Евгений Миронов: «Я редко хожу к нему на могилу, потому что не могу себе представить, что он там».
17 августа день рождения Олега Табакова — ему исполнилось бы 85. Великий актер, который в своем поколении оказался единственным и самым результативным театральным менеджером, деятелем, учителем. Вместе с Ефремовым и Волчек строил «Современник», в одиночку построил подвальную «Табакерку» на Чаплыгина, а потом и не подвальную на Сухаревской. В одиночку же открыл театральный колледж, который носит теперь его имя. За его осанистой фигурой маячит больше, чем за кем-либо, учеников и учеников его учеников. И даже те, кто прошел рядом с ним всего лишь по касательной, амбициозно называют себя «цыплятами Табакова». Такая вот эта мощная личность, чья солнечная энергия до сих пор и светит, и греет не одно поколение актеров и режиссеров, которые на подсознательном уровне тоже хотели бы быть как Палыч.
Если бы Табаков был жив, то 17 августа случились бы поистине народные гулянья. Он очень любил юбилеи. Гулял широко, не жадничая, не умничая. Его большая белая «Тойота», управляемая немногословным водителем Димкой, въехала бы в узкий мхатовский дворик, где уже были бы «заряжены» молоденькие артистки в платьях с разлетающимися юбками, как у Мэрилин Монро, и спели бы ему что-нибудь нахально-джазовое. Роскошные звезды постарше, подхватив Палыча под руки, препроводили бы его в театр, а там — студенты и школы-студии, и колледжа грянули бы уж что-нибудь торжественно-пафосное типа «Лёлик всегда живой, Лёлик всегда с тобой...». А мужской разновозрастный состав подхватил бы и развил: «...Лёлик в твоей судьбе, в каждом счастливом дне, Лёлик в тебе и во мне-е-е!!!» И про юбилей Палыча потом долго гудела вся театральная Москва. А не театральная, развесив уши, слушала бы и завидовала, что кому-то свезло оказаться на грандиозном событии планетарного масштаба.
А он же сам по себе человек-событие, которое случалось в жизни каждого, кто по жизни или по профессии оказывался рядом. Хотя в тот момент вряд ли этот человек или коллега, или тем более театральный школяр, понимал, с кем они попали в Историю. И даже не с человеком Табаковым, а с целой планетой «Табаков» соприкоснулись. А знаете почему? Потому что, как всякий гений, он казался простым и доступным для каждого.
Вот сразу почему-то всплыла перед глазами картинка: конец 90-х, приемные экзамены в Школу-студию МХТ идут уже два часа. Жарко, муторно. Наконец, объявляют перерыв. Олегу Павловичу надо поесть (это святое!), а поскольку летом театральная столовка не работает, а ресторана «Чехов», что примостился в углу МХАТа, еще не существует, то он с узкой коробкой клюквенного морса (всегда с собой) шествует по Камергерскому переулку прямиком к палатке, торгующей хот-догами. По дороге к нему цепляются восторженные граждане, не верящие своим глазам (мама родная, живой Табаков!!!). А он, не сбавляя шага, что-то своим воркующим баритоном отвечает, бросив лишь взгляд на собеседника и сразу все поняв про него, подписывает неловко подсунутую для автографа бумажку. И так же неторопливо съедает свою сосиску в тесте, не прерывая процесса общения с публикой, которая начинает собираться вокруг него, как частицы вокруг ядра атома.
Да, он прост и доступен, но нечто невидимое, необъявленное устанавливается между артистом и массой, и это нечто не допускает и мысли о панибратстве с народным любимцем, но в то же время и не позволяет людям растерять остатки достоинства рядом с королем.
А Табаков — король. На сцене и на экране, со своей лукаво-плутовской улыбочкой, и, кажется, без разницы, кого представлять — Людовика XIII или русского помещика Обломова, начальника внешней разведки службы СД, бригаденфюрера СС Вальтера Шелленберга или отравителя Антонио Сальери. Не говоря про бизнес-кота Матроскина, воспринимаемого только с его, табаковским голосом, а не с закосом под его интонации, состоящие из россыпей звуков.
В профессии он свободен, как Моцарт в музыке (помните, как у Пушкина: «Ты, Моцарт, — Бог!»), но при этом ни на секунду не теряющий чувства самоиронии по отношению к себе. О! Тут он импровизатор на сцене, которому равных нет и с которым рискованно партнерствовать. Смотрела из кулисы второй акт «Амадея». Сальери (Табаков) спрашивает Констанцию (Евгения Добровольская): «Сударыня, вам тоже снятся сны?» Стоя спиной к залу, он протягивает ей цветок, а я (и не я одна) вижу, какие гримасы строит ей Сальери, а Добровольская не в силах ответить, убегает отсмеяться в кулисы.
В нем абсолютно неизлечимо чувство игры, и ироничный взгляд на жизнь, на себя, великого, не позволяет Моцарту-Табакову забронзоветь, отяжелеть от иконостаса всех наград, званий, должностей и стать прижизненным памятником самому себе. Хотя — стоп! Памятник-то при жизни ему все-таки откроют — на родине, в Саратове, застынет бронзовый Олег Павлович в образе своего киногероя Олега Савинова из картины «Шумный день». Того самого тонкошеего мальчишки, что порубил отцовской шашкой чешскую мебель одной миловидной мещаночки за убиенных ею рыбок. И герой фильма был супер, и памятник ему удался на славу.
А Табакову некогда бронзоветь. Ему дело надо делать (помните, как у Островского: «Делать надо, делать, господа!»): успеть открыть театральный колледж для одаренных детей со всей России. Открыл. Ему бы «Табакерку» закончить на Сухаревской — этот долгострой измеряется десятью годами и двумя градоначальниками. Построил, даже успел торжественно открыть, рассчитывая передать ее своему же наперснику Володьке Машкову. На открытии Александр Ширвиндт, самый остроумный в театральном мире артист, вдруг серьезно произнесет: «Лёлик, ты один успел сделать столько, чего мы все вместе не смогли».
Еще одна картинка: в зал колледжа на улице Макаренко входит Табаков. Лицо белое как снег. Он после операции, его поддерживает Машков, и первый раз за всю жизнь Олег Павлович говорит с выпускниками, сидя на стуле, — ему трудно стоять. Мог же не приходить? Конечно, если бы его фамилия была не Табаков. А Табаков даже мысли такой не допускает: сам строил школу, сам искал по всей России одаренных детей, и сам должен выпустить их в профессию, трудоустроить. Он как будто закодирован на программу истинного отцовства: дом построил, детей вырастил, всех определил. Их, провинциальных, бедных, большей частью безродных, но чертовски талантливых, обеспечил работой, московской пропиской, первым собственным жильем в столице. Но у него не забалуешь: умеет говорить коротко и жестко.
А «дети» балуются, разыгрывают «отца». На гастролях один из них, который умеет делать голос сто процентов под Табакова, стучит в дверь его номера. «Кто там?» — спрашивает сонный Олег Павлович. «Олег Табаков», — отвечает ему его же голос. Выпороть бы их за такие проделки, а он им азбуку театральной практики после спектакля преподает: «Вот ты не завоевал сегодня зрителя — все, этот зритель для тебя потерян».
Еще картинка: Будапешт, Табаков приезжает сниматься в картине у Иштвана Сабо. В свободный день мы едем с ним на блошиный рынок, где на лотках и прямо на земле можно найти все что угодно, в том числе и военные ордена. Олег Павлович стоит, смотрит на них. Молчит. «Знаешь, если бы я был сказочно богат, что бы сделал?» — вдруг спрашивает он. «Что?» — «Я бы скупил все наши медали и ордена по миру — нечего торговать ими».
О Палыче можно рассказывать бесконечно, рассматривая многогранность его натуры и пытаясь познать непознаваемое. Табаков и власть, которую он умел обаять и одним ему известным способом подчинить своим интересам. Табаков и деньги, которые ему давали тайные и явные олигархи на поддержку его театрального дела. Табаков как «скорая помощь»: помочь с больницей, с квартирой, с детским садиком и матпомощь молодым матерям. Наконец, Табаков и его умение быть благодарным не только за себя — за весь театральный род. Поэтому он один ставил памятники драматургам, отцам-основателям МХАТа, называя их не только великими, но и кормильцами многих поколений актеров, режиссеров, художников.
Словом, умом Табакова не понять, аршином общим, как говорится, не измерить. Он действительно планета, большая, красиво продолжающая свой полет по сфере небесной и, я уверена, присматривающая за своими — мудрым, но не растерявшим озорства плутовским глазом.
И ЭТО ВСЕ О НЕМ
Сергей БЕЗРУКОВ, художественный руководитель Губернского театра: «Никак не могу свыкнуться с мыслью, что Олега Павловича больше нет. Он по-прежнему живой, постоянно идут его фильмы. Сколько я с ним переиграл — «Амадей» мой любимый, и «Фигаро», и «Последние». Все началось с «Последних», где я играл сына Коломийцева. Олег Павлович был моим отцом, а Ольга Михайловна Яковлева — мамой моей. И на репетиции он как-то подошел ко мне за кулисами: «Серега, ты, главное, определи: вот это папа, вот это мама». Подтекст был в том, чтобы по-настоящему поверить в родителей, прожить эту историю внутри. Но самое главное — искренняя любовь и искреннее проживание, описанное в пьесе у Горького.
И еще помню один эпизод, который точно попадает и в наше время. Я как-то его спросил: «Олег Павлович, как вам с властью, причем любой, удавалось хорошо ладить и при этом вы всегда вели себя достойно? Вас все любили, обожали». И он сказал тогда: «Серега, дистанция!» — и в одном этом слове столько глубокого смысла было. Для меня он — те самые вечные горы с непокоренными вершинами. И это то, что с тобой остается навсегда.
Мне не хватает его отеческой заботы, когда он говорил: «Много работаешь, много. Беречь себя, беречь». — «Олег Павлович, да вы сами работали будь здоров сколько. Тем более в мои годы». А он отвечал: «Серега, два инфаркта». И крыть нечем было в ответ — тратился он фантастически».
Василий МИЩЕНКО, актер, выпускник первого курса Табакова в ГИТИСе: «Последним экзаменом при поступлении в ГИТИС была история. И перед тем как сдавать историю, нас, абитуриентов, прошедших все три тура, позвали к фониатру. Он меня посмотрел и говорит так спокойно: «Вы профнепригодны, у вас узлы на связках». Я звоню Олегу Павловичу (а он с «Современником» гастролировал в Саратове), объясняю, что случилось. «Иди в приемную к ректору, сиди там, никуда не уходи. Я с ним свяжусь, и этот вопрос мы решим». Я пошел и много часов прождал, не уходил. Наконец выходит секретарша, говорит, чтобы я шел сдавать историю. Сдал кое-как (в школе-то не очень хорошо учился), да еще расстроен из-за связок: откуда взялись эти узлы, черт их подери...
Возвращается с гастролей Олег Павлович, собирает нас всех и говорит: «Значит, так, вас 25 человек, и вы все мои студенты». — «А что мне со связками делать, Олег Павлович?» — спрашиваю его. «А ты давай поезжай домой, к первому сентября вернешься, и мы что-нибудь придумаем». Первого сентября мы все встретились, он рассказал о планах, а мне сказал: «Давай, Вася, садись ко мне в «Волгу» — и повез меня в Боткинскую больницу. Там профессор-отоларинголог осмотрел меня, прооперировал, и я месяц молчал. Делал этюды с воображаемыми предметами без слов. Мимика у меня, пока молчал, развилась, жесты. Другой, может быть, сказал: «Профнепригоден так профнепригоден — забирай документы и уезжай». А он меня вылечил. И вот я, уже здоровый, как-то пришел на занятия в какой-то тонкой куртюшке, а мороз был страшный. «Вась, ты чего так ходишь? Замерзнешь же. Другого ничего нет?» — спрашивает учитель. «Да ничего, — говорю, — нормально». Закрыли тему, короче. А на следующий день он приезжает, дает мне ключи от машины и говорит, чтобы я в багажнике достал пакет. Я приношу ему пакет, он вытаскивает оттуда пальто вельветовое. «Примерь, — говорит, — я его на гонорар купил в Праге, когда делал Хлестакова». А сколько мы у него денег перезанимали — каждый может рассказать. Спрашивали его: «А когда отдавать?» — «Когда встанете на ноги, тогда и отдадите», — отвечал он».
Кирилл КРОК, директор Театра им. Евгения Вахтангова: «Одно из первых моих столкновений с Олегом Павловичем произошло, когда я был директором учебного театра Школы студии МХАТ. Никогда не забуду, как он пришел на какой-то дипломный спектакль, разделся в фойе, и мы пошли в зал. Вдруг он меня останавливает и, обернувшись назад, показывает мне на входную дверь с порогом. «Ты понимаешь, парень, это у тебя неправильно, что порог здесь». Ладно бы пришел художник какой-нибудь театральный или технарь, а тут — великий артист Табаков. Через несколько минут начинается спектакль, полный зал зрителей, его все ждут, а он: «Прошу тебя, это надо исправить — убери». — «Но это дверь такая», — пытаюсь сказать я. «Ты мне не рассказывай. В театре должен быть гладкий пол».
Ольга БАРНЕТ, актриса Московского художественного театра: «Мне казалось, что партнер Олегу Павловичу не был особенно нужен. В МХТ начались репетиции спектакля «Копенгаген»: мы прошли текст, вышли на сцену, а он не обращал на меня ну никакого внимания — а ведь мы с ним по пьесе муж и жена. Я чувствовала себя ужасно, приходила из театра домой, учила текст и думала: «Да уйду я, пошло все...» И только где-то на десятом спектакле Олег Павлович начал обращать на меня внимание, стал нежно поигрывать, и я не чувствовала, что он меня игнорирует. Потом, уже в «Последней жертве» по Островскому, помню его хитрый глаз на реплике: «Шуба, хорошая шуба от меня будет». И вот когда мне исполнялось 55 лет, он с директором «Табакерки» решил сделать мне подарок. «Давайте мы вам подарим какую-нибудь шубу, — говорит мне директор, — выберите себе что-нибудь». — «А на какую сумму я могу рассчитывать?» — «Думаю, тысяч на 150». Я пошла в магазин, и мне очень понравилась куртка, отделанная мехом, правда, стоила она в два раза больше. «Сама доплачу», — подумала я. В результате они купили мне эту куртку. Он вообще любил делать роскошные подарки. Он и на юбилей актрисе нашей Рае Максимовой подарил шубу».
Евгений МИРОНОВ, художественный руководитель Театра Наций: «Мы в ответе за тех, кого приучили. Олег Павлович как-то сказал мне эту фразу после того, как устроил моих родителей без прописки работать в театр, потому что понимал: они должны меня поддержать. После этого он мне и Володе Машкову устроил квартиры, однокомнатные, они находились, кажется, не в пределах Москвы, и это была первая наша жилплощадь: он понимал, что нам здесь необходимо как-то обживаться. Не говоря уже о том, что он развивал нас как артистов, а это означает, что с самого начала он следил за тем, как мы развиваемся, поручал нам роли, дававшие пищу для роста, — от комедийных к драматическим, и наоборот. Чтобы мы искали себя, и следил за каждым, в кого верил.
Таких примеров сейчас практически нет: чтобы именно так относился к делу и к людям, в которых поверил. Он рассказывал нам всегда про помидоры, которые его бабушка в Саратове выращивала, одни на продажу, другие для себя. Вот те, что для себя, — это были самые лучшие помидоры. Вот так же он относился и к нам.
Моя первая встреча у дверей МХАТа на Тверском бульваре на служебном входе. Я ошарашил его с ходу: «Я хочу учиться у вас, я из Саратова», — думая, что этим делом решено. Но не тут-то было.
Я считаю его и по сей день не только своим учителем, но и своим вторым отцом. Одному его качеству совершенно невозможно научиться — это его любви к жизни. Часто думаю: как так сделать, чтобы не унывать при самых тяжелых обстоятельствах? А я видел его в очень сложных ситуациях, драматичных, можно сказать. Но как ему удавалось быть выше этих обстоятельств, не понимаю. Мне с трудом это дается, а ему стоило съесть какой-нибудь петушок сахарный или кусок мяса, и у него сразу поднималось настроение и, честно говоря, обстоятельства отступали. Как? Это для меня было чудом и чудом остается.
Он всегда хвастался своими прямыми учениками, которых воспитал, и почему-то не считал своими учениками тех, кто вырос рядом с ним, прежде всего режиссеров. Они сейчас возглавляют лучшие московские театры — Серебренников, Богомолов, Писарев, Машков, Апексимова, Рыжаков теперь. И когда я сказал ему об этом, он искренне удивился, но во многом благодаря той почве, которую он вокруг себя вспахал, произрастали такие прекрасные плоды. Мне его очень не хватает. Я редко хожу к нему на могилу, потому что... я не могу себе представить, что он там. Не могу, это совсем не его место — он настолько живой, настолько веселый, сильный, мудрый, красивый, что он не мог так просто умереть, и всё. Он бы обхитрил. А может, и обхитрил эту старуху под названием смерть, мы не знаем, где он сейчас».
Евгений ПИСАРЕВ, художественный руководитель Театра им. Пушкина: «Обычно все артисты с большим трудом воспринимают себя на экране, когда нужно смотреть на самого себя. Олег Павлович на самого себя всегда смотрел с большим интересом, восторгом и замиранием. Однажды он меня позвал на премьеру фильма Иштвана Сабо, у которого он снялся (название не помню). В «Октябре», где показывали премьеру, мы сели в зале, и он тут же заснул, но просыпался (вот как знал) только на своих сценах. Четыре раза он появился в фильме, и все четыре раза он в нужный момент открывал глаза и с умилением смотрел на себя, как будто на чужого человека. И хохотал, и рот открывал... Когда мы вышли, я говорю: «Ну, Олег Павлович, поздравляю с премьерой, но фильм невероятно скучный». — «Ну, не знаю, как фильм, а артист там отличный, а артист там классно играл».
Еще вспомнил. Когда он меня первый раз позвал в МХТ, накануне посмотрев «Одолжите тенора». Он хотел не только позвать на постановку, но и переманить к себе в «Табакерку» на должность помощника. Прихожу. «Так, Женька, — говорит Олег Павлович, — хочу, чтобы ты поставил у меня пьесу Мольера «Мнимый скупой». Я думаю про себя: «Совсем, что ли, старик сошел с ума, какой «Мнимый скупой?» — «Олег Павлович, вы имеете в виду «Мнимого больного» или «Скупого?» — «Нет, «Мнимый скупой». Я опешил окончательно: «Да нет у Мольера такой пьесы». — «Что? Ты будешь мне рассказывать, есть такая пьеса или нет?!» Я помолчал и говорю: «Извините, Олег Павлович, но такой пьесы нет». И он вдруг изменил тон: «Молодец! Есть характер. А я думал, ты тряпка».
Владимир МАШКОВ, художественный руководитель «Табакерки»: «Олег Павлович часто говорил про себя: «Я бульдозер». Такой вот «бульдозер», одна работа, другая, упорный. Для меня он… паровоз. Это уникальное создание. Я, как внук железнодорожника, с большим уважением отношусь к этой махине, это одно из самых красивых творений человека. Табаков — и паровоз, и машинист паровоза одновременно, ему нужны люди, которые кидают уголь, а он следит за балансом всего. К паровозу потом цепляют вагоны, вагоны могут отцепляться, могут прицепляться, но сколько ни прицепишь, его движение всегда продолжается. Он же нам всегда говорил: «Будьте локомотивами», это его слова. «Двигай давай, как локомотив с вагонами» — его собственные образы. Они разжигали воображение, которое является главным стратегическим оружием артиста. И этими же образами он разжигал воображение слушающих его студентов и актеров. Воображение, потом поиск желаний, потому что желание — начало каждого действия. То сделать, это сделать, то попробовать, это попробовать. «Пробуйте, пробуйте, давайте, двигайтесь», — он говорил. Нагоняйте пар! В каждом паровозе висит табличка: «Нужно нагнать пар для давления до начала выдвижения», потому что, если нагонять пар в процессе движения, ты потратишь слишком много угля, уже другие процессы на скорости начинаются. Ты должен догнать этот самовар большой до кипения и поехать. Не догнал, значит, закончится подпитка, начнутся проблемы. Это живой организм — паровоз. Живой образ Олега Павловича Табакова, который, конечно, для меня всегда был небожителем, даже когда находился еще на Земле».
Константин БОГОМОЛОВ, художественный руководитель Театра на Малой Бронной: «В МХТ я делал спектакль «Юбилей ювелира». Олег Павлович длительное время (сейчас об этом уже можно говорить) боролся с раком, и спектакль создавался в контексте этой борьбы. Он сыграл человека, который умирает от онкологии. Сыграл мужественно, просто, легко, ненатяжно и неспекулятивно. Играл себя и свою жизнь. Он сам говорил, что успех спектакля в итоге продлил ему жизнь и помог бороться с болезней. За десять дней до премьеры в репетиционном зале мы сделали прогон в уже готовой декорации. В спектакле был один огромный соблазн: так как он играл историю очень драматическую, по сути смерть, то был соблазн актерского страдания, самолюбования, педалирование сентиментальных и драматических вещей. И мы боролись на репетиции с этими вещами. Вдруг на прогоне, что называется, поперло: и Олег Павлович, и Наталья Максимовна Тенякова вдруг стали слезы лить, драматизировать, пережимать. История начала перерастать в какую-то пошлость. Передо мной встал вопрос: что мне делать? А передо мной великие артисты, и один из них еще несет в себе личностную историю, которую он и играет.
Я набрался смелости, подошел к ним, сел за стол и сказал: «Вы знаете, мне стыдно за то, что сейчас было. Это ужасный прогон. И если так играть, то спектакль выпускать нельзя». Это было жестко по отношению к ним, но я это сделал, закрыв глаза, — пан или пропал. И вот дальше была фантастическая реакция, которая много говорит о Табакове. Он меня спокойно выслушал, как будто бы понял мои страхи, опасения, нервозность. Выслушал и сказал: «Ну, старик, и на старуху бывает проруха». И улыбнулся. И после этого играл идеально, как мы с ним репетировали и договаривались. Вот чего не встретишь от успешного 25-летнего актера. А тут передо мной сидел великий, миф, гений, который услышал, понял и реализовал потом. Эта история у меня навсегда в сердце».
Марина Райкина
