После загадочной смерти актера Дмитрия Марьянова (он скоропостижно скончался в частной закрытой наркологической клинике) возникает вопрос: а что действительно происходит за высокими заборами подобных медучреждений? Сколько стоит курс терапии? И помогают ли там реально или с пациентов откровенно вымогают деньги…
Александр Кицин (имя изменено) не просто действующий психиатр-нарколог, который спасает зависимых, он еще и сам… наркоман. Причем со стажем 20 лет.
Александр может взглянуть на эту проблему с двух сторон – как врач и как больной.
…В конце прошлой осени новость об этом прошла во всех СМИ. Столичные полицейские решили проверить московских же врачей на предмет употребления наркотиков: появилась оперативная информация, что некоторые из них, особенно на «скорой помощи», работают под кайфом.
Был и реальный случай, когда одного из ведущих хирургов крупной больницы в другом городе-миллионнике обвинили в хранении амфетамина, но дело так и не возбудили.
И эта последняя шумиха тоже, как водится, ни к чему и не привела. То ли таких эскулапов и вовсе нет, то ли медицинское сообщество просто не захотело выдавать свои тайны.
Но нам удалось встретить и разговорить нарколога, который сам употребляет запрещенные вещества вот уже почти двадцать лет. И который решил «соскочить».
О том, можно ли вылечиться от наркомании тому, кто все про нее знает, сколько это стоит и чем все может закончиться, он откровенно рассказал »МК».
«Мальчик. 18. Алкогольная интоксикация»
Он приехал в редакцию прямо с вызова — невысокий, крепкий, с румянцем во всю щеку. 45-летний Александр Кицин — рядовой нарколог, каждый день колесит по всей Москве, ставит капельницы алкоголикам, выводит их из запоя…
Надежный. Каким и должен быть врач. Посмотришь на такого доктора, буквально пышущего сибирским здоровьем, словно сам только что сошел с плаката о правильном образе жизни, — и веришь, что такой поможет, спасет.
Родные пациентов тоже верят. И для них это самое главное.
А еще Александр — алкоголик и наркоман. Давно, уже почти 20 лет.
Но об этом не подозревает никто. «То, что я еще жив, — это вообще чудо. Врачи — они же в группе риска, знают, какой препарат как действует, какая точная дозировка, чтобы вставило, каждый раз думаешь, что вот этот точно последний, обманываешь себя… Один раз — ничего; два — просто очень устал сегодня, нужно выспаться; три, четыре, пять…»
Сапожник без сапог.
Александр говорит, что таких, как он, не так уж и много, можно сказать, он в чем-то уникален, так как по специализации — психиатр-нарколог. То есть лечить людей с зависимостями — это его профессия и прямая обязанность, но вылечить самого себя он не может. «Это как самому себе удалить аппендикс. Я понимал, что долго не протяну, а жить-то хочется, несмотря ни на что… И вот я взглянул на это дело с другой стороны — как пациент. И понял, что всем на самом деле на таких как мы плевать — лишь бы выкачивать из них, то есть из нас, деньги… За два месяца в дорогой клинике меня развели на полтора миллиона рублей, а я был в таком состоянии, что все платил и платил, в надежде на то, что мне станет лучше…»
Собственно говоря, он и пришел в редакцию, чтобы поведать о том, как его, по его мнению, обманули.
«А вы не такой? — спрашиваю я Александра. — То есть работаете не ради денег, а по любви?»
«Я не такой. Я не обещаю чудес. По-моему, это честно».
Честно, как на войне.
С осколками, обмороженные…
«Все началось в Чечне. То ли первая кампания, то ли вторая, для нас, врачей, они не сильно отличались… — начинает мой собеседник. — Конечно, списывать все на войну — дескать, это она, проклятая, виновата, — тоже глупо. Но началось все именно там. Молодой парень, вчерашний интерн, мне и тридцати еще не было, а я и терапевт, и хирург, и инфекционист… Если нужно — лечишь, нужно — оперируешь. Люди добирались из Грозного через перевал — у кого-то осколки вытащить, кто-то сильно простыл, больные, обмороженные, всякие… В день за смену через меня проходило по 20–30 человек, иногда больше».
Смена не заканчивалась. Так и жил в этом своем вагончике со скудной обстановкой (он же — спальня, кухня, врачебный кабинет), а люди все шли, шли… Кто не мог до него дойти, тот звал, и тогда шел сам Александр.
«Попутно, параллельно, была еще одна война, о которой сейчас почти не помнят, а тогда почти не говорили, — между ингушами и осетинами. Я был у них в лагере беженцев, где женщины, дети, старики, на которых всем было абсолютно плевать», — получалось, что только он, один, на переднем крае, этакий добрый волшебник, который должен всех спасти. Потому что разваливавшемуся на глазах государству было ни до чего. Сейчас мы уже и не помним, как это страшно и безысходно. Черно-белое кино. Всеобщая депрессия. За 20 лет мы все успели забыть.
«Не знаю, как это сказать, чтобы не прозвучало слишком пафосно, но я хотел приносить реальную пользу. Обычно как: о солдатах заботятся, а про беженцев все забывают. Наверное, я хотел дать им почувствовать, что они тоже люди».
Нервный стресс, постоянный недосып, больные, чьих лиц совсем не помнишь, — помнишь только боль, которая все никак не кончается…
Впрочем, сам Александр утверждает: то, что с ним случилось потом, с работой не связано. «Можно было бы искать оправдание в этом. Но я ведь знаю, что на самом деле это не так. Другие как-то справлялись, а вот я не смог. Я думаю, что у меня изначально была предрасположенность к развитию депрессии. Что зависимыми становятся далеко не все, а те, у кого есть склонность к этому, то есть к психическим заболеваниям: наркотиками ты как будто бы латаешь дыру в душе. В моем случае война все просто ускорила, как катализатор».
Реланиум возник сразу. Первый раз уколол в вену — и стало спокойно. «Попал точно, я же все-таки врач. Кто-то из наших пил, кто-то курил анашу… На тот момент мне казалось, что я выбрал самое легкое: это же не наркотик, а успокоительное, лекарство».
Это был его сознательный выбор.
Потом, уже в Москве, он перейдет с реланиума на феназепам. Не потому, что тот лучше, — просто со временем реланиум внесут в списки строгого учета, и его станет сложнее достать. Переучится на психиатра-нарколога. Не для того, чтобы иметь постоянный доступ к лекарствам, — это Александр отрицает, говорит, что ему не нравилось работать в команде, хотелось быть одному.
— С феназепама деградируешь быстро. А я же еще и пил. Мне все время приходилось увеличивать себе дозу. Это плохая вещь, не советую. Он гробит здоровье, сажает мозги… За последние годы я дошел до ежедневной дозы в 50 таблеток.
— Еженедельной дозы, вы хотели сказать?.. — офигеваю я.
— Нет. Столько принимал за день, иногда — за раз. Ездил на феназепаме по вызовам, хотя работоспособность, конечно, никакая, но никто из клиентов ни о чем не подозревал. А мне было плохо — так же, как им… Поэтому я очень их понимал.
— Бросать не пробовали? Перейти на какие-то более легкие препараты?
— Пробовал, но не получилось. Я же не мог видеть себя со стороны, как проходит лечение, подходит ли мне схема приема лекарств — одних антидепрессантов насчитывается несколько сот наименований, не мог же я все их перепробовать. А умирать не хотелось, если честно…
Конечно, он мог обратиться в обычную государственную больницу, тем более что по закону лечение наркомании разрешено только в государственных медучреждениях, но мешали боязнь огласки и неверие в то, что там реально способны помочь. Бесплатный у нас, как водится, только сыр в мышеловке. А времени, по его словам, оставалось слишком мало…
И вот весной 2017-го Александр сел за компьютер и ввел в поиск фразу «лечение наркомании». Выпали десятки частных клиник, специализировавшиеся на чем угодно — лечении, реабилитации, спасении тела и души: любой каприз за ваши деньги. Он говорит, что выбрал самую лучшую и дорогую, гарантирующую непременное выздоровление и стойкую ремиссию. «Менеджер по продажам (да, есть здесь и такие, здоровье — это ведь дорогой продукт) сразу убедила меня по телефону, что только они смогут помочь. То есть мне не говорили, что, может быть, лечение не сработает или что все окажется не так безоблачно, а сразу гарантировали результат».
Один месяц — 600 тысяч, второй — 900
Он лежал в роскошном номере и смотрел телек. Кормили на убой, то есть как в хорошем ресторане хорошего отеля, но от приема назначенных нейролептиков сразу «полетел» обмен веществ, началось увеличение веса. За первый месяц Александр, по его словам, прибавил почти 20 килограммов. Почему-то становилось все хуже и хуже. Спрятанная феназепамом депрессия вернулась и снова грызла голову.
Из заявления Александра Кицина в прокуратуру: «У меня появился тремор в теле, с тревогой и страхом. Это начиналось в 8–9 часов утра и продолжалось до 17–18 часов. Один дежурный врач, когда я говорил ему об этом, давал мне 50 миллиграммов одного препарата, другой — таблетку …, третий — …, главный врач говорил, что надо медитировать, начальник колл-центра говорила, что все будет хорошо».
Александр утверждает, что конкретно им никто не занимался. Постоянного лечащего врача, по его словам, в этой клинике не было вовсе, дежурные же врачи следили за всеми больными разом, и поэтому от них, опять же по его мнению, было не так уж много проку.
Между тем первый месяц его пребывания подходил к концу. Счетчик капал. «Меня настойчиво подвели к мысли, что мне не становится лучше, потому что мало времени прошло, и курс еще не окончен. Надо продолжать лечиться, то есть продолжать платить».
Из заявления в прокуратуру: «Мне сказали, что нужна реабилитация в этой же клинике продолжительностью еще в месяц и стоимостью в девятьсот тысяч рублей, я спросил у агента по продажам, нужно ли это. Он мне ответил: «Даже не думайте, это нужно». Я был под воздействием психотропных препаратов, посоветоваться, кроме как с этим агентом, мне было не с кем, поэтому была оплачена и реабилитация, помимо предыдущего лечения».
Смета №61342 от 5.06.2017.
Сеанс индивидуальной психотерапии: количество — 4; цена — 4500; всего — 18 000.
Сеанс семейной психотерапии: количество — 2; цена — 5500; всего — 11 000.
Групповая психокоррекция: количество — 4; цена — 2000; всего — 8000.
Психофармакотерапия: количество — 1; цена — 3000. Всего — 3000.
Семейная психотерапия по Скайпу: количество — 2; цена — 4500; всего — 9000.
Повторная консультация нарколога с коррекцией психофармакотерапии: количество — 1; цена — 2000; всего — 2000.
Консультация психотерапевта по ресоциализации (безопасность, профилактика срыва, план мероприятий): количество — 1; цена — 4500; всего — 4500.
Тренинг по трудоустройству: количество — 1; цена — 4500; всего — 4500.
Адаптация лектора, терапевта, психотерапевта: количество — 5; всего — 19 000.
Восстановление коммуникативных навыков в профессиональной среде: количество — 3; цена — 4000; всего — 12 000.
Итого — 91 000 рублей. Аккуратный штампик «оплачено».
Я смотрю на ворох квитанций в руках Александра. Эта бумага — лишь одна из многих. Пытаюсь спросить у него, что значит «групповая психокоррекция» или «семейная психотерапия по Скайпу», помогает ли вообще? Посодействовал ли ему «тренинг по трудоустройству» за 4,5 тысячи рублей, если учесть, что работу он никогда не терял?..
Но мой герой лишь удрученно качает головой. «Тренинг по трудоустройству заключался в том, что мне дали 20 телефонов работодателей, которые меня дружно послали. Многое из назначений вообще было не нужно, я так считаю, эти опции добавили только ради заработка. Так протекали мои дни. Ставили капельницу, но что именно, мне не говорили, может, и обычный физраствор, как в одной подобной клинике, — помочь не поможет, но и вреда уж точно не нанесет. Пару раз забегал доктор: «Как дела?» — «Ломает». — «А что ты хотел?..» Мне же было не просто плохо — я вообще иногда не мог понять, что происходит. На феназепаме я прекрасно водил машину, занимался спортом, а тут даже ходить не мог: у меня земля под ногами качалась, и все расплывалось перед глазами».
Перед выпиской, когда он сказал главному врачу, что все совсем плохо, тот поинтересовался у Александра, хватит ли ему назначенных препаратов, чтобы выйти за ворота. «Я сказал, что, наверное, хватит. Разговор был окончен».
Дело на миллион
Отец Александра живет за границей — может быть, это он ему подсказал, а быть может, додумался сам: если лечение проведено плохо, неплохо бы вернуть свои деньги!
Но в России, увы, не существует такой практики — возвращение потраченных на лечение средств в досудебном порядке. Это на Западе клиники боятся огласки, и поэтому им проще договориться с недовольным пациентом, нежели ждать, пока он пойдет жаловаться в СМИ.
У нас же нужно пройти все круги ада, прежде чем даже добьешься выдачи на руки своей истории болезни, — при этом не факт, что в ней что-то не исправят или не допишут, а затем нужно относить заявление в прокуратуру, дожидаться врачебной комиссии…
«Я продолжаю работать. Жить на что-то надо, кормить семью! — восклицает Александр. — Некоторые больные с депрессией — они просто лежат и не могут руки-ноги поднять, а мне приходится ездить по вызовам, иногда просто умоляешь: дай бог попасть в вену! Попадаю, конечно, я же профессионал. Но делаю все из последних сил. К тому же у меня одновременно с депрессией идет сильное нервное возбуждение, так, что я не могу даже заснуть. Хотя надо признаться, что феназепам я сейчас не употребляю. Но не потому, что мне не хочется вмазаться, — просто на силе воли. Иначе все вообще было зря».
—Так как Александр в настоящее время находится в трезвом состоянии, то есть не употребляет никаких психоактивных веществ, включая алкоголь, следовательно, оказанная медицинская помощь ему помогла— убежден главный врач клиники, где лежал Кицин. — Конечно, я в курсе этой ситуации, и Александр, как и любой другой гражданин нашей страны, может обращаться в правоохранительные органы и в прессу, чтобы сообщить о том, что ему была оказана некачественная врачебная помощь. В данный момент мы тоже рассматриваем его жалобу и проводим внутреннюю проверку.
Надо заметить, что решение — принимать или не принимать психоактивные вещества, также как проходить или не проходить лечение - это выбор самого пациента. Врачи-наркологи помогают быть твердым в этом решении, облегчить путь в трезвость, добиться стойкой и длительной ремиссии. Что касается непосредственно Александра, то он, выписавшись, продолжил лечение по реабилитационной программе в амбулаторных условиях, но затем от него отказался — хотя после выписки получил годовой абонемент на наше обслуживание и может целый год консультироваться у нарколога бесплатно.
— Он уже отдал такие деньги...
— С пациентами и их родственниками проводится согласование предварительного плана длительности и стоимости лечения. Если средства у человека ограничены, то составляем такой план, исходя из его возможностей. Никто не отрицает обращения в государственные клиники на бюджетной основе. Как бы там ни было, но сейчас Александра регулярно приглашают на индивидуальные приемы. Но мы же не можем его заставить! Наступило межсезонье, и состояние таких пациентов в этот период может быть нестабильным. В первую очередь при подобном заболевании зачастую страдает адекватная оценка ситуации.
— То есть вы намекаете на то, что Александр не очень понимает, что делает? Скажите, но вот в данном случае речь шла о лечении, которое у нас в стране частным образом запрещено, или о реабилитации?..
— Нет. Я говорю, что действия Александра обусловлены остаточными явлениями болезни. Все это в совокупности мешает достоверной оценке. В данном случае речь идет о поддерживающей противорецидивной терапии.
То же, что принимал Александр, — это не наркотические вещества, а медицинские препараты, следовательно, мы имели все юридические права оказывать ему врачебную помощь равно как и реабилитацию. Все остальное — извините, это врачебная тайна.
Следуя совету главного врача дорогой частной клиники, мы с Александром действительно обратились в обычную государственную больницу, где ему отменили всю терапию и назначили самые простые препараты, чтобы он хотя бы спал. В отношении дальнейшего здоровья были высказаны осторожные оптимистичные прогнозы.
А вот по поводу суда с клиникой — вопрос пока открытый. В России подобных прецедентов со счастливым — для пациента — финалом, особенно если дело касается наркологического лечения, практически не бывает.
Евгений БРЮН, главный нарколог Минздрава России, согласился проконсультировать Александра и обсудить юридические аспекты его дела:
— Проблема в том, что народ до сих пор боится официальной наркологии, так как она подразумевает невозможность некоторых видов деятельности — например, временный запрет на вождение. Но ведь есть анонимные формы лечения в государственной наркологии, в том числе и платные, и это будет гораздо дешевле, чем у частников.
Вообще, претензия к частникам такая: у них меньше возможностей, чем у государственной медицины, но они и не стремятся развиваться. Их интересуют заработки, и они зарабатывают на «детоксе». А вот серьезная, комплексная работа — психологическая, реабилитационная — денег не приносит. Поэтому у них — узкий спектр услуг.
Кроме того, в частных центрах разрешено только лечение алкогольной зависимости. А вот лечение наркомании запрещено — ст. 55 Закона о наркотических средствах. Реабилитация — да, а проводить детоксикацию (снятие ломки) можно только в государственном учреждении. Но эта статья 55 написана довольно размыто. Четких границ между лечением и реабилитацией не существует. Лечение есть стартовое, есть — в ремиссии. Как тут докажешь, что это лечение, а не реабилитация с фармакотерапией?.. Поэтому мы сейчас в Совете по профилактике наркомании при Совете Федерации разрабатываем проект поправок в этот закон, чтобы уравнять в этом вопросе государственные и частные клиники, введя лицензирование.
P.S. Имя главного героя изменено по этическим соображениям.
Автор: Екатерина Сажнева
