Старый униформист дядя Леша рассказывал, что когда коверные клоуны Антонов и Бертенев приезжали на гастроли в какой-нибудь город, то на премьере всех ошеломляли первой репризой.
На манеж клоуны с криком вывозили тачку с большим ящиком. В ящике было спрятано около пятидесяти кошек,
(Накануне премьеры местные мальчишки притаскивали кошек клоунам в обмен на контрамарки в цирк.)
Когда ящик открывали, то бедные кошки, просидевшие несколько часов без еды в темноте, при виде яркого света впадали в неистовство. С безумными воплями они кидались во все стороны, очумело прыгали по головам зрителей. Эффект был потрясающий.
(Из тетрадки в клеточку. Июль 1949 года)
Заканчивая выступления в Москве, мы готовились к поездке на Дальний Восток. Карандаш решил лететь самолетом. Главное управление цирков запротестовало, считая это слишком дорогим удовольствием. В то время артисты редко летали. Но Михаил Николаевич, педантично все подсчитав, доказал, что всю нашу группу вместе с животными и реквизитом выгоднее посылать во Владивосток самолетом, чем поездом. На дорогу поездом уйдет больше десяти дней, а вылетая самолетом, мы смогли бы начать гастроли через три дня, и сборы от первого дня работы окупят все расходы.
Ранним июльским утром 1949 года Карандаш, Тамара Семеновна, жонглер Абдуллаев, рабочий по уходу за животными и мы с Мишей, пристроившись на железных откидных сиденьях транспортного самолета, в центре которого стояли груды ящиков с реквизитом, а в хвосте был привязан двумя веревками осел Мишка, поднялись с Внуковского аэродрома. Только самолет оторвался от взлетной полосы, как ослик от испуга подогнул ноги, присел и в таком положении на полусогнутых ногах, загораживая проход в туалет, провел всю дорогу. Никакие силы не могли сдвинуть осла с места — ни морковка, ни угрозы, ни пинки, ни ласка.
Летчики в дороге рассказывали нам, что с этого самолета в годы войны по ночам сбрасывали наших десантников в тыл к немцам. Я сидел на железной холодной скамейке и представлял себе, как ночью в освещенном тусклой лампочкой самолете вот так же летели парашютисты и в ожидании сигнала прыгать молча курили.
Перелет с двумя остановками занял сутки. Во Владивостоке мы быстро распаковались, провели черновую репетицию и, как и планировалось, через два дня выступали.
Цирк шалито стоял в оживленном месте, в Приморском парке. Город чистый, весь в зелени. На улицах много моряков. Когда выдавались свободные часы, мы с Мишей часто ходили к морю. Гуляли, смешавшись с толпой, по залитой солнцем набережной. На рейде стояли военные корабли.
Запомнилось мне название гостиницы «Золотой Рог». Мы-то жили на частной квартире, но в дни зарплаты ходили обедать в ресторан при этой гостинице. Приятное название — «Золотой Рог». Я вспоминал Грина и город Зурбаган. Там ведь тоже могла быть гостиница «Золотой Рог».
Успех Карандаша во Владивостоке превзошел все ожидания. С утра у касс цирка выстраивалась длиннющая очередь. План перевыполнялся в два раза. Дирекция ликовала. Сотрудникам цирка обеспечена премия. Трудно достать билеты на представление, и все просят об этом одолжении дирекцию.
Делом своей чести Карандаш считал проходить во всех городах с аншлагами. Он и мысли не допускал, что может возникнуть спад в сборах.
В один из последних дней гастролей во Владивостоке разыгралась непогода. На море шторм, хлещет дождь, и Карандаш заволновался: не скажется ли это на сборах?
Вечером, перед представлением директор цирка, как всегда, подошел к Михаилу Николаевичу и спросил:
— Ну как, начинаем? Почти аншлаг.
— Как почти?!-встрепенулся Карандаш.
— Да не волнуйтесь. Осталось только четыре билета, и те от брони. Дождь публику отпугнул.
Михаил Николаевич резко встал, подошел к вешалке, достал из висевшего пиджака деньги и, протянув их мне, распорядился:
— Никулин, быстро в кассу и купите эти четыре билета.
Когда я принес билеты, он сказал:
— Возьмите их себе на память,-и добавил весело: — Вот теперь аншлаг. Можно начинать.
Так и хранятся у меня четыре билета Владивостокского цирка с неоторванным контролем.
Во время представления я посмотрел, пустуют ли эти четыре места в первом ряду. Нет, их кто-то занял. (В цирке всегда несколько человек разными способами проходят бесплатно.)
Во Владивостоке Карандаша буквально засыпали цветами. В воскресные дни мы не знали, куда девать цветы. Они стояли в банках, кувшинах, тазах, ведрах и даже в пожарных бочках. Иногда цветы преподносили и нам с Мишей. Преимущественно цветы дарили молоденькие девушки. Было приятно.
Михаил Николаевич для своих гастролей подбирал специальную программу. Он брал номера с минимальным реквизитом, ритмичные, легкие. И на этом фоне Карандаш всегда выигрывал.
Вместе с нами выступала артистка М. Шадрина с номером «Человек-счетная машина». Артистка за секунды складывала, вычитала, перемножала, делила любые десятизначные числа. Карандаш после нее показывал пародию. Он выносил на манеж подставку с двумя рядами полочек, на которых стояли три бутылки и три тарелки. Из публики вызывали человека и просили его расставить в любом порядке эти бутылки и тарелки. Карандаш же стоял к полочке спиной, и не глядя, говорил, в каком порядке стоят бутылки и тарелки. Когда же инспектор манежа спрашивал:
— Карандаш, как же ты отгадываешь?
Он меланхолично отвечал:
— Десять лет репетировал,- а сам показывал на будку, где сидели электрики и откуда Миша попеременно показывал то тарелку, то бутылку, подсказывая Карандашу, какой предмет нужно называть.
Зрители отлично принимали эту пародию.
На одном из представлений Михаил Николаевич по какому-то незначительному поводу поругался с инспектором манежа, разнервничался и отказался заполнять очередную паузу.
Миша и я стояли в этот момент за кулисами. Миша — в клоунском костюме, а я собирался идти гримироваться на следующую клоунаду.
— Идите что-нибудь сделайте, пока уберут реквизит,- сказал нам Карандаш.
Реприз у нас своих нет. Мы вспомнили старую репризу со стулом.
— Беги скорей и садись в подсадку в первый ряд,- сказал Миша, и я, схватив чье-то пальто, нахлобучив чужую кепку, сел на откидное место в первом ряду.
В паузе Миша вышел на манеж со стулом. Он поставил спинку стула на лоб и начал им балансировать, По ходу репризы стул упал и сильно ударил Мишу. Публика засмеялась, а якобы рассерженный Миша схватил стул и сделал вид, что бросает его от злости в публику. В последнюю секунду Миша задержал стул в руках, а я «от испуга» брякнулся на пол. Хохот поднялся страшный. Реприза проверенная. Она и в Москве отлично прошла, когда мы заменяли заболевшего Карандаша.
За кулисами к нам подошел Михаил Николаевич.
— Что это вы там делали?
— Да вот старую репризу со стулом.
— Не надо ее делать,- сказал он обиженным тоном.- Это старая, грубая реприза.
В следующей паузе он уже вышел сам. И с тех пор никогда больше не предлагал нам. заменять его.
У каждого коверного я всегда отмечал лучшую, на мой взгляд, репризу. У Карандаша вершиной его актерского мастерства была реприза, которую он показывал, участвуя в номере канатоходцев.
В середине номера он влезал по веревочной лестнице под купол цирка на мостик. Один из канатоходцев предлагал Карандашу пройтись по канату. Карандаш, держась руками за спину артиста, осторожно шел. Пройдя половину каната, он на секунду отвлекался, чесал ногу, отпускал руки. Артист с шестом-балансом продолжал идти вперед, и Карандаш, оставшись один, тут же садился верхом на канат.
Маленький человечек, брошенный на произвол судьбы, скорчившись, держась крепко за канат руками и ногами, испуганно озирался, смотрел вниз и начинал истошно кричать. Это вызывало хохот. Хохот и жалость одновременно. Публика смеялась потому, что верила: Карандаш, их любимый артист, будет спасен. Он как-нибудь, но выпутается из этого положения. Карандаш постепенно успокаивался. Смотрел вниз на сетку. Расстояние от каната до сетки метров десять. Как бы прикидывая, Карандаш сначала бросал вниз шляпу, потом вынимал рулетку, измерял расстояние и наконец, хитро посмотрев на публику, вытаскивал из кармана свернутый моток веревки. По логике один конец веревки полагалось бы привязать к канату и только тогда спускаться, но наивный Карандаш просто перекидывал веревку через канат. Два конца веревки спускались вниз. Один почти доходил до сетки, а другой — короткий — болтался. Ликующий Карандаш, обхватив руками оба конца веревки, медленно начинал спускаться. А публика с замиранием сердца ждала, что же будет, когда закончится короткий кусок веревки и артист упадет вниз. Кусок кончался — веревка в долю секунды соскальзывала с каната, и Карандаш с большой высоты летел... в сетку. В этот момент в зале раздавалось нервное «ах».
Карандаш к моменту «прихода» в сетку ловко срывал с головы свой темный парик, незаметно прятал его в карман, и публика видела клоуна с поседевшими от страха волосами (под темный парик Карандаш надевал второй-седой), испуганно бегавшего по сетке. Он соскакивал с криком с сетки на ковер и убегал за кулисы. Эта чисто карандашевская реприза заканчивалась, что называется, под стон зрителей.
Во Владивостоке мы давали в неделю по четырнадцать-пятнадцать представлений. В одну из суббот выступали пять раз. Первое выступление-для пленных японцев — начиналось в девять утра. Пора начинать, а в зале стоит непривычная тишина. Посмотрели мы из-за занавеса и все поняли: японцы молились. Наконец началось представление.
Первый выход Карандаша. Он бодрой походкой появился на манеже, сказал первую реплику, и... тут встал пожилой японец, сидевший в первом ряду, и повернувшись спиной к манежу, на весь зал стал переводить реплику. Карандаш сказал еще одну фразу, японец и ее перевел. Никто в зале не засмеялся. Михаил Николаевич побежал за кулисы и набросился на инспектора манежа:
— Если он еще раз скажет хотя бы одно слово, я уйду с манежа совсем
Угроза Карандаша подействовала. Переводчик замолчал.
Мы же старались на манеже обходиться без текста. Японцы реагировали на все сдержанно, но больше всех смеялся переводчик. После представления японцы покидали цирк организованно. Шли строем и, что нас всех изумило, пели на японском языке нашу песню «Если завтра война...»
Именно во Владивостоке мы впервые увидели свои фамилии на афише и в программке. В перечне номеров писалось: «Никулины — клоунада «Автокомбинат», а несколько ниже:
«Шуйдины-клоунада «Веселый ужин».
