Алла Балтер была одной из самых красивых актрис в СССР. Очень талантливой, примой Театра имени Маяковского. Вместе с Эммануилом Виторганом они являлись самой блестящей парой страны. Ну а вместе с сыном Максимом, можно сказать, это была очень счастливая семья… Алла ушла из жизни, стойко борясь с тяжелейшим раком. Рак победил, а она так и не дожила до старости. Все эпитеты, сказанные про нее кем-то со стороны, будут недостаточными, формальными. Но сейчас о своей маме вспоминает сын. Это так пронзительно и честно, что никакие посредники здесь уже не нужны. Только он и она. Сегодня Алле Балтер исполнилось бы 75.
Главная ее характеристика: она была благородной в самом широком смысле этого слова.
* * *
Мне не хватает общения с ней, хотя мы разговаривали нескончаемо. Недаром папа говорит, что я больше похож на нее, чем на него. Когда люди пишут: господи, какая была мама — и такой сын… С разной интонацией: типа, мама хорошая, она бы вами гордилась. Или: вот такая мама и какой плохой сын. Мне смешно это читать, потому что такие категории для мамы из какой-то другой вселенной. Она не могла мной отдельно гордиться или отдельно быть недовольной. Уровень ее переживаний за меня таков, что он не предусматривает отстраненной оценки. То, за что ей бы пришлось гордиться, она бы пережила вместе со мной. Да и вообще, что вы, люди, можете об этом знать?
* * *
Я больше помню ощущения, меньше фактов, так уж память у меня устроена. Ощущения прикосновения, память запаха, тона, интонации, мамы рядом. В этом смысле я остаюсь абсолютно маменькиным сынком и не стесняюсь — наоборот, очень этому рад. Эта память у меня никуда не делась. Вот я беру за руку свою жену и понимаю, что эта рука напоминает мне руку мамы, не буквально, а ощущенчески. Она была действительно глубоким и самообразовавшимся человеком. В общем, она сама сделала себя из женщины не то чтобы провинциальной, но киевской, разговаривающей чуть ли не на суржике, такой рафинированной вполне себе дамой, при этом не имея для того никаких материальных предпосылок. Сколько я помню, она всегда перешивала платья, что-то выдумывала…
* * *
Она была человеком театра до глубины души. Театр — это то, что заставляло ее страшно переживать, нервничать, то, что отнимало у нее силы и чем она готова была заниматься всегда и везде. Она очень глубинно подходила к театральной работе, что, на мой взгляд, зачастую ей мешало. Каждую роль обчитывала со всех сторон, обкладывалась томами книг — исторических, философских, то есть была здесь очень рациональна. А вот папа — наоборот, всегда импровизировал, был легок, подвижен, искрометно и легко фантазировал. Но так уж мама была устроена, всегда приходила в театр за три часа до начала спектакля. Ненавидела, когда после спектакля ей говорили: «Аллочка, какая ты красавица», — считала это не большим комплиментом для актрисы.
* * *
Машина у нас появилась в семье, когда родителям было уже за 40. За рулем всегда была мама. Водила она очень плохо, папа на нее страшно кричал, но сам при этом машину не водил. Мама всегда все успевала. Понимаете, у нее своя спальня отдельная появилась после того, как я съехал с квартиры. А это был 95-й год, то есть ей тогда было 56. Просто до этого спальня была гостиной.
* * *
Узнавание — это странная штука. Помню, как я возвращался из школы с приятелем, а по другой стороне дороги шел Этуш, и все стали показывать на него пальцем и кричать: «Ой, Карабас-Барабас!» Во мне, маленьком мальчике, это вызвало ощущение неловкости и стыда от происходящего. Мои родители никогда ни с кем не были запанибрата, поэтому и я не мог, например, пристать к Сергею Шакурову: «Эй, дядя Сережа, ну-ка иди сюда, поиграй со мной».
Маму действительно мало приглашали в кино, и я не знаю, почему это так. Слышал от нескольких людей то, что тип ее внешности был слишком западный и не очень годился для советского кинематографа. Но я, честно говоря, не помню маминых переживаний по этому поводу. Вот по поводу театра помню.
* * *
Она была очень женственная, но всегда с мощным стержнем. Да, они могли спорить с папой по поводу театра на кухне, в этом я рос, но мама действительно была по-женски очень мудрой, создавала у папы впечатление его лидерства и всегда смотрела на него чуть снизу вверх. Она была человеком мягким, деликатным, но если вдруг надо было заступиться за меня, в ней просыпался жесткий зверь… Но это нормальная еврейская мама.
* * *
У нас всегда в доме была компания, и центром этой компании был папа — бодрый, яркий, шутил все время. И только когда мамы не стало, вдруг выяснилось, что вся эта компания по большому счету держалась на ней, а теперь все разошлись. Когда у меня случались какие-то юношеские проблемы, то папа, как правило, говорил просто: надо сделать так и так и, в общем, в большинстве случаев был прав. Но с определенного возраста я принять этот диктат в такой форме уже не мог. А маме удавалось не говорить мне результат, а проходить со мной вместе весь путь моих сомнений и терзаний. Вот у меня с моими детьми далеко не всегда так выходит.
* * *
Мама была ко мне подключена очень сильно. Когда она уже была больна, ее время от времени глушили лекарствами, наркотиками. У нее уже немножко нарушалась связь с внешним миром, но она нас всегда узнавала. Однажды я приехал к ней в больницу. Это было за несколько месяцев до ее смерти. Вдруг она мне говорит: «Ну что ты решил, пойдешь во МХАТ?» Надо сказать, что к этому моменту со МХАТом меня не связывало вообще ничего. Тогда только не стало Олега Николаевича Ефремова и театр возглавил Табаков. Я ей говорю: «Мам, с чего ты взяла, какой МХАТ?» Прошло полгода, мамы уже не стало. Вдруг где-то во дворе «Табакерки» я встретил Олега Павловича, и он меня сразу спросил, не хочу ли я поработать во МХАТе. Я не верю в мистику, но здесь это произошло.
* * *
У нас долгое время была десятиметровая комната в коммунальной квартире, в которой мы жили до 1979 года. А в 79-м, между прочим, моим родителям было уже 40 лет. И если бы не мамина активность, то мы бы там так и жили дальше. Папа никогда не мог пойти, попросить, он это не умел просто. Наконец мы получили ордер на квартиру на окраине Москвы у метро «Бабушкинская». Помню, я ездил смотреть это жилище: там была пустыня, новостройка, панельные дома и грязь кругом. Каким-то неведомым образом мама выменяла эту квартиру на двухкомнатную около Белого дома. Вот там уже огромные потолки, а туалет такой, что я закричал: «Ой, мы здесь можем втроем поместиться!» Но если бы не мама, ничего бы этого не было.
* * *
Она дружила с артисткой Тер-Осипян, они с ней вместе в бассейн ходили. Ее вообще в театре любили очень. Она была человеком в принципе созданным для любви, и любить ее было приятно и хорошо. Все любили в ней ее деликатность, она всегда могла отступить. Это врожденная интеллигентность, все-таки ее мама, моя бабушка, была музыкантом в оркестре.
* * *
Мама интересовалась абсолютно всем — от голодания Брега до йоги. Она прошла все веяния, включая Кашпировского и Чумака. Да, несмотря на весь свой рациональный ум, на всякий случай ставила баночку к телевизору.
* * *
Все думали, что наша семья очень богата, у мамы с папой вечно одалживали деньги. Если у них не было возможности одалживать, они перезанимали и одалживали. Зато слухи про них ходили: ну эти-то с деньгами, хотя это было вообще не так. Мама всегда жила с ощущением, что голова должна быть гордо поднята и спина прямая. При этом — полное отсутствие снобизма.
* * *
Она умерла тихо и ночью, чтобы не особенно беспокоить людей.
* * *
Мои последние воспоминания о маме как-то стерты. Может, это такая самозащита, не знаю. У меня есть фотография с маминых похорон, где она лежит в гробу. Я вдруг увидел ее и понял, что мамы такой не помню вообще. Она сохранилась для меня совершенно другой.
* * *
После того как мамы уже не стало, мне приснился сон. Сон о том, что смерть мамы мне приснилась, а на самом деле она жива. И вот первые 20 секунд, когда я проснулся (до того момента, пока я понял, что это не так), было ощущение абсолютного счастья. Рядом с этим счастьем у меня и близко ничего не было.
