Сегодня — о правде и мифах отношения нашего народа даже не столько к труду, сколько к "любимой" работе (эх, жалко, но... чаще всего всё-таки в кавычках).
Кто знает, может быть, здесь вы узнаете себя?
Дмитрий Меньшиков, редактор 1001.ru
Каждую пятницу любой диджей на любой радиостанции начинает заклинать: ура-ура, последний рабочий день, скоро мы все наконец-то свалим с ненавистной работы, осталось три часа... два... продержитесь еще чуть-чуть! Впрочем, эта риторика начинается еще в четверг, который, как известно, почти пятница. Впрочем, стоны звучат еще с понедельника: черт, рабочая неделя началась, но потерпите, ничего... На эту тему подшучивали и раньше (герои культового советского фильма «Вам и не снилось» встречают 1 сентября надписью на доске: «До конца учебного года осталось 273 дня»), но с тех пор подобные разговоры переместились из области шуток в мейнстрим.
Ситуация, при которой человеку интересно работать, воспринимается как нечто из ряда вон. В лучшем случае его заподозрят в неладах на семейном фронте. В худшем — этот человек «ненормальный». Потому что норма — не любить свою работу, делать что-то только ради денег, причем находиться для этого в любом, произвольном месте (должности, сфере) и убегать со всех ног при первой же возможности. Причем особенно трудно понять эту норму, когда бегут не ради общения с семьей, а ради того, чтобы намертво присосаться к телевизору.
Частная жизнь — все, остальное — ничто. То есть частная жизнь в роли «отца вообще», «мужа вообще», «жены вообще» (это в лучшем случае), а в большинстве случаев — «телезрителя вообще», «бездельника вообще», непонятно кого, но не профессионала. Логичная ситуация (ты выбрал интересную тебе профессию, следовательно, ты занимаешься любимым делом, следовательно, получаешь удовольствие и в обычные дни, а не только по пятницам, сверкая пятками) представляется почти противоестественной. Рассказы бабушки о том, как всем заводом, бывало, выходили на работу в выходные — только из азарта, чтобы не потерять знамя и славу передового цеха, — звучат как свидетельства с другой планеты или по крайней мере цитаты из книг «лакировщиков действительности» послевоенных времен.
Почему так сложилось?
Есть почти антропологическая версия — о том, что русские в принципе работать не очень любят; так говорят и про греков с испанцами например (версия, которая мне глубоко неприятна, как неприятна, вероятно, и грекам с испанцами). Мол, воплощение нашего национального характера — то ли Емеля, у которого все только «по щучьему веленью», то ли Илья Муромец, 33 года пролежавший на печи, то ли вообще Обломов, про которого нам все еще в школе объяснили (в том числе сравнивая с деятельным немцем Штольцем). «Их» же характер мы видим в популярных у российской молодежи многочисленных американских сериалах. У нас принято посмеиваться над тем, как «парятся» герои из-за каких-то бредовых, по-нашему, материй — типа рейтингов в колледже и каких-нибудь похвальных листов на работе, кто какой балл набрал, кто куда попал... Взрослые люди заняты тем, за что у нас и первоклассников-то гнобят.
Наша студенческая реальность также совершенно иная и, как правило (исключая жизнь элитных вузов типа МГИМО и МИФИ), мало связанная с «долгосрочными вкладами в карьеру», в том числе и символическими. Декан нам на прощание говорил что-то в духе: я знаю, что все вы идете работать не по специальности, так вы хоть перед государством не «палитесь», не становитесь на учет в службу занятости, а то подставите факультет! Когда было «распределение» (не обязательное, как в советское время, но какое-то значение все же еще имеющее), можно было принести, например, бумагу от редакции СМИ, с которой многие уже сотрудничали. Но никто не хотел париться из-за такой ерунды. Однокурсница накануне зарегистрировала собственное ООО под игривым названием «Фэнтези». Она по приколу нашлепала всем желающим бумаг, и все со ржанием несли их в ректорат, потому что это выглядело смешно на «девичьем» гуманитарном факультете — как распределение прямиком в бордель. «По приколу» — это наиболее точное выражение по отношению ко всему, что могло быть связано с какой-то дальнейшей карьерой и профессиональными планами на будущее (если оставить вопрос о деньгах за скобками, а их практически и не было).
Есть и почти научные «изыскания»: что дело, мол, в том, что современная западная культура выросла на основе протестантизма, а значит, христианство в ней было соединено с культом работы (и, получается, заработка — здесь, в земной жизни). И снова коробит. И снова неубедительно: кстати, в истории нашей церкви в XV–XVI веках победили ведь иосифляне (в споре с нестяжателями), и мы воочию можем убедиться, что отказа от земных материальных благ наша церковь не исповедует.
Вся эта тема, скатывающаяся чуть ли не в расовую теорию, — ерунда.
Равнодушие к избранному тобой труду диктуется неверием в то, что ты когда-то вкусишь плоды этого труда, — и только. Поэтому многим проще работать охранником в супермаркете, чтобы получить зарплату «здесь и сейчас», чем выстраивать какую-то многоступенчатую карьеру с нуля. Если будешь думать о работе слишком много, то к этому неминуемо прибавится «как дурак», потому что тебя неминуемо же оставят с носом.
Это касается, во-первых, плодов деятельности вообще, а во-вторых — механизмов личной компенсации.
Про первое не будем говорить долго: написаны километры статей о том, что ждет чудаков, решившихся поднять, восстановить или построить что-то в сфере производства, науки, сельского хозяйства etc. Я три года проработал в университете, в сфере, которая сегодня схлопывается, как «белый карлик» (многообразная «оптимизация», объединение кафедр, резкое сокращение количества студентов, профессора, уходящие на 0,25 ставки, и т.д. и т.п.), и рад, что ушел, потому что неохота видеть отрицательную селекцию. Я десять лет проработал в газете, которая закрылась из-за финансовых проблем. Мало интересного, когда твой энтузиазм не совпадает с внешним вектором — на угасание.
Со вторым тоже все, в общем, понятно, хотя скрытые проблемы тут начались еще раньше — кстати, как раз в эпоху послевоенной «лакировки действительности». Тогда буйным цветом процветал обязательный госзайм, который, по сути, так никогда и не вернули, а позже (это мы уже застали) — тысячи на книжках, знаменитое «я мог купить два «Москвича», а все сгорело» (потому и лежало на книжке, что не было в реальности этих двух «Москвичей» для тебя, дедушка). Весь опыт, который был перед глазами нынешних трудоспособных поколений за последние 30 лет, — просто вопиющий. Ликвидация всех накоплений 1991-го с рецидивами в 1998-м и отчасти в 2014-м — угасающие повторы уже для тех, кто с первого раза не понял, что нельзя ничего копить и откладывать. Да, кто-то копит в валюте, кто-то имеет возможность вкладываться в недвижимость, но общий тренд — живи одним днем. Дедушку, потерявшего два гипотетических «Москвича», все слишком хорошо запомнили. В пенсию верить тоже нельзя, и тут в роли педагогов выступила уже не только политическая элита 1991-го, но и нынешняя. Тем, кто и так не очень верил в достойную пенсию (потому что посмотрел на дедушку), преподнесли еще один наглядный урок.
Я даже не о сегодняшних дискуссиях в правительстве — когда министры спорят, отменять ли накопительную часть пенсии как обязательный элемент. Я о решениях 2013 года, когда была заморожена накопительная часть пенсий будущих пенсионеров, а затем направлена на текущие выплаты; через год понравившуюся процедуру повторили. По сути, деньги у нас позаимствовали с туманной формулировкой «когда-нибудь что-нибудь вернем». Я работаю 12 лет. Все эти годы ПФР извещал о том, сколько мне перечислено в прошедшем году и сколько теперь на накопительном счету. Я смеялся и отправлял эти письма в мусорное ведро, как и все мои ровесники; и, как выяснилось, мы все правильно делали.
Еще раз: это октябрь 2013 года. До Крыма, до санкций и истерики на тему «вокруг враги». Это решение было принято людьми, которые активнее всего кричат сегодня, что во всем виноваты именно санкции и именно из-за них нам надо затянуть пояса. Такой классический поворот темы «война все спишет». А еще — некоторые из этих людей, представляющих политическую и экономическую элиту, любят порассуждать в кулуарах, что народ наш, мол, работать не любит. Не трудолюбив. Ну, Емели, мол, — что с них возьмешь.
