Народная артистка СССР, профессор ГИТИСа Тамара Синявская празднует юбилей. Корреспонденту «Известий» знаменитая певица рассказала о своем славном прошлом и насыщенном настоящем.
— Известно, что Галина Сергеевна Уланова на протяжении всей жизни занималась у станка. Если плохо себя чувствовала — занималась лежа. В 2002 году вы завершили оперную карьеру в Большом театре. Работаете ли вы над голосом? Есть ли у вас такая необходимость?
— Не могу назвать это необходимостью, скорее это потребность. Исчезновение потребности каждый день встречаться со своим голосом — нехороший знак. Пока, слава Богу, она у меня есть.
— В одном из интервью вы сказали, что если бы у вас была возможность заниматься вокалом со своим педагогом, то вы бы делали это до сих пор. Неужели такой опытной оперной певице и педагогу нужны учителя?
— Не отказываюсь от своих слов. Любому голосу нужны внимание и взгляд со стороны. То, что мы поем и слышим, воспринимается несколько иначе. Другой человек слышит твои неудобства, недостатки. Я проверяла это на своих студентах. Ведь они приходят не только на собственные уроки, но и на уроки друг друга. И если я занимаюсь с одной студенткой, делаю ей замечания, присутствующие со мной соглашаются. Тогда я говорю: «Видишь, и профессура со мной согласна». И они смеются. Никто не обижается, потому что на собственном опыте убеждается — любому певцу нужно ухо умного музыканта.
— Призвание требует жертв. Многие певцы не имеют семей, детей, годами не видят родных. Вы знаете секрет баланса между увлеченностью своим делом и счастливой жизнью?
— Нет. Секретов никаких. Это судьба. Предназначение. В опере «Бал-маскарад», в которой я пела Ульрику, есть такие слова: «Это написано на небесах». Там всё уже начертано.
— Для драматического артиста важно как можно раньше понять свое амплуа. Может ли певец раздвинуть границы своего?
— У оперного артиста всё подчинено характеру его голоса. Если у тебя лирико-колоратурное сопрано, то, исполняя Виолетту, ты никогда не будешь претендовать на Тоску, хотя Тоску поет тоже сопрано.
— Преодолеть свои данные невозможно?
— А зачем? Твой тембр никуда не денется. Если у тебя героический голос и ты будешь петь «тю-тю-тю», то тебе никто не поверит, нутро твое воспротивится. Если у тебя нежный голос, а ты захочешь спеть ту же самую Тоску или Валькирию, как ты с этим справишься? Для этого и существуют вокальные амплуа.
— Я спрашиваю, так как есть мнение, что у вас контральто, с которого вы перешли на партии меццо-сопрано.
— Я бы так не сказала. У меня было центральное меццо с контральтовым нижним регистром. Так случилось. Поэтому я пела высокие партии: ту же Ульрику, Азучену в «Трубадуре», Кармен, и сугубо контральтовые: Ратмира, Ваню, Кончаковну. Я ничего не делала с голосом. Он у меня всегда звучал ровно по всему диапазону. Никогда не было «лестницы». Меня этому учили — чтобы голос был «выглаженный», с регистрами надо работать. Мне оставалось только давать эмоцию, экспрессию, темперамент. Повезло.
— Задолго до трех теноров (Пласидо Доминго, Хосе Каррерас и Лучано Паваротти) и других оперных звезд, сделавших шаг навстречу широкому зрителю, вы, параллельно с работой в Большом театре, пели эстрадный репертуар и исполнили партию Сильвы в оперетте.
— Об оперетте я никогда не думала, пока меня не пригласил спеть арию для фильма «Карамболина, Карамболетта» Александр Белинский. Мне очень понравилась музыка, поэтому я решила попробовать. Должна сказать, что петь в легком жанре оперетты не так-то просто — нужно обладать оперным голосом, параллельно с пением танцевать и разговаривать. Это очень непростой жанр, для которого некоторые певцы рождены. Я не была рождена для оперетты, моя стихия — опера.
Что касается песен, то первой я не была. Первой петь песни и романсы начала Надежда Андреевна Обухова. Ей посвящал некоторые свои сочинения Матвей Исаакович Блантер. Собственно, этим он меня и привлек. Когда он попросил меня разучить и исполнить свою песню, я растерялась: «Матвей Исаакович, я же оперная певица». Тогда он открыл ноты, на которых было написано: «Посвящается Надежде Андреевне Обуховой».
Кроме того, очень хорошо пел песни советских композиторов незабвенный Сергей Яковлевич Лемешев. Я подумала, что буду в неплохой компании, и рискнула. Тем более что воспитывалась в пионерском ансамбле песни и пляски, где мы пели песни на всех языках мира. Поэтому в дальнейшем мне ничего не стоило выучить песню любой сложности на литовском, украинском, азербайджанском, грузинском. Мы же на всех языках пели, такое было воспитание.
— Тем не менее это не всегда поощрялось. Одно дело Обухова и Лемешев, другое — молодая оперная звезда. Насколько я помню, вам приходилось отбиваться от недоброжелателей.
— Да, такое было. С того момента, как я появилась в Большом театре, меня заприметили на телевидении и пригласили в новогодний «Голубой огонек». Меня попросили спеть что-то из популярных песен, и репертуар Матвея Исааковича очень подошел для этого. Кстати, его песни написаны для хорошего оперного певца. Если я брала какие-то песни, то они были «голосовые». Как песня Александры Пахмутовой «Прощай, любимый», которую она написала специально для меня. После меня одна эстрадная звезда пыталась перепеть эту песню, но голоса не хватило. Я никогда не пела, как эстрадная певица. Пела на полном оперном диапазоне, голосе и дыхании.
Что касается недоброжелателей. Дело было на партийном собрании, на котором я не присутствовала, так как никогда не была членом партии. Мне потом эту историю рассказали. Кто-то выступил и сказал: «Вы знаете, Синявская — оперная певица, зря она поет эти песенки!». И Сергей Яковлевич Лемешев встал и сказал: «Знаете, песенки надо уметь петь и не всем это дано. А Синявской дано! Пусть она поет и то и другое». Таким образом Сергей Яковлевич отвел от меня все тучи, которые могли бы испортить мое пребывание в Большом театре.
— Он вас ценил, раз пригласил исполнить партию Ольги в «Евгении Онегине», когда праздновал 70-летний юбилей. Считал вас лучшей Ольгой, впрочем, как многие, кто слышал эту партию в вашем исполнении.
— Да, Сергей Яковлевич это отметил. А кроме того, он был таким юным Ленским в свои 70 лет, что предложил мне (самой молодой в труппе) спеть с ним, что я и сделала с огромным удовольствием и огромным трепетом. Сергей Яковлевич был такой поэтичный, такой музыкальный, такой нежный Ленский, что при нем по-другому петь и играть было невозможно.
— Как вам кажется, артист репертуарного театра может быть свободным? Так получилось, что вы с мужем, Муслимом Магомаевым, выбрали два разных пути. Он, когда ему предлагали петь на сцене Большого театра, отказался, отвечая, что не хочет стоять в очереди. Вы, напротив, отдали Большому 40 лет жизни и стояли в этой очереди за Ириной Архиповой и Еленой Образцовой.
— Я думаю, все дело во внутренней свободе. Я с удовольствием ожидала своих спектаклей, зная, что передо мной стоят другие знаменитые певицы старше меня. Я так воспитана. У меня не было никаких проблем. Я никогда ни с кем в театре не воевала, потому что очень хорошо понимала свое предназначение. А кроме того, я никогда ничего не просила.
— Не жалели никогда, что так выстроили свою судьбу, имея перед глазами пример другого пути?
— Нет. У меня всегда было свое мнение. Я и сейчас так живу.
— Песни, которые пел Муслим Магометович, до сих пор популярны и любимы. Многие певцы пытаются их исполнять. Легко ли вам это слышать? Удалось ли кому-нибудь из сегодняшних артистов найти свое звучание в этих произведениях?
— Безусловно, сейчас я воспринимаю это не так остро, как в первый год после его ухода. В этом году исполнится 10 лет, как всё в моей жизни порушилось. И тем не менее спустя два года мы создали фонд, а потом Международный конкурс имени Муслима Магомаева. И вот там для меня был просто «расстрел», потому что все баритоны пели его репертуар. Но я понимала: это нужно сделать.
Должна сознаться, что сейчас мне не легче, но немножечко проще. Я стала смотреть на это шире, осознав, какое Муслим сотворил чудо своим появлением на этой земле. Своим талантом, своей музыкальностью, отношением к музыке, к жизни, к людям. Он был очень хорошим человеком, уникальным. Наверное, если бы он был другим, я бы прошла мимо.
Что касается других исполнителей, поначалу мне было трудновато их слушать, а сейчас я стараюсь принять это с благодарностью, потому что, когда звучит «Море вернулось говором чаек», люди все равно слышат голос Муслима, как бы хорошо ни исполнял певец эту или любую другую его вещь. Я очень благодарна этим ребятам, потому что они берут в репертуар песни Магомаева, продлевают его жизнь с нами и не дают о нем забыть.
— Сегодня принято говорить о разрыве между поколениями. Как заведующая кафедрой вокала, педагог, вы постоянно общаетесь с юными певцами. Какое впечатление у вас от нового поколения?
— Конфликт отцов и детей неизбежен. Новое поколение устраивается в этой жизни, как ему удобно. Прежнее поколение, конечно, смотрит на молодых с высоты своего опыта. Кому-то новое поколение нравится, кому-то — нет, а мне кажется, нужно принимать его таким, как есть. Можешь помочь — помоги. Если не хочешь прослыть ретроградом, нужно чутко воспринимать новые направления.
— Кого из молодых певцов вы бы назвали своими учениками?
— Всех своих студентов. После окончания учебы некоторые из них приходят ко мне, и я бываю очень рада, так как понимаю, что им это нужно. Кому не нужно, тот обходится поздравлениями с днем рождения. А кому нужно, тот нет-нет да и прибежит: «Тамара Ильинична, у меня не получается это место». На что я отвечаю: «Вставай к роялю, давай попробуем». Вот и всё.
— Как вы пришли к педагогике? Далеко не все великие певцы могут похвастаться этим даром.
— Как я уже говорила, во всем, что мы делаем, что мы говорим, есть особый смысл, написанный на небесах. В ГИТИС меня пригасила замечательный педагог Розетта Яковлевна Немчинская. Ей очень хотелось, чтобы я занималась с ее студентами. До этого я не преподавала и поначалу отказывалась, но она как-то меня увлекла, и я пришла. Первыми моими учениками стали Володя Магомадов и Яна Меликаева. Я им до сих пор очень благодарна. Они были знакомы с Муслимом, он тогда еще был жив. Есть такой мостик, который невидимыми нитями нас связывает. Они были рядом со мной, когда всё случилось, и каким-то безмолвным участием очень сильно мне помогали. ГИТИС в моей жизни сыграл большую роль. Сегодня это моя жизнь, которую я люблю.
— В 2002 году вы ушли из Большого театра, потом постепенно перестали выступать и петь. Могут ли ваши поклонники надеяться на то, что в честь грядущего юбилея вы нарушите свой обет молчания?
— Разве у меня есть причины нарушать это молчание? Причина, по которой я не пою, очень веская — у меня замолчало сердце, а без сердца я никогда в жизни не пела. Оно замолчало 10 лет тому назад, 25 октября 2008 года (день смерти Муслима Магомаева. — «Известия»). С тех пор я не то, что не пою — не могу думать о пении. Да, я могу показать что-то в классе. Иногда, когда хорошее самочувствие, могу целую арию пропеть, но учитывая, что я не пою, а учу.
— Вы не скучаете по публике, по ощущениям, которые испытывает артист, выходя на сцену?
— Нет. Уходить со сцены нужно вовремя. Надо, чтобы тебя запомнили как молодую, красивую, поющую. Певицу и женщину.
Алла Шевелёва
