Видеозапись с пытками осужденного исправительной колонии №1 Ярославля Евгения Макарова вызвала большой общественный резонанс. После публикации ролика было возбуждено уголовное дело, арестованы шесть сотрудников колонии. И только половина из задержанных признала свою вину.
О более гуманной уголовно-исполнительной системе, высоком уровне рецидива среди осужденных и почему сотрудники — примерные семьянины — проявляют садистские наклонности, мы поговорили с правозащитником, членом Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека, экспертом Московской Хельсинкской группы Андреем ЮРОВЫМ.
— Что можно сказать о нашей пенитенциарной системе?
— Она осталась на уровне карательной. Мы прежде всего реализуем месть и наказание. Нередко приходится слышать, что тюрьма — это не санаторий, что у преступников, отбывающих наказание, зубы должны скрежетать от ужаса. А логика «чтоб неповадно было» не работает. На самом деле — «повадно», это может объяснить любой психолог. Когда человек один раз пережил весь этот ужас, ему не страшно пережить его еще десять раз.
Подобная система существует и в США, где также огромное тюремное население — около 2 миллионов. И тюрьмы порой хуже, чем наши. У них те же принципы: надзирать, наказывать, мстить. И уровень рецидива такой же высокий, как и в России.
А есть другая концепция — более мягкая, та, которая существует в странах Северной Европы. И это связано не с тем, что люди там такие уж гуманисты, — они просто понимают, что для них более ценно. В этих странах колоссальные деньги тратятся на работу социальных работников, психологов и других специалистов с осужденными. И первое, что у них спрашивает общество, которое дает на это деньги: какой процент рецидива? Сколько из них потом снова попадает за решетку? И оказывается, что в тех странах, где пенитенциарная система гуманная, уровень рецидива очень низкий.
Там и уровень насилия со стороны надзирателей очень низкий. И заключенные боятся потерять всяческие льготы. Там существует такой порядок: если осужденный хорошо себя ведет, то может получить, подобно солдату, «увольнительную» в ближайший город. Если отметился примерным поведением, могут на три дня отпустить домой. Отбываешь срок без нареканий — раз в год положен месячный отпуск.
Для стран Северной Европы важны собственная безопасность и безопасность членов семьи осужденного, который после того, как отбудет срок наказания, возвращается домой. Государство предотвращает домашнее насилие. Те, кто освободился, уже и мыслят, и чувствуют по-другому, потому что с ними очень много работали социальные работники и психологи.
Все зависит от заказа общества. У нас сейчас заказ на злобу и ненависть. В этом плане у нас более примитивное общество. Нам наша физическая безопасность почему-то менее важна, чем месть. Нам ценно жестоко отомстить: они же преступники! Но надо понимать, что из колонии те часто выходят озлобленными, менее социально адаптированными и, что самое важное, еще более опасными для нас с вами.
Так что самая главная проблема — общее настроение в обществе.
— То есть Россия не готова сейчас перейти к гуманной уголовно-исполнительной системе?
— Мы не готовы к этому ни в каком смысле. Весь вопрос — в заказе общества. Если общество заказывает более приличные места лишения свободы, то о каких-то изменениях можно говорить не ранее, чем через 5–7–10 лет, а именно такой период обычно длится реформа. Она потребует немалых вложений, но зато позволит снизить уровень рецидива, сделает бывших осужденных безопасными для окружающих.
— Опубликованная запись с пытками в колонии всколыхнула общество. Ролик, где дюжина людей в форме избивают лежащего на столе осужденного, закованного в наручники, вызвал большой общественный резонанс.
— Общество, которое становится толерантно к насилию — где, например, долго идет война, — больное общество. То, что пошел такой резонанс, говорит о том, что общество у нас хотя бы в этой сфере не совсем больное. Сейчас накажут конкретных сотрудников, но это не решит проблему. Пытки стали системой. Те же издевательства и истязания происходят и в других колониях. Об этом говорят и общественные наблюдатели, и правозащитники. И часто осужденные уже не жалуются. Физическое насилие в колониях стало уже неким элементом культуры. И я ни грамма не удивлюсь, если окажется, что все арестованные сотрудники — прекрасные отцы, мужья, сыновья…
— Так и есть. Когда суд рассматривал вопрос об избрании меры пресечения шестерым сотрудникам колонии, были зачитаны их характеристики. Все задержанные положительно характеризовались, их портреты висели на Доске почета, все были любящими мужьями и отцами.
— Дело в том, что только один процент людей, если не меньше, способны сопротивляться системе. Их можно называть героями, праведниками или психопатами. Подавляющее большинство не способно сопротивляться системе. Если здесь так принято, то эти правила принимаются, и все — в том числе, условно, и насилие над осужденными.
Есть еще примерно 9% людей, которых можно «поднять на баррикады», но только в том случае, если в их среде есть хотя бы один герой, пример для подражания, на которого можно равняться. Этим 9% все равно, будут ли они иметь неприятности по работе или нет, — эти люди готовы сопротивляться.
Еще 13% вообще не готовы сопротивляться никакой системе — злая она или добрая. Они вообще не задают никаких вопросов, почему это так, а не этак, как это делают те 9% активных людей.
— Кто изначально идет работать в уголовно-исполнительную систему?
— Это очень разные люди. Есть Академия ФСИН. Но мне пришлось довольно много общаться со студентами различных университетов МВД. Многие из них были очень любознательны, с живым умом. Может быть, менее начитанные и эрудированные, чем студенты гуманитарных вузов. Они не шли за большими деньгами. Среди них было много достаточно наивных людей со своим представлением о полиции и справедливости. И за пять лет учебы у них можно было бы сформировать более гуманное представление о справедливости. Но вуз — достаточно закрытый, там меньше гражданских преподавателей с широкими взглядами. В силу этого у выпускников формируется достаточно узкий взгляд на происходящее. Им не хватает общегуманитарной, гуманистической подготовки.
Также на работу в колонии попадают те, кто живет рядом с этими учреждениями. Очень часто бывает, что в поселке, где расположено исправительное учреждение, просто нет другой работы. О какой подготовке тут вообще можно говорить? Но и они не садисты.
Тут хочется вспомнить мою любимую трилогию американского писателя-фантаста Айзека Азимова «Установление». В первой части у одного из героев на стене висел плакат: «Насилие — прибежище некомпетентных». Все ведь верно. Мы наказываем ребенка, когда не можем с ним справиться другим способом. Это происходит от бессилия. Мы просто некомпетентны по-другому решить этот вопрос. Применяя насилие, мы расписываемся в своей некомпетентности. Это касается и инцидента с пытками в ИК-1 Ярославля. Тут можно говорить о недостатке обучения этих сотрудников. Они явно не понимали ни уголовной психологии, ни психологии заключенного.
Конечно, нельзя говорить, что в колониях есть насилие только с одной стороны. Контингент там сложный. И сотрудникам порой там приходится ох как непросто.
— Председатель Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека (СПЧ) Михаил Федотов, побывавший в ИК-1 в Ярославле, отметил, что осужденному Евгению Макарову требовалось вовремя оказать психологическую помощь. Психологи в колониях выполняют свою функцию?
— Во многих странах норма — один психолог на 3–4 осужденных, а если он один на большой отряд в 200 человек — это бессмысленно: что он может сделать? Плюс к этому нужна хорошая подготовка. Ее надо проходить в разных странах, в разных городах, чтобы специалист понимал, как все устроено. На мой взгляд, требуется дополнительная двухгодичная подготовка. Ее кто-то должен оплачивать, и потом человек должен получать приличную зарплату. А если этому специалисту потом будут платить «три копейки» — зачем ему тратить два года своей жизни на учебу в то время, когда надо зарабатывать деньги, кормить семью?.. Отчасти это замкнутый круг.
Мы имеем малокомпетентных сотрудников, многие из которых и хотели бы учиться, но для этого требуются колоссальные ресурсы, которые никто не готов вкладывать. Мы слышим: и так много денег тратится из бюджета, почему мы должны тратить деньги на тюрьмы, а не на детские сады и школы?! Все, круг замкнулся. А дальше мы можем только разводить руками и говорить: «Да, все плохо…»
Автор: Светлана Самоделова
