Театр «Геликон-опера» представил в своем зале «Стравинский», оснащенном по последнему слову театральной техники, премьерную серию оперы Верди «Трубадур». Одна из самых популярных оперных партитур теперь идет в Москве в постановке режиссера Дмитрия Бертмана и дирижера Оливера Диаза, дополняя вердиевскую серию «Геликона» еще одним экстравагантным и пронзительным оперным шоу.
Выдающаяся по эмоциональной пышности, театральной красоте музыки и легендарной запутанности сюжета опера Верди «Трубадур» одновременно и популярна, и трудна в исполнении. Но «Геликон» никогда не боялся никакого Верди, регулярно запросто ставя в репертуар самые трудные вердиевские блокбастеры от «Аиды» до «Фальстафа» и «Бала-маскарада». В нескольких премьерных составах «Трубадура» занята только труппа театра без приглашенных солистов. Единственный гастролер в команде — испанский дирижер Оливер Диаз, и он, отвечая на испанские обстоятельства либретто, ведет спектакль упруго, плотно, азартно по краскам, балансу и артикуляции, с купюрами и в самых стремительных темпах, какие не дают певцам, хору и оркестру расслабиться, а драматургии — расплыться.
Режиссура Бертмана, спрямляя некоторые особенно витиеватые оперные линии, с гулом роскошной театральной машинерии трансформирует партитуру в компактную, пылкую и кроме прочего игривую драму, не лишенную трагизма, но не лишенную и сарказма. Братоубийство в основании вердиевской пружины «Трубадура» разворачивается на сцене в сюжет о современной братоубийственной войне и если не в антивоенный манифест, то в живой мемориал, столь же печальный, сколь без стеснения артистичный. Рецепт режиссерских решений Бертмана — очаровательный популизм театрального шоу в смеси с социальной меткостью и музыкальностью мизансцен — работает в «Трубадуре» по-настоящему уместно. Переинтерпретация либретто обязывала бы оперного рецензента проявлять щепетильность, больше принятую в рассказах о кино, и не раскрывать секрет финального поворота в сценическом сюжете геликоновской версии Верди. Но основная мысль спектакля, полностью раскрывающаяся только к концу, не тайна. Тот яд, что в финале пьет Леонора, жертвуя собой ради спасения другого, лишь материальное воплощение ядовитой идеи мщения, передающейся от матери к дочери, от отца к сыну, заражающей и отравляющей жизнь старых и нынешних поколений. Главной драматургической идеей спектакля становится тема катастрофической силы жертвы и мести и жизненной необходимости прощения, а главной музыкальной темой — хор Miserere, плач по погибшим и погибающим.
А то, что к премьерной серии «Трубадура» приурочена фотовыставка «Война и… миръ?», рассказывающая о судьбе Алеппо (и утверждающая: «Современные войны — бессмысленные и беспощадные — мало отличаются от событий романтической оперы Верди, и фотография дает почувствовать оголтелую жестокость войны»), только подчеркивает тему прощения и сочувствия, услышанную в бурной партитуре Верди.
Спектакль построен (специфика сценографии художников Игоря Нежного и Татьяны Тулубьевой такова, что он именно построен как архитектурная конструкция, как дом) с удивительно обаятельной мерой элегантности и вампуки, не только не чуждых вердиевской партитуре, но пропитывающих горючей смесью ее насквозь. Здесь визуализирована среди прочего танцевальность мелодраматического Верди, и ей упиваются с экстравагантной непринужденностью и даже удалью, особенно в хоровых эпизодах, что занятным образом перекликается с некоторыми вердиевскими постановками более высокого полета вплоть до пермской «Травиаты».
Ансамбль певцов в спектакле должен проявлять не только вокальные и драматические, но и пластические способности, что, впрочем, никогда не мешало артистам «Геликон-оперы» звучать и выглядеть выразительно. Актерски сильная Лариса Костюк в партии Азучены форсировала голос, а Дмитрий Пономарев (Манрико) скорее подчеркивал неровность ансамбля, чем скрадывал ее. Но ясный и почти всегда вокально убедительный драматургический рисунок у Елены Михайленко в партии Леоноры, Алексея Исаева в роли графа ди Луны, Станислава Швеца в роли Феррандо очень подходил к музыкально-драматической структуре спектакля. Которая, несмотря на нарочитую технологическую эффектность сценографии и света, выстраивалась гибко и пугающе понятно.
Юлия Бедерова
