В Новой Третьяковке при поддержке банка ВТБ открылась выставка «Илья Репин». Грандиозный показ 170 живописных и более чем 130 графических произведений, занимающий три этажа самых больших выставочных залов музея, замахивается на новое прочтение творчества одного из важнейших художников русского искусства. Игорь Гребельников считает такую гигантоманию вполне оправданной.
В связи с этой выставкой в Третьяковской галерее многое впервые. Она продлится небывалых пять месяцев, на нее рекордно дорогие билеты (600 руб.), и во избежание очередей они продаются только предварительно. Все работы из собственной коллекции защищены стеклом, а прибывшие более чем из 30 музеев оснащены сигнализацией, отчего залы то и дело наполняются негромким перезвоном. И наконец, Репина готовят к зарубежным гастролям, чего русские художники XIX века, оставшиеся в тени авангарда, давно не удостаивались: после Русского музея выставка отправится в парижский Пти-Пале, а затем — в хельсинкский «Атенеум».
Прижизненную славу Репина — и как автора резонансных картин, предельно чутких к стремительно меняющейся пореформенной России, и как активного гражданина, имевшего что сказать о народе, об интеллигенции, о сильных мира, о судьбах родины, о роли искусства (достаточно почитать его замечательную живо написанную книгу мемуаров «Далекое близкое»),— после его смерти сменил образ главного художника-реалиста, обличителя самодержавия, выразителя народного духа. Благодаря этому поколениям советских школьников пришлось тянуть лямку обязательных сочинений по «Бурлакам на Волге». При этом, конечно, было не принято вспоминать, что Репин, отрезанный от родины революцией, оказавшийся жителем Финляндии, не думал сюда возвращаться, а, сумев вызволить к себе в Куоккалу раскулаченных родственников, открыто клял страну, где его «только грабили и никаких обещаний своих не держали». Пенатскому периоду впервые уделено такое внимание на выставке. Репин и сейчас по большому счету воспринимается как автор монументальных полотен, ставших мемами,— тех же «Бурлаков», «Не ждали», «Запорожцев», «Крестного хода в Курской губернии», «Ивана Грозного и сына его Ивана».
Последнего на выставке нет. Вместо него экспозицию открывает зияющая пустотой условная рама: картина, в мае прошлого года серьезно поврежденная вандалом, еще находится на реставрации. А громогласное звучание остальных репинских хитов на нынешней выставке (ее кураторы Татьяна Юденкова и Нина Маркова) ощутимо приглушено: с ними соседствуют их варианты либо подготовительные этюды, и все это будто растворено в нескончаемой галерее самых разнообразных портретов — родственников и членов семьи, крестьян, представителей интеллигенции, высшей знати. Экспозиция показывает Репина вдумчивым наблюдателем нового, формировавшегося на его глазах российского общества, которое после реформ 1860-х годов впервые — хотя, понятно, не без усилий — осознавало свою гражданскую цельность и ответственность. Тех же «Бурлаков» Репину, еще студенту Академии художеств, заказал великий князь Владимир Александрович, картина висела в биллиардной его дворца вместе с написанными чуть позже «Проводами новобранца». И не обличительный пафос виделся тогда в этих полотнах, а скорее философский.
Экспозиция внятно очерчивает социальную вертикаль нового общества — от портретов понурых крестьян, которых Репин неустанно писал и зарисовывал (на выставке обширно представлена его виртуозная графика), и буйных «Запорожцев» к заказным картинам на сюжеты о высшей власти. Это и «Прием волостных старшин Александром III» (1886), и «Портрет Николая II» (1896), и из ряда вон выходящее по своим размерам «Торжественное заседание Государственного совета» (1901), второй раз покинувшее стены Русского музея. В Третьяковке эта картина висит довольно низко в небольшом зале, отчего производит новое, сильное впечатление: зритель оказывается не просто нос к носу с членами Госсовета, а будто втянутым в воронку, образованную кругами из колонн и кресел, становится участником странной мессы. Странность усилена тем, что одни на картине сидят, другие ходят: Репин совместил разные эпизоды церемонии — чтение императором рескрипта и раздачу памятных медалей.
Но эффектны и горизонтальные связи этого «репинского» социума, подчеркнутые экспозицией. Картины, навеянные его близостью к народникам, делят залы с произведениями на евангельские сюжеты — «Христос», «Иуда», «Взятие Христа стражею», «Искушение Христа», «Иди за мною, Сатано». Очевидные рифмы народнической серии и христианской иконографии были отмечены еще современниками художника. Преждевременно вернувшийся домой ссыльный с картины «Не ждали» — то же «Возращение блудного сына», «Сходка» — плоть от плоти «Тайной вечери», «Арест пропагандиста» — чем не «Суд Понтия Пилата», да и приходящий в себя у реставраторов «Иван Грозный и сын его Иван» — та же переиначенная «Пьета», оплакивание Христа. Современники Репина могли считывать эти рифмы как призывы милости к падшим. Чему, впрочем, ничто не мешает и сейчас, когда «Бурлаки» приобрели облик гастарбайтеров, а «Запорожцы» вновь демонстрируют свой буйный нрав.
Игорь Гребельников
