Ода машинке

Весной 1974 года Леонид Максимович прислал приглашение на празднование своего 75-летия в МГУ. Пойти мы не смогли. А в сентябре 1999 года я была в Российской Государственной библиотеке на выставке,  посвященной  100-летию  со  дня  его  рождения.

За стеклом – «Ундервуд», первая пишущая машинка писателя. Личные вещи – точилка для карандашей, очки, нож, сделанный из пилы, фотоаппарат. И записная книжка, открытая на букве «В». Дежурного, который мог бы достать из-под стекла эту книжечку, в тот день не было. Жаль. Наверняка, там записан и наш домашний телефон…

Этот столик-экспозицию на юбилее Леонида Леонова я хорошо запомнила. И вот спустя 15 лет стою перед аналогичным… В центре, под стеклом,  тоже  пишущая  машинка,  «Ремингтон».  И  фотография. И личные вещи – точилка для карандашей, лупа, ластик, перочинный нож… И раскрытая записная книжка. Нет, эта экспозиция посвящена не Леониду Леонову, а… моей маме. Краткая аннотация: «Архив Нины Леопольдовны Мушкиной передан в Государственный литературный музей ее дочерью Еленой Романовной».

Да, в 2006 году я передала в музей мамин архив, в том числе и машинку. Она сразу стала «прима-балериной». Сначала была выставлена в здании в Трубниковском переулке, в центре зала под стеклом с надписью: «На ней печатался «Доктор Живаго». А осенью 2010 года машинка заняла почетное место в здании на Петровке в экспозиции «Немое красноречие вещей», в зале, где представлены вещи Пастернака, Крученых, имаженистов. Слова в каталоге меня поразили: «По легенде в 1950-е годы на этой пишущей машинке перепечатывались главы из романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» для самиздатовского распространения»!!!

Была в доме еще одна машинка, доисторическая, но более позднего времени – «Континенталь». Ее тоже с радостью забрал литературный  музей.   Е. Абакумова,   старший   научный   сотрудник,   так и ахнула: «Откуда она у вас?» Объяснила, что «Континенталь» – машинки  трофейные,  «пробивают»  шесть  экземпляров,  причем  каждый легко  читается. На  других больше  трех-четырех не  получалось даже при идеальной копирке. Мама рассказала, что машинка появилась в доме случайно. Сломался «Ремингтон», и знакомая дала на время «Континенталь», которую после войны привез из Германии ее сын. Так и осталась.

Алексей Невский, главный хранитель музея, предложил мне открыть мамин фонд.

• Спасибо. Но, наверное, легче открыть мой фонд. Я член Союза

писателей, включу в него и мамины вещи.

• Фондов членов  Союза писателей у  нас навалом, – ответил главный хранитель. – А  фонда  редакционной  машинистки  вообще ни одного.

Теперь он есть, фонд Н. Л. Мушкиной, ¹ 485. Евгения Михайловна Варенцова, заведующая рукописным отделом музея, создавала его почти полгода. Отбирала, описывала.

Прошло несколько лет. И вдруг звонок:

• Это Варенцова. Не осталось ли еще что-нибудь Нины Леопольдовны?
• Так ведь все у вас, в музее. И вещи, и машинка «Ремингтон»…

• Готовится выставка «200 ударов в минуту», посвященная пишущей машинке. Конечно, то, что у нас, будет выставлено. Но, может, что-нибудь еще? Вдруг найдете.

Нашла.

Выставка широко рекламировалась. По радио выступала куратор Анна Наринская. В частности, рассказала, что звонила дочери той машинистки, которая печатала «Доктора Живаго». Надеялась: вдруг машинка сохранилась? Увы, ее выбросили совсем недавно.

Куда звонила?! Какой дочери?!

Открытие выставки 15 декабря 2015 года. Народу много, в основном молодежь. Удивительно: пишущая машинка... и молодежь. У них же компьютер!

…С  первых  шагов  посетителей  встречает  «голос»  машинок.

Голоса. Машинки справа, слева, сверху. Верхний ряд под самым потолком, а потолки здесь 6–7 метров. Не то что рассмотреть каждую, а хотя бы пересчитать практически невозможно. Зачем же так высоко? Поняла: чтобы показать, сколь огромен, разнообразен, уникален этот мир. Мир пишущих машинок. Великаны и лилипуты, толстые и худые, красивые и уродцы, изящные и неуклюжие, стучат-звенят-стрекочат. Приглашают зайти.

Экскурсию ведет Анна Наринская:

• На подготовку ушло около полутора лет. Экспонаты из 26 государственных и частных собраний, в основном из Политехнического музея, там самая богатая коллекция – с 1938 года.

Машинки  известных  писателей:  Есенин  и  Аксаков,  Зощенко, Твардовский, Шолохов, Платонов, Солженицын и Окуджава, Чуковский, Паустовский, Галич, Федин, Бедный, Берггольц, Бродский и Булгаков, Довлатов, Горький, Маяковский…

• Писатели сами печатали на них?
• Нет. За редким исключением. Одни не умели, другие не хотели. Хармс, например, вообще боялся подойти к своей машинке. Печатали в основном помощницы-непрофессионалы.
• Иногда любовницы, – смеюсь я.– Некоторые писатели  потом брали их в жены...
• И так бывало. Но чаще, конечно, жены, подруги. Вот машинка Леонида Андреева из Орловского музея Тургенева. На ней создавался роман «Дневник Сатаны». Видите, подпись: «В последние годы он диктовал, а печатала жена Анна Ильинична». А вообще мы заметили

странную закономерность: писатели толстые предпочитали машинки маленькие, а худые выбирали громоздкие.

Слово «выбирали» здесь, по-моему, не годится. Достать машинку

было практически невозможно. На углу Большой Дмитровки и бульвара находился магазин, где продавали эти «орудия производства». Вернее, записывали в очередь. Помню, как оставляла открытки, как приходила отмечаться, дежурить. Полгода, год, полтора… О подобных мытарствах вспоминает Елена Сергеевна, жена М. Булгакова, как пробивали они свой «Ундервуд». Здесь строки из ее дневника:

«23/05/1939. Сегодня днем дозвонилась (звонила 2 дня) до валютного отдела НКФ и узнала от юрисконсульта, что им была дана положительная резолюция на Мишином заявлении (о выписывании из Америки пишущей машинки на деньги от «Мертвых душ» через Литературное агентство), но что потом это было изменено и решено отказать. Но кто это сделал, он не знает, советует приехать лично и говорить об этом.

Что за жизнь! Это мука. Что ни начнем, все не выходит. Будь то пьеса, квартира, машинка – все равно.

27/05/1939. Ездили с Мишей утром в Наркомфин в валютный отдел. Миша говорил сначала с юрисконсультом, тот сообщил об отрицательном ответе. Миша сказал, то обжалует его. Потом юрисконсульт поговорил с начальником отдела и, придя, пригласил туда нас. Миша сказал: «Я ведь не бриллианты из-за границы выписываю. Для меня машинка – необходимость, орудие производства».

18/10/1939. Вчера привезла домой пишущую машинку (из Америки наконец получена), прекрасная машина. Увы, писать не могу на ней. Какой-то непонятный замок, что ли? Надо будет позвать мастера».

• Машинопись   –   это   посредник   между   рукописным   текстом

и типографским изданием?

• Нет, – говорит Наринская. – Так считалось раньше. Правильнее – посредник между писателем и читателем. Многие машинописи вообще никогда не доходят до типографии. Или просто не имеют рукописного варианта, скажем, печатались под диктовку. Кстати, в распечатках ходил не только Самиздат, но  и  книги  разрешенные,  например, стихи Пастернака, Цветаевой: на всех желающих тиража не хватало.
• Возможности машинки уникальны?

• Конечно. Перо, чернила могут многое – написать, нарисовать, раскрасить. И у компьютера возможности безграничные. А машинка… Казалось бы, всего буквы; что с них взять?! Но машинка умеет то, чего не умеет никто: она создает литературу. Роль эта ни с чем не сравнима, уникальна. Не случайно полное название выставки –

«Пишущая машинка и сознание XX века».

Этот набор букв, блестящий, полированный, щелкающий и позванивающий,  может  стать  чем  угодно.  Черная  коробка  с  клавишами «чревата» и великим стихотворением, и доносом, и постановлением об изъятии неугодного текста из библиотек, и копией этого текста, который будет потом ходить по рукам. Даже музыкальное произведение на ней можно создать! Композитор Алексей Айги написал поэму

«Музыка». Она исполняется на пяти пишущих машинках без всяких музыкальных  инструментов.

В начале 20–30-х годов машинистка была окружена романтически-эротическим ореолом. Сколько стихотворений было посвящено ей! Вот и здесь, на выставке «200 ударов в минуту», стихи Николая Олейникова, 1929 год:

Ты надела пелеринку, Я приветствую тебя.

Стуком пишущей машинки Покорила  ты  меня.

А на другой стене стихи Корнея Чуковского:

Как на пишущей машинке Две хорошенькие свинки: Туки-туки-туки-тук!

Туки-туки-туки-тук!

И постукивают И похрюкивают:

Хрюки-хрюки-хрюки-хрюк!

Хрюки-хрюки-хрюки-хрюк!

В последнее время, и особенно в 70-е годы, образ машинистки в литературе и связанный с ней миф модифицируется – это скорее женщина отважная, рискующая многим, потому что нередко перепечатывает запрещенную литературу.

Получается, держать машинку в доме опасно. В послевоенные годы боялись фининспектора – налоги. В последние годы еще страшнее – запрещенная литература. Хорошо, что маму миновала чаша сия.

Пишущая машинка – величайшее изобретение человечества. Экскурсовод рассказывает, что первую машинку изобрел Пиллегрино Тули в Италии, в 1808 году. Он был влюблен в слепую девушку по имени Каролина. Писать письма она не могла. И он придумал какуюто специальную машинку, естественно, примитивную. К сожалению, она не сохранилась, а письма Каролины есть.

Лишь спустя 160 лет свое слово сказали американские типографы Шоулз и Сулле. Они старались все максимально продумать-проработать. Тем не менее на машинке отсутствовал регистр, поэтому буквы, прописные и строчные, располагались на разных клавишах. 96 клавиш! Кроме того, рычаги ударяли по валику снизу: чтобы увидеть напечатанную строку, этот валик надо было откинуть. Более того, при быстрой печати литерные рычаги цеплялись друг за друга. Потом, к счастью, догадались выделить буквы самые популярные, ходовые и развести-разбросать их по клавиатуре. Прогресс! Одним из первых достоинства пишущей машинки оценил Марк Твен – печатал «Тома Сойера».

…Ну а меня тянуло в зал ¹ 5. «Ремингтон»! Подпись: «Изготовлена специально для России по заказу товарищества Ж. Блок» в начале XX века. Магазин находился в доме братьев Третьяковых на углу Кузнецкого моста и Рождественки». И я спросила Анну Наринскую:

• Вы говорили по радио, что искали машинку, на которой печатался «Доктор Живаго» – вот она, эта машинка! Вы говорили, что разговаривали с дочерью машинистки – вот она я, дочь… С кем же был разговор?
• С Настей Поливановой.

Круг замкнулся! Настя Поливанова – дочь Марины Казимировны! Объясняю куратору, что Марина Баранович печатала произведения Пастернака для себя, от любви к «Живаго» и к самому Борису Пастернаку. Не по долгу, а по душе. А мама печатала в основном по долгу. Не для себя – для журнала «Знамя», для «Гослитиздата». Наринская развела руками:

• Не знала.
• Простите, а где же копирка? Евгения Михайловна так просила найти.

• В следующем зале.

Комната узкая, в центре стенд-стол, длинный, как пенал. Под стеклом разложены копирки, старенькие, «поношенные», потертые, выцветшие. В центре – аннотация: «Слева – копирка Л. Н. Толстого, справа – Н. Л. Мушкиной».

• С копиркой проблема, – рассказывает А. Наринская. – Куда только ни обращались… Вот все, что удалось найти. Копирку Льва Толстого привезли из Ясной поляны, копирку Нины Мушкиной – из Литературного музея.

Копирка – один из самых ностальгических атрибутов эры пишущей машинки. В том, как она пачкала пальцы, было нечто, роднящее печатание с настоящим трудом, таким, который не оставляет руки белыми. Сердце сжималось, когда она становилась все более прозрачной, когда машинка «съедала» с нее краску. Считается, что по «запечатанной» копирке можно восстановить все тексты. Поэтому использованную копирку часто уничтожали.

«Эрика» берет четыре экземпляра,  писал  Александр  Галич. Этого, по его мнению, вполне достаточно для  автора  и  читателя. Нет, недостаточно! Маме не раз приходилось перепечатывать какой-нибудь роман дважды – 400 страниц, 500, 600…  Ксерокса тогда не было, 5-й экземпляр  на всех машинках получался  слепым.

Наконец еще один зал. Посвящен Василию Гроссману, его роману «Жизнь и судьба». Под стеклом – страницы, страницы с авторской правкой. Около 800 страниц. Тоже из Литературного музея.

Экскурсовод рассказывает, что над романом Гроссман работал 10 лет, с 1950 по 1959 год. Перепечатала под диктовку его жена, потом, после правки, он отдал профессиональной машинистке. Два экземпляра послал в журналы «Знамя» и «Новый мир».

При слове «Знамя» я вздрогнула. Не может быть! 1960 год. Все, что печаталось на страницах журнала, проходило через руки мамы. Только так. Но мама не работала с Гроссманом! И не печатала его роман! Ошибка?

Нет, все  правильно.  Мама  действительно  не  печатала  «Жизнь и судьбу», потому что роман не был принят журналом. Вадим Кожевников, главный редактор, прочитав, сразу понял: рисковать опасно. И послал полученную машинопись в КГБ. Для ознакомления.

14 февраля 1961 года, – рассказывает А. Наринская, – сотрудники КГБ провели обыск в квартире Гроссмана на Беговой улице, изъяли черновики и беловую машинопись  романа.  Такое  же  изъятие – в «Новом мире». И… у машинистки, которая перепечатывала текст. Это первый в истории случай ареста текста, а не его автора.