31 октября исполняется 85 лет первому мэру столицы Гавриилу Попову. Он никогда не был увлеченным политиком, а вот интеллектуалом — сколько угодно. Пожалуй, только в короткий перестроечный период такие люди в России занимали важные посты — и, заметим, тяготились ими. Сейчас Гавриил Харитонович — президент и основатель Международного университета в Москве — не занимает официальных постов (являясь, впрочем, советником и нынешнего градоначальника). Зато остается верным себе. О важности тех моментов, когда честный человек должен сказать «нет», Гавриил Попов рассказал корреспонденту «МК».
Родившись в Москве, будущий видный экономист и мэр столицы все детство и юность провел в разных регионах страны — переезжал вместе с родителями. Школу заканчивал в Новочеркасске — и многие его одноклассники в 1962 году были в те самые дни на той самой площади, где стреляли. Сам Гавриил Харитонович — по происхождению азовский грек — считает, что его судьбу определила национальная склонность к философии, знаниям, а во-вторых, греческая же склонность к туберкулезу. Заболев этим недугом в школе, он не мог строить каких-либо планов на жизнь, семью: вдруг близкие заразятся, вдруг останутся одни, если все кончится печально?
Поэтому оставалось одно — учиться. Это была середина 1950-х, это был экономфак МГУ.
— За все свои пять лет учебы я не был ни в одном московском ресторане, — говорит Гавриил Харитонович. — И стилягой не был. И вообще никуда не выходил — только дважды в год, когда группа устраивала вечеринку в честь окончания семестра. Там всем положено было выпить по полстакана вина, но я и того не выпивал. В музыке тоже не разбирался. В свободное время только читал: прочел всего Гегеля, Канта, Смита, Рикардо. Все мои мысли были только в науке — потому что только к окончанию университета стало понятно, что туберкулез отступил.
Фестиваль-1957: не останусь с комсомолом
— В комитете комсомола МГУ я был одним из лидеров, отвечавших за подготовку фестиваля. Он свалился нам на головы довольно внезапно. По какой-то причине Хрущеву тогда надо было поднять свой авторитет за границей. Среди комплекса мер, которые лежали на поверхности, было и проведение фестиваля. Собирались его проводить как обычно, с небольшим количеством гостей, но потом возникла идея привести людей, сделать мощный международный форум. Московский фестиваль был первой попыткой наших заявить Западу, что мы открываемся, вступаем на новый путь.
Первой моей задачей было — ловить по Москве гулящих девок, чтобы прекратить проституцию. О них в газетах не писали, но они, конечно, в Москве были. Я познакомился тогда с ними — это были бедные девчонки. Хороший обед в ресторане, стакан вина — на большее они и не претендовали. Когда я начал разбираться, оказалось: основную часть составляли простые фабричные девчонки. Скажем, девочка из Мордовии приехала в Москву на заработки, живет в общежитии, в комнате 8 кроватей. Что ей остается делать, как не уйти в парк переспать с каким-нибудь солдатом?
Изучив вопрос, я написал «наверх»: всю политику в этой области надо решительно поменять. Либо уж сделать так, как позже поступили в Бразилии: на каждом углу свободно лежат пакеты с презервативами. Тут-то меня и перевели на другую, не менее острую проблему.
Этой проблемой была спекуляция билетами на фестивальные мероприятия. Люди приезжали из провинции, готовы были чуть ли не четверть цены машины платить за билеты в Большой театр и другие места, где ожидались иностранные артисты и публика. Расцвела торговля из-под полы — я же первым делом вообще отобрал билеты у всех, кто их до меня распределял. Сказал: будут распространяться только среди тех, кто работает на фестивальных мероприятиях. Только по режиму, по записи — сколько кому.
Короче говоря, никакой торговли билетами в Москве не стало. Мне удалось набрать ребят, студентов, которые искренне взялись за дело, — до сих пор восхищаюсь ими. Они и сами никуда попасть не могли — но справедливо распределяли эти билеты.
После этих мероприятий меня вызвал секретарь ЦК комсомола Лен Карпинский и сказал: «У тебя теперь один путь. Бросай учебу, переходи работать в ЦК комсомола. Я скоро собираюсь уходить в ЦК партии, надо нам с тобой туда будет идти».
Я говорю:
— Не хочу.
— Как не хочешь?
— Не собираюсь делать карьеру комсомольского или партийного работника, хочу заниматься наукой!
— …Тогда иди в библиотеку, зачем здесь сидишь!
Персональные дела: наука вне политики
— Когда я заканчивал МГУ, ко мне очень благоволил ректор Иван Георгиевич Петровский. Тому была причина: в то время на меня по комсомольской линии «сбросили» разбирательство персональных дел. Это была самая грязная работа, а у меня была репутация человека, которого нельзя купить или запугать. Мне так и сказали: «Там черт-те что творится, а тебе можно доверять. Если ты скажешь, что тут надо снимать голову, то, значит, и правда надо снимать голову, а если отпускать, то отпускать».
И была такая история: как раз в эти годы Хрущев начал отступать и снял опалу с Трофима Денисовича Лысенко. Лысенковцы воспряли духом и решили взять реванш: начали душить студентов, которые были сторонниками генетики, и создали на них персональное дело. И это персональное дело попало в комитет комсомола.
Весь университет, академия наук были в напряжении. Потому что это дело могло вполне быть стартом очередной общенациональной кампании. Разбор этого дела на комитете комсомола достался мне: все секретари, руководители комиссий отказались докладывать. Так как у меня все же родители биологи и сам я интересовался биологией, разобраться в деле я смог.
И вот — комната секретариата комсомола, явился ректор Петровский, секретарь парткома профессор Салищев, еще два академика. Все сидят — и объявляют мой доклад. Я встал; сидят биологи, все ждут. Моя позиция прозвучала так: данный комплекс обвинений относится к науке. Политического значения эти вопросы не имеют, и комсомол как политическая организация разбираться с ними не должен.
Я видел, как Петровский, сидевший с закрытыми глазами, открыл их. И продолжал: если «обвиняемые» что-то нарушили по комсомольской линии, можно им поставить на вид. Но этого также не стоит делать, потому что вопрос все-таки в большей мере научный; сначала нужно, чтобы научное студенческое общество с этим разобралось.
Все обрадованно проголосовали «за». После заседания ко мне подходит секретарь парткома и говорит: хорошо, что ты решил не советоваться с секретарями, мы бы тебе не разрешили. А так — все довольны. Завтра будет доволен весь университет, все так боялись, что начнутся политические разборки. А твое будущее в университете теперь обеспечено.
Приватизация как яблоко раздора
— Из мэров Москвы я ушел в 1992 году — но, по совести, я проработал на этой должности лишних полгода. Хотя все-таки это было не зря: мы сумели запустить бесплатную приватизацию квартир. Это была моя идея.
Мало кто знает, что изначально хотели сделать совершенно по-другому: по 18 квадратных метров давать каждому человеку бесплатно, а за остальное пусть он платит. Это в стране, где у людей ни гроша за душой не было! Но основным препятствием для этой модели было даже не отсутствие денег у населения. Предполагалось проводить оценку стоимости жилья. Ведь 18 метров — это условность. В центре или на окраине города, в хрущевке или в особняке — это не одно и то же. Значит, начнутся комиссии, которые будут оценивать сумму доплаты.
Что такое эти оценочные комиссии — я понял, еще когда был в аспирантуре и по совместительству работал в Московском совнархозе. Принцип работы у них обычно простой: сколько в карман дашь — так и оценят! Халупу могут оценить в огромную сумму, а хорошую квартиру дешево — будет гигантский поток коррупции. Короче говоря, когда на федеральном уровне была одобрена программа платной приватизации — я пришел к Борису Николаевичу Ельцину и сказал: «Разрешите мне в Москве провести эксперимент с бесплатной приватизацией».
«Как же так — эти партийные боссы получат задаром свои огромные квартиры?» — «Борис Николаевич, да что они получат! В Европе босс имеет не трехкомнатную квартиру, а особняк — если это действительно богатый человек. Практически речь идет о другом: о том, что чиновничество хочет захватить процесс ликвидации социализма на городской собственности. Разрешите мне провести!»
Тогда Ельцин еще не был таким решительным проводником американской модели — он согласился, разрешил мне провести приватизацию. Что произошло в Москве после этого — описать трудно. Все чиновники просто завыли: они же готовились ходить по квартирам, оценивать их и получать за это взятки! Но мою модель в Моссовете приняли.
Приезжаю как-то в одно домоуправление. Вижу — вывеска: «По вопросам приватизации квартир председатель домоуправления принимает жителей в четверг и пятницу с 17 до 19 часов». Я иду к Лужкову, тогда моему заместителю, и предупреждаю: «Юрий Михайлович, я создаю комиссию по приватизации, и если в течение недели этих людей не будет на месте, они будут уволены. Хотите, завтра проведу это через Моссовет? Или они поверят вашему слову?» Он говорит: «Поверят». После этого приватизация прошла без сучка и задоринки.
Антон Размахнин
