Капуст Мефодий

История его жизни остановила меня на лету, хотя я так спешил делать историю жизни своей.
Его купили, проходя, в цветочном магазине. Он дремал справа, на полке у самого входа. Там, где всегда сквозняк и ясно, что туда отправляют безнадежных доходяг.
Собственно, чуть развязная продавщиц с подоткнутым в карман джинсов краем синего глупого фартука и плохо прокрашенным чубчиком пегого цвета  самолично прилепила туда, на полку, честный кусок тетрадного листка: «Уцененные растения».
Так в лагерях отводили бараки для доходяг. Потом — на свалку, в помойку, в небытие...
Горшок ему был явно великоват, этому доходяге, распластавшему, как слоник, уши - свои три листка по торфу.
Чего вдруг на него обратили внимание?
Вообще-то понять могу: у нас дома всегда были маленькие собачки с большими ушами. И их всегда жалели. Вот жена моя пожалела и этого заморыша. По привычке, а скорее - по невозможности не пожалеть, что говорит о ее глубинной душе. Хотя, конечно, достается мне иногда от этой души так, что лучше бы я был заморышем вот таким же, в таком же горшочке  на сквозняковой полке для доходяг.
И она протянула руку к созданию, тронула мизинцем, чтоб не разбудить - листочек и спросила крашеную продавщицу:
- Это что за цветок?
Продавщица (девушка может уехать из деревни, но деревня из девушки -  никогда!) голосом учебника ботаники для пятого класса снисходительно просветила:
- Капуста какая-то. Дикоративная. - Именно так, через «и», намекая, вероятно, на дикие нравы капусты, и с вызовом добавила: - Двадцать рублей!
Так заморыш переселился к нам на подоконник лоджии.
Смотрелся он сиротливо. Но я точно знаю, что когда кого-нибудь в жизни заводишь, надо дать ему имя. Для бодрости.
Новичок выглядел чисто, как Мефодий, брат Кирилла, которые нам принесли алфавит, стащив его у греков. И потому стал он Мефодием.
Пять дней, вставая в семь утра, я шел на лоджию, уже томящую пятки осенним холодом плитки, и поливал его из стакана, по капельке, фильтрованной водою, говоря всякие бодрящие слова и рассказывая анекдоты.
Пять дней жена моя сердобольная инспектировала итоги полива и говорила одно и то же: не выживет...
А на шестой Мефодий поднял свои капустные уши от земли!
Доходяга вышел из барака, зажмурился, внюхиваясь в низкое осеннее солнце, развязал тесемки ушанки, стягивая ее с головы и, путаясь в кривых пуговицах, расстегнул телогрейку... Свет и жизнь на закате года пришли в его тундру, еще не видимые, уже доскребающие свое лучами по краю горизонта, но - теплые!..
...Теперь у Мефодия полно соседей: какие-то фиалки, непонятные мне полуфикусы и даже болгарские перчики в кашпо напротив. Все они выше его. Но, как говорил Наполеон придворному, помогавшему ему достать книгу с верхней полки и сказавшему: «Позвольте, сир, я достану, я выше вас» - «Не выше, а длиннее!»... Они - длиннее, Мефодий - круче.
Пару дней назад жена моя потребовала от него уже как-то покраснеть (прочитала, что капуста декоративная краснее и потому становится еще прекраснее). И я ее поправил: не капуста, а капуст, потому как Мефодий — имя солидное и совсем не мадамское, а, наоборот, жентльменское.
Мефодий не хочет краснеть. И имеет право! Я понял, что он проделал: тихонько и неброско, он превратился в гордую пальму, размером чуть больше спичечного коробка. Но размер - ерунда, если есть воля к жизни, стать и желание никогда больше не возвращаться в разряд уцененных доходяг.
Я каждое утро начинаю полив подоконникового сада с него, даже в мыслях нет начать с других.
Он доказал себя, Капуст Мефодий!