В среду открывается 76-й Венецианский кинофестиваль — один из главных мировых смотров. За «Золотого льва» поборются Рой Андерссон, Роман Полански, Стивен Содерберг, Атом Эгоян и другие гранды. Результаты конкурса будут объявлены 7 сентября, но имя обладателя почетного приза «За жизненные достижения» уже известно: это Джули Эндрюс, легендарная Мэри Поппинс и Мария фон Трапп из «Звуков музыки». «Известия» расспросили голливудскую кинозвезду о дружбе с Уолтом Диснеем, соперничестве с Одри Хепберн и секретах воспитания детей.
— Вы испытываете радость от премии Венецианского фестиваля?
— Когда доживаешь до такого возраста, как у меня, все стараются вручить тебе приз «За жизненные достижения». У меня уже есть один такой от Grammy и другой — от Гильдии киноактеров США. Я не суеверный человек, но мне кажется, когда вручают подобные награды, это означает, что тебе осталось недолго. Моему мужу (режиссеру Блейку Эдвардсу. — «Известия») вручили почетный «Оскар», и через пять лет он умер. Поэтому не хочу кривить душой — особой радости я не испытываю. Хочется думать, что мои «жизненные достижения» еще впереди.
— Вы стали звездой на Бродвее, исполняя Элизу Дулиттл в «Моей прекрасной леди». Было бы логично с этой ролью прийти в кино. Но студия пригласила в экранизацию Одри Хепберн, а не вас. Почему?
— Именно потому, что я исполняла Элизу в театре, а кино — это совсем другое дело. Какой бы удачной ни была театральная постановка, это еще не означает, что перенесение ее на экран будет таким же достойным. У меня тогда еще не было опыта работы перед камерой. А у Одри — был. Она уже тогда была кинозвездой. Так что Джек Уорнер (президент студии Warner Bros. — «Известия») предпочел Одри.
— Он потом оправдывал свое решение «финансовыми соображениями». Но у вас было ощущение несправедливости?
— Как показывает жизнь, по крайней мере в искусстве финансовые соображения в большинстве случаев ошибочные. Кино — это прежде всего творчество, талант, вдохновение. Погоня за деньгами превращает творчество в бизнес и ширпотреб. Студиями руководят бизнесмены, у них обычно хорошо с математикой и гораздо хуже — с художественным чутьем. Поэтому они допускают ошибки.
Найти правильного актера на роль — это очень простое дело, если выбирать сердцем. У Джека Уорнера и ему подобных сердца никогда не было.
— Но вы всю жизнь связаны с Диснеем, даже были «послом» студии на праздновании 50-летия Диснейленда по всему миру. А ведь Disney — тоже огромная корпорация. Ощущаете себя ее частью?
— Я не отождествляю великого Уолтера Диснея с сегодняшней студией. Уолтер был чудесным человеком, очень творческим, тонко чувствующим. Он и вел себя иначе, нежели его коллеги по Голливуду. Он предложил мне роль Мэри Поппинс, прекрасно зная о ситуации с Джеком Уорнером. Я отказалась. Я была беременна и собиралась вернуться в Лондон. Мне совсем не хотелось рожать в Нью-Йорке. Но Дисней сказал: «ОК, я подожду, рожай и возвращайся».
Он сердцем знал, что я подхожу для роли, поэтому не сомневался. И, конечно, он был польщен ситуацией вокруг «Оскара», когда оказалось, что «Моя прекрасная леди» и «Мэри Поппинс» вышли в одно и то же время («Мэри Поппинс» получила на одну номинацию больше, а среди победителей оказалась Джули Эндрюс; Одри Хепберн не была номинирована вовсе. — «Известия»).
— Как Одри восприняла вашу победу?
— В Голливуде не принято критиковать коллег. Она меня поздравила. И я на ее месте поступила бы так же. Одри — замечательная актриса и чудесный человек. Но она не певица. Назначая ее на главную роль в мюзикле, Уорнер повел себя непрофессионально — он подставил и ее, и себя (в фильме «Моя прекрасная леди» все музыкальные номера главной героини дублированы певицей Марни Никсон. — «Известия»).
— У вас и Одри есть еще одно любопытное пересечение судеб: вы вышли замуж за Блейка Эдвардса, режиссера «Завтрака у Тиффани» — фильма, который сделал Одри звездой.
— В то время Голливуд был крошечной деревней, в которой все знали всех и все работали со всеми. Я не вижу здесь пересечения судеб. Все наши судьбы тогда пересекались.
— Фильм Блейка Эдвардса «Дорогая Лили» с вами в главной роли провалился в прокате. И это нанесло серьезный урон вашей карьере. Вы уехали домой в Англию и оставались там достаточно долгое время. Это дело рук недоброжелателей? Вы знаете, кто в этом виноват?
— Знаю, конечно. Но всех этих людей уже нет на свете. Так что не будем о них вспоминать. Моей карьере они не смогли навредить. Более того, вся эта травля объединила нас с Блейком. И я не просто уехала. Я уехала с Блейком. Он был моим главным призом, вывезенным из Голливуда. Всё остальное было мне безразлично (задумывается). Но у Блейка началась сильная депрессия. Он был потрясен предательством коллег (сдерживает слезы и умолкает на какое-то время).
— Вы были счастливы с ним, не правда ли? 40 лет вместе, прекрасные дети, совместная работа…
— Мы были очень счастливы, это правда. Но работать вместе мы перестали после истории с «Дорогой Лили». Когда мы уехали из Голливуда, Блейк решил продолжать снимать сериал «Розовая пантера» — это все-таки было его детище. Для меня там подходящих ролей не нашлось. И потом, у меня же как раз начался период «Звуков музыки» — съемки и последующие концертные туры в США. А его «Пантеру» очень любили в Европе. Блейк не ожидал, что новые серии будут всё более и более успешными. Особенно выстрелило «Возвращение Розовой пантеры». После этого в Голливуде, наконец, пожалели, что так с ним обошлись. Его стали звать назад
А он безумно тосковал по дому все те 15 лет, что мы провели в Европе. И ради него я приняла решение вернуться в Америку. Он и умер в Лос-Анджелесе и здесь же и похоронен. Поэтому я уж доживу рядом с его могилой.
— В ваших мемуарах вы называете свое детство в Англии «самым черным периодом жизни», рассказываете о бедности и спившемся отчиме. Вы писали, что опасались насилия с его стороны.
— Не хочу об этом вспоминать. Мать и отчим были актерами и музыкантами, выступали для наших солдат. Они не препятствовали моей карьере, помогли начать обучаться пению, первые шаги на сцене я делала с ними — мой отчим и я пели, а мама аккомпанировала нам на фортепиано. Помню, что меня ставили на пивную бочку. Я им благодарна за всё это.
— Вас ведь прочили в оперные певицы?
— О да! Все говорили, что у меня редкое сопрано с диапазоном в четыре октавы и я рождена для оперной сцены. Но я никогда не любила оперу, к своему стыду. Я вообще позитивный человек и музыку предпочитаю веселую, солнечную и обязательно в мажоре. А опера — дело серьезное и, как правило, в миноре. Зато звучание оркестра — это лучшие звуки музыки, которые только могут быть на свете. Поэтому все мои концерты я даю только в симфоническом сопровождении.
— Вы пережили войну и находились в Англии как раз во время бомбардировок.
— Да. И я так и не смогла забыть злодеяния нацистов. Я до сих пор исполняю английские патриотические антивоенные песни тех лет на своих концертах.
— И тем не менее поначалу вы отказывались от участия в «Звуках музыки», хотя это антифашистский фильм. Почему?
— Я отказывалась не из-за тематики, просто не слишком любила сам мюзикл — он шел на Бродвее в то же время, когда там работала я. Бродвейские «Звуки музыки» — приторно-сладкая история, не соответствующая серьезности темы. Австрийская семья не приемлет нацистский режим и решается на побег, рискуя жизнями маленьких детей. Помилуйте, какая уж тут романтика?
Выбирая актрису на роль Марии, продюсер и режиссер фильма понимали, что если я буду сниматься, то и петь захочу сама. А значит, и песни должны быть написаны под меня. Как только Роджерс и Хаммерстайн (авторы оригинального мюзикла и песен киноверсии. — «Известия») их написали — всё встало на свои места. Я услышала новые песни и с радостью согласилась.
— Вы знаете, что в Германии «Звуки музыки» известны под названием «Мои песни — мои мечты»?
— Так это же замечательное название! Мои песни — действительно мои мечты (смеется).
— После выхода фильма в 1965 году и вплоть до 2004-го, когда вы появились в «Дневниках принцессы», вас практически не снимали в кино. Почему?
— Милая моя, вы не расслышали, что я только что сказала? Мои песни — это мои мечты. Я музыкант, певица в первую очередь. И когда я увидела, что весь мир обожает мои песни, я просто стала выступать с сольными концертами. Мне предлагали множество ролей в кино. Но я отказывалась. И поверьте, не было в эти годы на сцене человека счастливее меня!
— Вы выступаете только сольно, никто не подменяет вас на сцене даже на пару минут. Не слишком ли это тяжело для голоса, тем более когда приходится петь под симфонический оркестр?
— Я так люблю стоять на сцене и петь, что я просто не хочу делить это счастье с кем-то. Работая с оркестром, словно паришь на его мощных звуковых волнах — это ни с чем не сравнимое наслаждение. И кроме того, это очень дорого. Какой нормальный певец станет купленное огромной ценой счастье делить с кем-нибудь еще? Нет-нет! Это моя сцена, моя главная роль!
— После неудачной операции на голосовых связках в Нью-Йоркском госпитале вы подали в суд на хирургов. Как он проходил? Вы были на слушаниях?
— Судебного заседания как такового не было. Но была многолетняя переписка между моими адвокатами и адвокатами врачей. В конце концов я поняла, что адвокатам нравится вся эта волокита, потому что их вознаграждение напрямую зависит от количества написанных ими писем. Так же как гонорар хирургов зависит от количества сделанных операций. Получалось, что я кормила одних жуликов, чтобы они схватили за руку других жуликов. Меня это стало злить. Напротив, моя злость на хирургов со временем уменьшилась. Я почувствовала в душе, что уже простила их. Поэтому когда мне предложили внесудебную компенсацию, я с легким сердцем согласилась. Понимаете, голос-то мне все равно никто не в состоянии вернуть. Зло уже причинено. Что толку судиться? Для мести?
— Но потом в попытке восстановить голос вы подвергали себя хирургическому вмешательству еще четыре раза. И это ничего не дало?
— Я была в отчаянии. Я готова была убить себя. Поэтому я согласилась на последующие операции. Я очень поздно поняла, что все эти хирурги просто наживались на мне. На самом деле никакой болезни у меня ведь не было с самого начала. Просто перетрудила связки.
— Но вы по-прежнему концертируете!
— Я не пела 20 лет. И чувствовала себя крайне несчастной. В 2010 году меня уговорили выступить вместе с Королевским симфоническим оркестром в Лондоне. Я вышла, спела как могла — и поняла, что оказывается, будучи актрисой, я могу «играть» песни. Я не столько пою, сколько рассказываю под музыку. И с тех пор я снова в пути — теперь, правда, даю не более одного концерта в месяц. Но обязательно с оркестром. И этого вполне хватает для счастья.
— Ваш с дочерью Эммой телевизионный сериал для детей «У Джули в артистическом фойе» идет уже четвертый год. Ваши партнеры по сцене — куклы. Очевидно, вам нравится детское телевидение.
— Как оно может не нравиться? Я первый раз снималась с куклами 50 лет назад — это было «Маппет Шоу». С тех пор обожаю этот жанр. Куклы — те же дети. Только в отличие от детей-актеров они не устают, им не нужно ходить в школу и делать домашние задания. Я вообще сочувствую детям-актерам. Снимаясь в роли Мэри Поппинс и Марии фон Трапп, я одновременно и наслаждалась работой со своими маленькими партнерами по съемкам, и очень за них переживала. Это тяжкий труд, и родители не имеют права эксплуатировать своих детей — даже если дети сами этого просят. Они не понимают, на что они идут. Это вам говорит Мэри Поппинс, которая понимает детей лучше всех на свете.
Я сама вырастила семерых: трое моих, двое детей у Блейка от первого брака и еще двоих мы с мужем удочерили. Потом появились на свет девять внуков и три правнука. Но никогда никому из них я не позволяла работать в кино, пока они были детьми, как бы они меня ни умоляли. Так что куклы — это прекрасная замена детям-актерам. Детское телевидение недооценено во всем мире. Бюджеты маленькие. Актеры и режиссеры в основном рассматривают работу там как плацдарм для чего-то более серьезного. Ну а я, наоборот, считаю, что нет ничего серьезнее воспитания маленьких людей.
Елена Пальмер
