Напрасно «Евровиденье» бранил иной патриотический чудила — а мне такой расклад, признаться, мил. Я счастлив, что Приходько победила. Теперь, считай, награда в рюкзаке, к негодованью иноземных змиев, — а что на украинском языке, так он же наш. Как, собственно, и Киев. Мы — тот Союз, который всем грозил. Имперские мы покоряем выси. И композитор, собственно, грузин, и тоже наш — как, впрочем, и Тбилиси. Явив Европе синтез трех начал, мы поступили вдумчиво и тонко — там только текст немного подкачал, не зря его придумала эстонка. Сегодня он повсюду на виду — подсуетился кто-то расторопный; я с мовы вам его переведу, на ямб перелагая пятистопный. «Ой, мамо, мамо! Вот мой злейший враг, рассевшийся в душе моей навеки. Меня лишил он всех утех и благ, низвел меня до статуса калеки, он вытоптал меня, как сапогом, и уподобил выжженному полю. Златым кольцом я скована с врагом. Мою он долю выпустить на волю не хочет, нет. Не в радость мне еда, не лечат ни гештальт, ни психодрама: теперь я знаю, что любовь — беда. Моя судьба поломана. Ой, мама! Я похудела, столько претерпев. Судьбину поломали, как травину. Любовь — беда» (опять пошел припев). Я где-то понимаю Украину, которой этих жалоб череда недаром показалась слишком хмурой. Теперь их представляет Лобода — виагровская девушка с фигурой. Ведь это «Евровиденье», увы, — сплошная европейская витрина, там надо показать, что Украина упрямо не склоняет головы, и Лобода для зрителей Москвы споет про День святого Валентина.
Приходько может души потрясать своим фольклорным басовым надрывом, но все же надо текст переписать и сделать, что ли, более счастливым. Он, может, для Москвы сойдет и так, но там же вся Европа зубы скалит… Поется там, что есть какой-то враг, который нас на волю не пускает. Прошу прощенья, это как понять? Мне кажется, что здесь намек на власти; момент, сейчас я буду сочинять нормальный, суверенный текст для Насти. «Есть у меня надежный, верный друг, я от любви к нему ночами вою. Он нашу волю отнял как-то вдруг и поместил в уютную неволю. Что воля, что неволя — все одно. Была бы я строптива и упряма — уже давно увидела бы дно, а так я свет увидела. Ой, мама! Он приковал меня златым кольцом, я кризиса не чувствую нимало, я округлилась станом и лицом, мои мозги скукожились. Ой, мама! Идет по телевизору одна годами неизменная программа; поют попы, как будто у одра, но это все от радости. Ой, мама! Мы замирили буйную Чечню, мы разогнали воинов ислама, история закончилась вничью, настало что-то новое. Ой, мама! Все говорят, что будет нищета — ни копий, ни щита, еды ни грамма, — но я не верю, я пока сыта, а дальше мы уж как-нибудь. Ой, мама! Враги, конечно, ропщут, как всегда, но мы тверды, Отчизну карауля. Иные говорят: „Любовь — беда“. Так это ведь смотря к кому, мамуля!».
С такою песней «Мамо, не горюй!» хоть сам на «Евровиденье» поеду. Все конкурсанты там получат «пфуй!», а мы получим верную победу. Россия вновь воспрянет, победив, и сможет оглядеться горделиво.
А что надрыв — не страшно. Пусть надрыв. Какая же лояльность без надрыва?
Дмитрий Быков
