все держится на энтузиазме музыкантов и преданности поклонников. Начинался фестиваль как площадка для молодых исполнителей: в Зеркальном зале Большого дворца Музея-усадьбы «Кусково» выступали студенты и аспиранты Московской государственной консерватории и академии им. Гнесиных, вся программа — десяток концертов.
Сегодня органный марафон продолжается целое лето, а в афише стоят имена ведущих российских органистов — Александра Князева, Алексея Шмитова, Евгении Лисицыной, Алексея Шевченко. С удовольствием откликаются на приглашение и зарубежные исполнители: гостем юбилейного фестиваля стал выдающийся органист из Нидерландов Жан-Пьер Стайверс. Корреспондент «Культуры» встретился с инициатором и бессменным художественным руководителем смотра — известной органисткой Еленой Приваловой-Эпштейн.
— Сегодня летние органные концерты в старинных усадьбах — устойчивый, модный тренд. Десять лет назад все было иначе. Как родилась идея фестиваля?
— Можно сказать, она витала в воздухе. К тому времени я успела поработать пиар-директором камерного оркестра Миши Рахлевского Kremlin. В числе наших проектов был фестиваль «Серенада в Кусково», вызвавший большой интерес у публики. Так что дорожка в гостеприимную шереметьевскую усадьбу уже была протоптана. Молодым музыкантам всегда не хватает площадок для выступлений, а без активного концертирования совершенствовать мастерство невозможно, тем более когда речь идет о таком сложном инструменте, как орган. Первый фестиваль был своего рода пробой пера для молодых музыкантов Гнесинки и Консерватории. Конечно, для сольных концертов у большинства еще не было достаточного опыта, поэтому мысль пригласить им в поддержку камерные ансамбли тоже, в общем-то, лежала на поверхности. Хорошо, нашлись коллективы, готовые поддержать и своих молодых коллег, и сам фестиваль. Ну а благодаря вниманию слушателей уже на пятый год существования он превратился в полноценный профессиональный форум, в котором стали принимать участие выдающиеся органисты — Алексей Шевченко, Алексей Шмитов, Александр Удальцов, Федор Строганов. В прошлом году к нам присоединился Александр Князев, выступающий сразу в двух ипостасях — и как виолончелист, и как органист. «Вечера в Кусково» стали первым усадебным органным фестивалем. Наш опыт пытались повторить, причем заручившись либо государственной, либо спонсорской поддержкой, но регулярными эти проекты так и не стали. Видимо, нам помогает гений места.
—Видимо, ему тоже нравится органная музыка?
— А что в этом удивительного? Знатные фамилии возводили загородные усадьбы, особенно те, что недалеко от города, в первую очередь для развлечения — концертов, спектаклей, балов. Словом, для отдохновения от государственных дел и утомительных общественных обязанностей. Даже интерьеры оформлялись в соответствии с этой целью — не секрет, что живопись и прочее убранство подбирались не столько по ценности, сколько для создания атмосферы. Это сегодня слово «развлечение» имеет четко негативный оттенок, обозначая нечто необременительное для разума и чувств. А в прежние времена оно предполагало совсем иное наполнение. Так что классические концерты в усадьбах — это, в некотором смысле, возвращение к утраченной гармонии.
— Летние концерты любимы публикой за возможность вырваться из объятий мегаполиса на природу.
— Конечно, ведь в нашем достаточно неласковом климате лето — действительно, маленькая жизнь. Но дело не только в этом. В городе переход от суеты повседневности к высокому искусству слишком стремителен — он длится, пока ты минуешь холл концертного зала. В усадьбе же время движется по-другому. Ты идешь по прекрасному парку, слушаешь перекличку птиц с ветром, любуешься цветами и игрой света в волнах пруда. Даже если прибегаешь на концерт впритык, все равно у тебя больше минуток на перенастройку, и текут они медленнее. Мы привыкли бежать, не оглядываясь по сторонам. Мы не замечаем ничего — ни цветов под ногами, ни облаков в вышине. Нам некогда. Мы гонимся за мелочами, а мимо нас проскакивает собственная жизнь. А в таком месте, как Кусково, поневоле вспоминаешь, что ты — часть природы. Не зря же все наши артисты единодушно признаются, что в этом зале у них совершенно другое ощущение музыки. Порой сама природа, заглядывая в окна дворца, аккомпанирует дыханием ветра или звоном дождевых капель. В наглухо задраенном от внешнего шума городском концертном зале такое просто невозможно. Да и само место словно делится энергетикой, накопленной за века. Об этом сегодня говорить не принято, но я убеждена, что академическая музыка должна приподнимать людей над повседневностью: пусть изумляются и понимают — в мире существует нечто, чего за каждодневными заботами мы просто не видим.
— Как произошла Ваша первая встреча с инструментом?
— Когда я училась в музыкальной школе, в моем родном Оренбурге ни одного органа еще не было. Даже электронные там стали появляться лишь недавно. Так что слышала я его только в записи. Когда нам на музлитературе рассказывали о том, что органист использует не только руки, но и ноги, решила, он играет пальцами ног, и поняла, что разработать их до такой степени не смогу. Живой орган увидела только на третьем курсе колледжа, когда поехала на конкурс в Челябинск. Меня поразила грандиозность инструмента, но тогда я была пианисткой, грезившей о Московской консерватории. К поступлению готовилась как прокаженная: над столом висел график, где был расписан каждый час с утра до вечера. Я прекрасно отдавала себе отчет в том, что на фортепианный факультет мне не поступить, и шла на теорию музыки. Но когда «эверест» был взят, стала страдать от невозможности играть столько, сколько хочется: у музыковедов ведь было только общее фортепиано. Кое-кто из моих однокурсников, мучаясь, как и я, факультативно занимался на органе. Спасибо завкафедрой специального органа Наталье Николаевне Гуреевой — она в меня поверила. Это было и большое счастье, и тяжкое испытание: новичкам для занятий предоставляли только раннее утро, и я каждый день к семи утра бежала в Консерваторию из общежития на Малой Грузинской. Тогда еще можно было бесплатно совмещать две специальности. Я буквально вскочила в последний вагон и получила два диплома — музыковеда и органиста.
—Похоже, в детстве Вы не особо сокрушались о том, что друзья гуляют, а тут эти нудные гаммы?
—Нисколько. Я очень любила заниматься, никто меня за инструмент не загонял. Собственно, музыка меня — простите за высокопарность — просто спасла. В пять лет я сломала руку, да так, что она могла вообще усохнуть. Вытащила меня из почти неотвратимой инвалидности мама: каждый день мы ездили на всяческие реабилитационные процедуры. Врач ей сказал — единственное, что может помочь — игра на пианино. С этого все и началось. Но когда опасность миновала, занятия я не бросила, чем всех несказанно удивила и дома и в школе, где меня держали за белую ворону. Ну как же, район пролетарский, происхождение соответствующее — родители на заводе работали, а она музицирует. В общем, выбор — погулять или сесть заниматься — передо мной никогда не стоял. Я даже каникулы не любила, потому что меня увозили к бабушке в деревню, где никакого пианино, разумеется, не было. Я могла только петь во весь голос, забравшись подальше в густую рожь, чтобы меня никто не видел. Музыкальная школа была отдушиной — там, в отличие от обычной, где я ходила в изгоях, царила совершенно иная атмосфера. Впрочем, в талантах я не числилась.
—Но раз так, то неужели Вам ни разу не захотелось все бросить?
—Было такое. Правда, недолго: подросткам свойственно поднимать на смех тех, кто сильно отличается — меня дразнили, а мне хотелось быть «своей». Два месяца не ходила на занятия и даже подделывала отметки и подписи в дневнике. Родители и не догадывались. Они мне всегда доверяли — я с первого класса сама ездила в музыкальную школу на другой конец города и возвращалась вечером через парк. Сейчас такое и представить невозможно, а тогда — в порядке вещей, мама с папой работали с утра до ночи и не могли водить меня за ручку.
— Но как же «бесталанная» девочка оказалась в столичной Консерватории?
—Вопреки всему и всем. Учительница в школе считала, что с моим происхождением только в детском садике на баяне играть, так что самое место мне в музпеде. Она уговаривала и меня, и маму, но тут вмешалась педагог по теории музыки и взялась готовить меня к поступлению в колледж. На экзамене по специальности, где соперниками были лауреаты всяческих конкурсов, мне вкатили тройку. Зато теорию сдала на «отлично». Это все и решило. Но меня отдали педагогу, которому поручали самых слабых студентов. А мы с ней решили всем доказать, что они ошибаются. В первом же семестре Ирина Георгиевна задала мне восемь двухголосных инвенций Баха, через две недели я их играла наизусть. Она всегда давала материал на вырост — лучше закалки не придумаешь. Браться за то, что кажется невозможным, для меня в порядке вещей.
— Возрождение органных концертов в Риге — из этой категории?
— В каком-то смысле — да. Несколько лет назад мне, в силу семейных обстоятельств, пришлось переехать в Латвию. В этой маленькой стране — триста настоящих духовых органов; один из старейших — 1700 года, Баху тогда было всего 15 лет. На концерты ходят в основном туристы, летом в зале аншлаг, а зимой — всего несколько человек, даже в Домском соборе. Казалось бы, это нормально — людям воцерковленным органа хватает на службе, а остальные не воспринимают его как светский концертный инструмент. Правда, храмовые органисты, как правило, не слишком напрягаются, сводя музыкальную составляющую службы к минимуму, а священнослужители, стремясь потрафить вкусам прихожан, все чаще задействуют светские инструменты — скрипку или даже гитару, и предпочитают духовную музыку в облегченной версии, боясь, что паства заскучает. А на светских концертах — кстати, не только органных — по преимуществу исполняют достаточно спорную музыку современных латвийских композиторов. В итоге к органу там относятся как к чему-то умозрительному и скучному. Мне захотелось сломать ситуацию. На первый концерт в церкви св. Павла пришло четыре человека. Я играла Баха и органные сонаты Мендельсона, а ведь большинство ничего, кроме свадебного марша, у этого композитора не знает. Одним словом, они были изумлены тем, как может звучать орган, и вызвались мне помогать — раздавать афиши, оповещать друзей.
—И это сработало?
— Года через два на концертах меньше ста слушателей уже не бывало. А на рождественских церковь была полна — это почти полторы тысячи человек. Перед началом я обязательно рассказывала об инструменте, композиторах, произведениях, которые прозвучат. Вот где мне пригодилось мое музыковедческое образование. Начинала, конечно, с забавных историй — ведь публику надо увлечь, заинтересовать, чтобы люди не чувствовали себя не в своей тарелке. На меня даже жалобы писали — почему перед концертом звучит русская речь, даже штрафовать хотели, да не вышло — концерты благотворительные. Сейчас, правда, стало сложно находить общий язык с церковными властями. Придется искать другое место. Надеюсь — удастся.
— В России орган любят, но считают инструментом элитарным. По мнению большинства, академическая музыка — удел избранных. Ее действительно могут постичь немногие или все не так сложно?
—Нам свойственно беречь самооценку, избегать ситуаций, в которых она может пострадать. Уровень музыкальной культуры, увы, невысок, и человеку идти на концерт серьезной музыки, в оперу или на балет просто страшно: вдруг ничего не пойму и буду выглядеть дураком. Вступительное слово необходимо, но оно должно быть не строго академичным, а занимательным и предельно ясным. Больше всего люблю, когда после концерта ко мне подходят люди и говорят, что теперь им понятно «про что эта музыка», и они обязательно придут еще.
—Есть любимые истории, которые Вы рассказываете чаще других?
— Конечно. Ведь в основном публика приходит на самых популярных композиторов — Баха, Мендельсона, Вивальди. Вот про них и рассказываю. Например, о том, как юный Бах прошел пешком почти 400 км, отделявших Арнштадт от Любека, чтобы услышать органные импровизации Дитриха Букстехуде, а вернувшись, сочинил токкату и фугу ре минор. Или как стареющий Букстехуде, собираясь отойти от дел, искал себе преемника, поставив соискателям единственное условие — брак с его старшей дочерью Анной-Маргаритой. Когда я рассказываю, как были забыты имена Баха или Вивальди, слушатели становятся сопричастными жизни великих композиторов и великих произведений. Понимание музыки — это во многом сочувствие конкретной человеческой судьбе.
— Для России орган — инструмент, в первую очередь, концертный, но и здесь его судьба складывалась непросто.
— Орган пришел в Россию благодаря Петру I вместе с иностранными мастерами, принятыми на русскую службу. Хотя есть сведения, что он был известен еще во времена Ивана Грозного, и тот даже умел играть на нем. Инструменты устанавливали не только в храмах, но и в частных домах, правда, православная церковь это не очень одобряла. Возрождение органной музыки наступило, когда был приобретен инструмент для Большого зала Консерватории, и Александр Федорович Гедике стал устраивать регулярные концерты. Он написал много прекрасной музыки для органа, делал оригинальные аранжировки, положив начало светскому служению этого уникального инструмента. В России орган действительно любят.
—Причем настолько, что идут слушать инструмент, а не конкретного исполнителя.
—В этом еще одна его особенность. Если речь идет о фортепиано, скрипке, виолончели — вы идете либо на любимого композитора или произведение, либо, что случается чаще, на конкретного исполнителя. Органисты же всегда в тени инструмента — музыка исходит словно ниоткуда. Алексей Шмитов, Алексей Шевченко, Константин Волостнов — выдающиеся музыканты, но по именам их знают единицы, в лицо — и того меньше. Навскидку, в лучшем случае назовут Александра Князева, да и то потому, что он в первую очередь виолончелист.
— Выдающийся режиссер Римас Туминас не устает повторять, что, отдавая себя зрителю, артист отдает себя Богу. С музыкантами происходит то же самое?
— Отвечу словами замечательной органистки Евгении Лисицыной — когда играешь на органе, у тебя вырастают крылья.
Виктория Пешкова
