Смена фаз при биполярном расстройстве, приступы страха при постоянной тревоге, сложности с коммуникацией у людей с расстройством аутистического спектра сильно влияют на способность к обучению в рамках стандартной системы образования. Люди, живущие с разными ментальными расстройствами, рассказали T&P, как особенности их состояний влияют на мотивацию, произвольное внимание, отношения с преподавателями и одногруппниками — в общем, на все то, из чего состоит учеба.
Александр (имя изменено)
28 лет, маркетолог. Живет с синдромом дефицита внимания и гиперактивности
Само название — синдром дефицита внимания и гиперактивности — сбивает с толку: на самом деле это не дефицит, а систематическое нарушение внимания. У одного это может быть дефицит, а у другого — гиперфокусировка. Гиперактивность также бывает не у всех — у меня ее нет.
В детстве я не был гиперактивным, скорее невнимательным и несдержанным. Задумавшись, мог не заметить, что учитель ко мне обращается. А иногда, наоборот, вел себя как выскочка, комментируя происходящее на уроке и пытаясь неуместно шутить. Оценки у меня были нестабильные: похожие контрольные я мог написать на отлично и на двойку или тройку.
Из-за рассеянного внимания к концу 7-го класса у меня было девять троек в году. Я не был глупым, а учиться было интересно. Но мне постоянно говорили: «Он просто ленится», «Он может больше», — и прочее говно, из-за которого падала самооценка. Родители что-то подозревали и пытались мне помочь. Один из врачей сказал, что у меня защемление позвонков, из-за которого кровь плохо поступает в мозг, — это подкрепило веру, что со мной что-то не так.
После школы я поступил в НИУ ВШЭ. По предметам, которые мне были интересны и на которых я фокусировался, у меня были очень хорошие оценки; по остальным — постоянные пересдачи. Вуз я окончил с трудом. На работе все повторилось: иногда я мог просидеть за работой 12 часов подряд, а иногда время куда-то как будто пропадало.
Сложнее всего доводить дела до конца. Из-за этого привыкаешь быть человеком, который якобы работает не в полную силу.
В 2017 году я стал ходить к психотерапевту. Немного полегчало, но я все равно не понимал, что со мной происходит, поэтому пошел к психиатру с запросом: «Доктор, во мне c подросткового возраста что-то сломано ***** [напрочь]». Он диагностировал депрессивный эпизод, выписал лекарства, сказал прочитать книгу «Почему я отвлекаюсь» Эдварда Хэлловэлла и рассказал про СДВГ.
Сейчас я пью таблетки, выписанные психиатром, отказался от курения, стараюсь не пить алкоголь, прохожу психотерапию, чтобы держать под контролем свое поведение.
Юлия (имя изменено)
30 лет, режиссер монтажа, психоактивистка, участница панк-группы. Живет с биполярным аффективным расстройством
В период пубертата периодами мне было очень плохо, но я не придавала перепадам настроения большого значения. В 16 лет из-за расстройства пищевого поведения мне пришлось отказаться от балета. На фоне стресса всплыли эпизоды гипомании. Два года назад из-за попыток суицида мне пришлось поговорить о своем состоянии с родными (особых результатов это не принесло), а еще мы с партнером стали читать материалы по теме — и стало очевидно, что у меня как минимум биполярное расстройство. Я пошла к психиатру.
Проблем в обучении много. Из-за расстройства я с первого же курса ВГИКа погрязла в учебных долгах. Когда однокурсники закрывают весеннюю сессию, я пытаюсь сдать осеннюю. Трудно собраться и что-то срочно сделать (хотя бы приехать в вуз и поговорить с педагогом), когда тебя прибило к кровати из-за депрессивной фазы и нет сил даже дойти до душа.
Трудно писать курсач, если сдать его нужно через неделю, а ты завтра планируешь покончить с собой.
Во время мании у меня много мыслей, идей, но я не чувствую себя более продуктивной, потому что в таком состоянии сложно сконцентрироваться. Это тяжелое состояние нередко сопровождается галлюцинациями.
Моя задача-максимум во время депрессивных фаз — выжить (буквально): вряд ли я смогу сдать сессию мертвой.
Способы держаться на плаву у меня простые: лекарства и планирование. Пока есть силы, стараюсь делать так много, как могу, потому что не знаю, когда начнется ад. Стараюсь не нервничать и не гнобить себя — это только ухудшает ситуацию.
Андрей (имя изменено)
29 лет, тележурналист. Живет с расстройством аутистического спектра
Я всегда был чудной: странный, тяжелый в общении, склонный к монологам, социальная жизнь проходила мимо меня. Столкнувшись с депрессией и тревогой, я стал ходить к когнитивно-поведенческому психотерапевту. Выяснилось, что мои странности — это проявления расстройства аутистического спектра.
В университете я хорошо успевал по предметам, которые мне были интересны — кинематограф, гуманитарные науки, — а за дисциплины, которые мне не нравились, брался с большим трудом. В первые годы учебы активно принимал участие в семинарах, и иногда они превращались в диалог между мной и профессором — это не очень нравилось моим однокурсникам, так что пришлось научиться ограничивать свой энтузиазм.
Особенно трудно мне давались групповые проекты. Конечный результат всегда страдал от бесконечных проблем в коммуникации.
Когда мы начали снимать свои дипломные работы, у некоторых процесс был организован в стиле «собираемся на площадке и делаем кто что может» — в таких случаях я был бесполезен: хорошо справлялся, только если все роли были четко расписаны. Моя собственная дипломная работа оказалась абсолютным говном: неинтересные стороны проекта я чуть ли не специально откладывал или делал кое—как, зато сценарий, который меня очень захватывал, писал и переписывал десятки раз. Просто считал, что превосхожу всех интеллектуально: такой талантливый, особенный, никем не понятый.
Полина
23 года, социолог. Живет с тревожным расстройством и агорафобией
Первые признаки тревожного расстройства я заметила в 11-м классе: на ЕГЭ случались панические атаки. Окончательно поняла, что что-то идет не так, когда съехала от родителей и стала жить одна. Сильные панические атаки случались, когда я находилась в квартире в одиночестве. Тревожное расстройство и агорафобию (боязнь открытых пространств. — Прим. T&P) мне диагностировали в 2017 году. У большинства людей с тревожным расстройством часто есть и другие сложности, в моем случае — дислексия (недиагностированная: в России с этим сложно). Мне трудно усваивать информацию с листа, поэтому я ищу другие формы подачи информации — обычно это аудиолекции.
До недавнего времени я училась в РАНХиГС на социолога, но меня отчислили. До этого в Финансовом университете — тоже отчислили. Не могу сказать, что я плохо училась. Бывали и неплохие результаты. Но тревога не давала возможности подготовиться к экзамену, сосредоточиться и вспомнить все, что знаешь. Все экзамены я сдавала в состоянии сильнейшего стресса. Перед каждым, даже самым легким зачетом случались панические атаки.
Из-за паники и тревоги я иногда вовсе не готовилась к экзамену, часто пропускала их без уважительной причины.
Иногда я предупреждала преподавателей о том, что у меня тревожное расстройство и я буду сильно нервничать на экзамене, — это был единственный шанс получить зачет. В РАНХиГСе преподаватели очень внимательно к этому относились, никогда не иронизировали, не обесценивали. Также я всегда брала на экзамен шпаргалки — не для того, чтобы пользоваться, просто было спокойнее от мысли, что они у меня есть.
Но никаких поблажек мне не делали. Хотя в уставе и написано, что тревога, вызванная заболеванием, считается уважительной причиной и поводом дать вторую попытку, в последний раз мне ее не дали.
Саша Старость
30 лет, психоактивистка, переводчица, художница. Живет с шизоаффективным расстройством
Я музыкант и художница, на жизнь зарабатываю синхронным переводом в сфере психиатрии и аутизма — сижу в будке на конференциях и семинарах. Также я специалистка по ПЕКС — альтернативной невербальной коммуникации. Вместе с единомышленниками занимаюсь проектом Психактивно. Шизоаффективное расстройство мне поставили недавно — до этого был диагноз «параноидная шизофрения» (ее ставят всем, у кого был психотический эпизод параноидного толка). Первые признаки (дереализации, деперсонализации) проявились лет в 17; постепенно к ним добавлялись слуховые иллюзии, тревожные состояния; в 25 лет случился первый психоз.
В школе я испытывала сложности не столько с учебой, сколько со взаимоотношениями со сверстниками. Я не очень хорошо понимала, как нужно себя вести в конкретных обстоятельствах, не чувствовала границы. Могла, например, залезть на сцену во время балета, потому что мне тоже хотелось потанцевать.
В первый класс меня не взяли, хотя я читала по-русски и по-английски, потому что я не понимала, что на собеседовании в школу нельзя 40 минут говорить о своей воображаемой черепахе.
Естественно, меня очень сильно травили. Девочки издевались над моей прической и поведением. Позже к травле подключились другие ученики и даже классная руководительница.
Я хорошо успевала по языкам и литературе, ходила на олимпиады по этим предметам. Но у меня всегда были проблемы с математикой, с цифрами — я до сих пор с трудом определяю время по аналоговым часам. Математичка из-за этого называла меня идиоткой, публично унижала перед всем классом. После 8-го класса я перешла в другую школу, где учительница математики понимала, что я очень стараюсь разобраться в ее предмете, но никак не выходит, — она помогла мне написать экзамен на тройку.
Главное правило школьной жизни для детей с особенностями сформулировал сериал «Школа» Валерии Гай Германики: не поступать как Аня Носова и помнить, что однажды это все закончится (по сюжету сериала Аня Носова покончила с собой из-за травли. — Прим. T&P). В институте, несмотря на расстройство, было намного легче. Я была поражена тем, что модель буллинга там в принципе не работает: да, кто-то может не нравиться большинству, но его никто не станет травить. Другая система взаимодействия помогла мне расслабиться.
Маша Твардовская
