Картина у меня и сейчас перед глазами. Финал пышной презентации в Жуковке. Среди гостей Евгений Моргунов — он массивно зависает над барной стойкой и диктует «меню» благолепно внимающим официантам: «Бутылку виски, бутылку коньяка и шампанского — Вицину в больницу». Напитки аккуратно пакуют, никому в голову не приходит: время два часа ночи — какая больница? Да и Георгий Вицин не приемлет алкоголя: занимается йогой, с трепетом относится к своему здоровью.
Но бас Моргунова вкупе с памятными кадрами фильма «Самогонщики», где пресловутая троица поглощала «первач» с неподдельным энтузиазмом, словно напиток был целебным «Боржоми», не оставлял сомнений: Евгений Александрович в ночи помчится в палату к больному Вицину и доставит другу и коллеге сорокаградусное спасительное лекарство с белой лошадью на фирменной этикетке.
Помню, как Моргунов познакомил меня с Вициным — партнером по легендарной гайдаевской тройке — в обшарпанном в те времена Театре киноактера. Они подрабатывали на концертах, что служило финансовым подспорьем в безденежных девяностых, попросту говоря, не давало помереть с голоду советским культовым артистам. Вицин был старенький, беззубый, шепелявил, стеснительно прикрывал рукой рот. Но зорко глянул на меня по-прежнему молодыми глазами и произнес: «Жень, в прошлый раз ты меня с Лужковым знакомил».
Я не по-репортерски застеснялся, даже не от общения с кумиром детства, а ощутил некую долю вины — безнадежно проигрывал мэру в удельном весе, — тем не менее по-журналистски настойчиво стал напрашиваться на интервью. Вицин отеческим тоном отказался, пояснив, что и в советское время избегал внимания прессы.
Внимательно слушавший наш разговор Моргунов вмешался, как танк «Т-34». «Петя — мой друг! — громыхал он за кулисами с интонацией Бывалого, по-моему, перекрыв голос выступавшего на сцене пана Гималайского из «Кабачка «13 стульев» (артиста Рудольфа Рудина). — Как ты, Георгий, смеешь отказывать любимому «МК»?!»
Вицин испуганно отшатнулся, словно талантливо войдя в любимый советский образ Труса, и… еще не прозвучал в концерте антракт, как впервые в жизни Георгий Вицин дал согласие на интервью — настолько мощной была наступательная аура Евгения Моргунова.
Простить себе не могу, но из-за срочной командировки я переадресовал Вицина коллеге, и беседа появилась в газете, увы, не за моей подписью.
Как Сталин принял Моргунова в искусство
«Тройка» или «шайка»: герои Никулина, Вицина и Моргунова — Балбес, Трус и Бывалый — была настолько популярна в СССР, что киноперсонажей экранизировали в мультфильме «Бременские музыканты». Но популярность не уберегла всенародных любимцев от внутренних конфликтов, в первую очередь, из-за неуживчивого характера Евгения Моргунова, всю жизнь совершавшего экстравагантные поступки.
Первый мог стоить ему головы. В войну будущий герой советского экрана работал на оборонном заводе, увлекся кино и написал письмо Сталину, пожаловавшись на директора завода, который не отпускает его в искусство. «Уважаемый Иосиф Виссарионович! Я рабочий завода СВАРЗ, болваночник, мечтаю попасть в искусство. Но директор нашего завода препятствует этому стремлению. Я хочу быть как Константин Станиславский, Владимир Немирович-Данченко. Примите меня в искусство!» По законам военного времени попытка оставить производство могла приравниваться к дезертирству. Но случилось чудо: директору завода СВАРЗ пришел приказ от Сталина откомандировать Моргунова в камерный театр.
У великого Сергея Герасимова он сыграл предателя Евгения Стаховича в знаменитой «Молодой гвардии», но Сталинской премией Моргунова обошли: в ЦК КПСС посчитали, что образ «стукача» преступно ассоциировать с именной наградой вождя.
Когда из писаного красавца Моргунов с годами превратился в облысевшего и располневшего мужчину, тогда-то на него по совету директора «Мосфильма» Ивана Пырьева и обратил внимание Леонид Гайдай, подбиравший актера на роль Бывалого. Но на съемках «Кавказской пленницы», как рассказывал мне сам Евгений Александрович, он смертельно разругался с Юрием Никулиным, не поделив с ним симпатии — то ли гримерши, то ли костюмерши…
Фильм «Кавказская пленница» стал для Моргунова последней работой с Гайдаем. Леонид Иович породил знаменитую тройку Никулин, Вицин и Моргунов — и сам же ее похоронил. Причиной опять-таки стало «неспортивное поведение» Евгения Александровича — терпение режиссера лопнуло, когда на закрытый просмотр киноматериала Моргунов привел своих двух приятельниц. Едва в зале зажегся свет, Моргунов объявил во всеуслышание: «Что-то ты, Гайдай, мышей перестал ловить». Леонид Иович поклялся Моргунова больше никогда не снимать.
На съемках фильма «Пес Барбос и необычайный кросс» он умудрился разругаться вдрызг с дрессировщиком собаки. Пес по кличке Брех запомнил, как Женя обидел его хозяина, и, встретившись с Моргуновым на картине «Самогонщики», отомстил: тяпнул за ногу.
Рассорившись с Никулиным, Моргунов приколол на лацкан неизвестно где раздобытый депутатский значок и у входа в старый цирк объявлял прохожим: «Директор цирка Юрий Владимирович Никулин сегодня принимает всех желающих улучшить жилищные условия». Образовалась гигантская очередь: квартирный вопрос по-булгаковски продолжал волновать москвичей. В цирк Моргунова больше не пускали: Никулин сказал, что у него и своих клоунов хватает.
Траурная шутка
Образ своего экранного дебошира Моргунов перенес в повседневную жизнь, которая стала для него условным продолжением съемочной площадки, а обычные люди — партнерами по комедийным сценам. Но вернуть себе былую славу ему уже так и не удалось, хотя зрительская любовь осталась с ним до конца дней. Дружить с Евгением Моргуновым предпочтительнее было на расстоянии, и я до сих пор до конца не понимаю, как у нас с писателем Андреем Яхонтовым получалось много лет оставаться с ним накоротке, без взаимных обид — до самой смерти Евгения Александровича.
Как-то мы втроем обедали в Доме литераторов в Дубовом зале. Моргунов сказал: «Знаете, ребята, я в ЦДЛ пять лет был «персоной нон грата…» «Что же ты такого натворил, Женя?» — поинтересовались мы. Моргунов, замечательный рассказчик, начал издалека: «В тот день хоронили Самуила Маршака. Дубовый зал закрыли для прощания, а мы с поэтом Лебедевым-Кумачом и композитором Соловьевым-Седым продолжали выпивать и закусывать. Они — маститые, гордость страны, а я — молодой, бедный актер. Нам накрыли в проходной комнате по соседству с этим залом, задекорированным под траурную панихиду.
Выпивкой мы увлеклись. Соловьев-Седой решил пошутить и спросил: «Жень, за тысячу рублей десять минут на постаменте пролежишь?» Я хохмы ради кивнул, он достал чековую книжку — для простых людей невидаль! — и выписал квитанцию на тысячу рублей — баснословные деньги.
Я, не задумываясь, пошел и лег на постамент в пустом зале — разморило от выпитого, и заснул. Вносят гроб с телом, к распорядителю бегут в панике: что делать — там Моргунов спит! Похороны-то государственные: министры, партийные вожди, почетный караул… Стащили меня с этого постамента, погнали взашей, водрузили гроб, но выпустили приказ: пять лет Моргунова в ЦДЛ не пускать ни под каким видом».
Трюк с троллейбусом
Неизменным розыгрышем Моргунова был трюк с троллейбусом — на остановке могучий артист сдергивал «рога» и окликал прохожего: «Товарищ, подержи их минутку». Тот, считая, что к нему обращается водитель, держал веревки, а Моргунов быстро отходил в сторону. Троллейбус стоял как вкопанный без электричества, наконец выскакивал настоящий водитель и с кулаками набрасывался на «хулигана» — безвинную жертву жестокой моргуновской эскапады.
В те далекие времена, когда ставшего впоследствии знаменитым артиста никто не узнавал в лицо, Моргунов с карманами, по которым гулял сквозняк, заявлялся в центровые московские рестораны. Предъявлял метрдотелю красные корочки — внутри пустые — и командовал: «Посадите меня за столик так, чтоб я вон ту компанию видел, а они меня — нет». Как из-под земли вырастал официант с полным подносом, Моргунов вволю ел и пил, уходил — не расплатившись, под угодливый шепоток испуганного метрдотеля: «Заглядывайте почаще…»
Мог остановить автомобиль и, показав красную обложку, потребовать: «Поезжайте за той машиной — в оперативных целях». Доехав до своего дома, благодарил: «Спасибо, товарищ, вы нам очень помогли». «А как же та машина?» — удивлялся водитель. «Ее будет сопровождать мой напарник», — говорил Моргунов.
Наталья Николаевна — жена Евгения Александровича — рассказывала: их знакомство тоже началось с розыгрыша. Она, студентка МАТИ, набрала номер преподавателя, но попала в квартиру к Моргунову. Не сомневаясь, что звонит на институтскую кафедру, поинтересовалась, когда можно сдать зачет? «Оставьте свой телефон, — ответил Моргунов, — Я посмотрю учебное расписание и перезвоню». И действительно «доцент» позвонил, назначив время пересдачи.
Позже Моргунов перезвонил, представился и «раскололся», Наталья была вне себя, но он добился свидания, которое впоследствии закончилось счастливым браком.
Как-то мы отправились с Евгением Александровичем в дальнее Подмосковье на устный выпуск «МК». По дороге он поведал самую опасную из своих шуточек — небывалую историю из жизни Бывалого. В Театр-студию киноактера неожиданно заглянули советские вожди — Вячеслав Молотов и Лазарь Каганович. Моргунов, встретив их в фойе, представился художественным руководителем и долго рассуждал о проблемах кинематографа, жалуясь на мизерную зарплату актерам «низшей категории». Руководство театра впало в предынфарктное состояние, но самое поразительное, что артистам, в том числе и Моргунову, зарплату повысили.
Когда его хотели уволить из театра, Женя заручился поддержкой маститого Довженко, именем которого названы Киевская киностудия и улица в Москве. Довженко написал руководителям театра: «Талантлив ли Моргунов? Этого я не знаю, но если в экспедиции застрянет машина, Моргунов тут же ее вытащит. Талантлив ли Моргунов? Этого я не знаю, но Моргунов прекрасно переносит жару и холод, и если надо — неприхотлив в еде. Талантлив ли Моргунов? Этого я не знаю, но он прекрасно умеет доить корову и переносит на ногах грипп. Такой, как Моргунов, в экспедиции незаменим. Талантлив ли Моргунов? Этого я не знаю, но вы-то знаете, талантлив ли Моргунов». И актера Моргунова оставили в покое.
Сын пионера Павлика Морозова
При общении с Евгением Моргуновым я дал себе слово: ничему не удивляться. Сколько раз бывал свидетелем конфликтов Евгения Александровича с представителями закона, но всякий раз, когда маячила перспектива провести ночь в отделении, Моргунов восклицал: «Я сын пионера Павлика Морозова!» (героя советского эпоса) — милиционеры брали под козырек.
В провинциальных городках Моргунов звонил из гостиницы первому секретарю горкома партии, представлялся, объяснял: сейчас подъедут Никулин с Вициным, надо хорошо угостить героев отечественного экрана — икорка, сервелат, балычок, коньяк… По щучьему велению дефицитные в СССР продукты и горячительные напитки доставлялись в оптовых количествах.
И все же, зная Моргунова многие годы, я затруднился бы ответить на вопрос: «Какой из талантов Евгения Александровича оказался безграничнее — актерский или умение наживать смертельных врагов?» Но безоговорочно убежден: обе составляющие были равно неизменными на протяжении всей Жениной жизни, в конце которой, после трагической гибели в автокатастрофе его сына Коли, страдающий диабетом Моргунов превратился в больного старика. Шаркающей походкой, в войлочной обуви заглядывал в «МК» с потухшими глазами, что-то еще рассказывал, но было очевидно: дни знаменитого артиста сочтены.
Женя умудрился обидеть стольких коллег, рассориться со многими именитыми партнерами, что из известных людей на похороны пришел, по-моему, только Сергей Никоненко.
Точно знаю: за экзальтированностью и колючестью великого Евгения Моргунова скрывался сердечный человек.
Но справедливости ради отмечу: юмор Евгения Александровича нередко был «черным», а то и безвкусным. В метро перед своей остановкой он мог подойти к интеллигентного вида пассажиру, показать красную книжку, шепнуть: «Пройдемте со мной». Потом они долго шли молча к Жениному дому, в какой-то момент Моргунов дружелюбно спрашивал: «Как дела? Все ли хорошо в семье?» Человек, разумеется, дрожащим от страха голосом спрашивал: «За что меня арестовали?» «Я вас арестовал? — поражался Моргунов. — Побойтесь бога, я просто хотел поинтересоваться — как у вас дела. Спасибо, что проводили меня, вы свободны…»
«Троллейбус был одним из его любимых серийных розыгрышей, — вспоминает автор повести «Ловцы троллейбусов» Андрей Яхонтов, — «рогатый», как называли общественный транспорт в советское время, с литерой «Б», ходил по давнему маршруту на Садовом кольце. В час пик «бэшку» приходилось брать штурмом. Театр киноактера, где служил Моргунов, находился на Садовом. Женя, с его невероятной силищей, как пушинку подхватывал тумбу, на которой была означена остановка, и переносил метров на двадцать в сторону — туда и перемещалась очередь. Но водитель-то останавливал троллейбус на привычном месте, и Моргунов без толкотни заходил в салон, а толпа, матерясь, с сумками бежала наперегонки к троллейбусу».
Неповторимый Борис Сичкин — Буба Касторский из легендарных «Неуловимых мстителей»: «Я из Одессы — здрасьте…», часто летавший с Моргуновым на гастроли, рассказывал про коронный трюк Жени в аэропортах: «Сидим в зале ожидания. Диспетчер объявляет посадку на самолет: «Граждане пассажиры, объявляется посадка на рейс 412 Москва—Свердловск. Моргунов, громко на весь зал: «Повтори, сука…» Диспетчер: «Повторяю…»
«Ваш жених — на кладбище…»
Я и сам часто не мог разобраться в причудливых переплетениях Жениной правды и вымысла. Но очевидно: сценический образ Бывалого Женя перенес в повседневную жизнь — с грубоватостью, а то и неприкрытым хамством. Только с годами знакомства с ним я начал понимать: это была защитная реакция человека, который прожил трудную жизнь.
Рос без отца. Жили они с мамой в войну впроголодь. Однажды мама принесла чудом добытую пачку сливочного масла и на радостях скормила ее истощенному Жене. Нарушился обмен веществ, и долгие годы Моргунов страдал диабетом — отсюда его тучность. Под занавес жизни он иной раз выходил на сцену в валенках, поскольку опухали ноги, но и здесь оставался верен себе, объясняя публике: валенки подарил однокурсник по мастерской Герасимова Вячеслав Тихонов — потому с дорогим подарком он не может расстаться даже на концерте.
В привычной буффонаде Женя не мог отказать себе даже в день свадьбы с Наташей. Он поехал помогать приятелю красить кладбищенскую ограду, опаздывал, позвонил во Дворец бракосочетания, и в загсе по громкой связи, обращаясь к его невесте, объявили: «Ваш жених Евгений Моргунов — на кладбище». Невеста от такого известия чуть не грохнулась в обморок.
Такие кладбищенские отвязные шуточки непонятным образом, но органично уживались с тонкой натурой их автора. Обладавший абсолютным музыкальным слухом Моргунов — без консерваторского образования, к двадцати годам уже исполнял на фортепиано Первый концерт Чайковского.
Пробовал он свои силы и в режиссуре. В театр, где служил Моргунов, заглянул классик советской литературы Михаил Шолохов, они познакомились, стали обсуждать ранний рассказ Нобелевского лауреата «О Колчаке, крапиве и прочем». Разговор в антракте имел продолжение — начитанный Моргунов написал сценарий, добился встречи с Шолоховым в станице Вешенская, и с одобрения знаменитого писателя, экранизировал рассказ.
Короткометражный фильм вышел под названием «Когда казаки плачут», но, несмотря на лестные отзывы критиков, Евгений Александрович в режиссуре разочаровался, вспоминая о своем дебюте постановщика, говорил мне: «Это не мое, ответственность за коллектив такая, что я жил с ощущением надгробной плиты над головой».
Балагур в любом застолье, он бывал непривычно сдержан, когда в нашей компании появлялся знаменитый вратарь и комментатор Владимир Маслаченко. Преданный спартаковский болельщик еще с довоенных времен, Моргунов в такие моменты предпочитал по-болельщицки внимать легенде красно-белых, изредка задавая вопросы, которые выдавали в нем тонкого ценителя игры.
Цель приезда — шпионаж
Замечательный актер Зиновий Высоковский вспоминал: на гастролях, заполняя анкету в гостиничном холле, в графе «цель приезда» Моргунов писал — «шпионаж», чем ввергал в ужас дежурного администратора.
При всем при том Евгений Александрович был необычайно отзывчивым человеком. За счет своей популярности помогал даже малознакомым людям: устраивал в больницы, договаривался о поступлении в институты, выбивал путевки в дома отдыха.
Скандальная слава сыграла злую шутку и с ним самим: престижное звание «народный артист» любимец публики не получил, оставшись «заслуженным».
Вспоминая годы работы в АПН, где трудилась и Галина Брежнева, писатель Александр Нилин рассказывал, как встретил в фойе Моргунова, к которому приблизилась прелестная скромная девушка. Женя был — неожиданно для Нилина — в романтическом интеллигентном образе, ничуть не напоминавшем Бывалого, — человеком из совершенно другого мира.
Таким его разглядел и режиссер Михаил Козаков, открывший в Моргунове в «Покровских воротах» новые актерские возможности, о которых не подозревали другие постановщики и широкая публика. В образе поэта Соева он позже появлялся в стенах редакции «МК» — подолгу общался с Павлом Гусевым, засиживался у меня в кабинете, рассказывая многое о себе совсем не в шутливом ключе.
Как-то собрались большой компанией у меня на даче, Женя узнал, что продается соседский участок, и загорелся: «Куплю!» Моя мама была в панике — прощай, дачный покой: о Жениных «художествах» она была наслышана. Но он остыл к приобретению, а я, узнав Евгения Александровича ближе — тонкого ранимого человека, — огорчился, что мы не стали соседями: представлял себе, какие задушевные беседы могли вести долгими летними вечерами.
Однажды Женя задумчиво сказал мне: «Человека гораздо легче заставить заплакать, чем рассмешить».
В больнице, пытаясь отогнать неизбежное, он нашел в себе силы пошутить с врачами, выразившись в своей привычной моргуновской манере: «Вы меня отсюда не вынесете… Я, Моргунов, — просто не-вы-но-си-мый». Врачей он воспринимал как свою последнюю публику. И уйти хотел в роли популярного Моргунова — играть умирающего для Жени было слишком уж банально, не его стиль.
Выдал последнюю репризу — и только потом ушел навсегда…
Петр Спектор
