Остались в доме сны, воспоминанья

Мужчины в этой семье не водились. Во-первых, рождались девочки; единственный сын, Володя, умер в полтора месяца. Во-вторых, встречи-расставания...

Поверьте (совесть в том порукой), Супружество нам будет мукой.

Я, сколько ни любил бы вас,

Привыкнув, разлюблю тотчас. Цементировал семью Иван Иванович, прадед. Иван Иванович ушел из жизни в 1921 году, в начале НЭП, оставив жену, пять дочерей и внучку. Семь душ женского пола. Оставил нищими, беспомощными. Произвол и голод, болезни и разруха… Парадные подъезды забиты, нет света, не ходят трамваи. Обыски, ложные доносы.

Людям высокого интеллекта, владеющим иностранными  языками, умеющим играть Баха и Чайковского, пришлось особенно трудно. «Сердце сжимается при мысли о судьбе того слоя русского общества, который принято называть интеллигенцией, – писал Короленко Луначарскому. – Озверение дошло до крайних пределов».

10 ноября 1917 года появился декрет «Об уничтожении сословий и гражданских чинов»:

• Все существовавшие  доныне  в  России  сословные  организации и учреждения, а равно и все гражданские чины упраздняются.
• Всякие звания (дворянина, купца, мещанина, и пр. титулы – княжеские, графские и пр.) и наименования гражданских чинов (тайные, статские и пр. советники) уничтожаются.

Летом 1918 года при Моссовете была создана комиссия по муниципализации частной торговли. Сначала ликвидировали молочную торговлю фирм Чичкина и Бландова, меховую и винную, потом торговлю готовым платьем, бельем, штучными и мануфактурными товарами, трикотажем. Осенью муниципализировали книгоиздательство, торговлю галантереей, писчебумажными и канцелярскими принадлежностями, ювелирными изделиями.

Вскоре прекратил существование Купеческий клуб на Малой Дмитровке. Вместо него распахнул двери Коммунистический университет имени Свердлова. На событие откликнулся Маяковский:

Здесь раньше купцы веселились ловко, Теперь университет трудящихся Свердловка. Слушателям университета купеческие хоромы показались тесными. Расширились-расплодились, со временем заняли еще комнаты в доме напротив, на Малой Дмитровке, 3. Тут сделали кабинет ректора.  Кроме  того,  отвоевали  дом  8  в  Дегтярном  переулке.  Рядом с нашим. Впрочем, наш дом уже не наш.

Остались в доме сны, воспоминанья, Забытые надежды и желанья…Так писал Арсений Тарковский. Да, отобрав работу, государство взялось за квартиры. В ноябре 1917 года, сразу после революции, Ленин указал на необходимость «реквизиции квартир богатых для обеспечения нужд бедных». И быстренько написал тезисы закона о конфискации домов с квартирами, которые сдаются в наем. Пока еще  только  проект.  Но  московские  власти  проявили  оперативность и тут же издали постановление «О муниципализации всех крупных домов».

Жилой фонд переходил под контроль Моссовета. Безграничный контроль. Летом 1918 года райжилкомиссии взяли на учет даже те квартиры, из которых люди просто выехали на дачи. Предупреждали: если не вернетесь до сентября, отберем. Официальные документы сообщали, что отбирается площадь, «занимаемая буржуазными и  другими  непролетарскими  сословиями  населения».  Выселялись «богатые граждане, живущие нетрудовыми доходами, а также лица свободных профессий».

Но что значит «богатые»? Ленин и тут дал разъяснение: речь идет о тех случаях, когда в квартире «число комнат равно или превышает число душ населения квартиры». Что ж, старики-прадеды еще живы.

Значит, шесть человек! Но и комнат шесть. Вот и уплотнили! Правда, чтобы подсластить пилюлю, власти разрешали объединять в одной комнате лишь три категории жителей. Это супруги; родители с детьми до 12 лет; те, кто состоит в кровном родстве. Для нашей семьи, как ни крути, западня.

Словом, оставили две комнаты. Вроде бы, даже проявили гуманность: предложили выбрать. Естественно, бабушки выбрали самые большие: 45 и 27 квадратных метров. Неудобные, через коридор; за стенкой уборная и ванная, мокрицы потом ползали. Но они тогда, к сожалению, еще не понимали, что это такое – жить в коммунальной квартирееретаскивали мебель, снимали со стен картины, фотографии.

Синие обои полиняли, Образа, дагерротипы сняли –

Только там остался синий цвет, Где они висели много лет.

Образов в нашем доме никогда не было. Дагерротип, который упомянул Иван Бунин, всего один, какая-то пластинка с  изображением пейзажа. Изобретение француза Луи Дагера. Многие годы запечатлеть увиденное никто не  мог. А у  него получилось! Правда, прибор был капризный и медлительный, на каждый кадр уходило минут пятнадцать. А простых, обычных фотографий в квартире множество. Вот и меняли они «прописку» на стенах, оставляя след там, где висели. След на всю жизнь.

К счастью, «музыкальные инструменты, книги, картины и другие предметы художественного творчества» не реквизировали. Эти вещи подлежали «лишь учету». А потому Беккеровский рояль какое-то время еще стоял в комнате. Потом и его продали: жить было не на что. Катя едва не плакала:

И мне тебя немного жаль, Мой старый усталый рояль…

Конечно, уплотнили и домовладельца Баскакова, вернее, его сына, Михаила Васильевича, который работал в Дезбюро. Ему оставили одну комнату.

И Гиляровского уплотнили. Бабушки, переехав из Столешникова переулка в Дегтярный, продолжали дружить с Владимиром Алексеевичем.  Виделись  часто  и  с  его  женой  Марией  Ивановной, и с дочкой Надей. На дачу к ним ездили, в Красково или Быково. Приглашение присылал в стихах:

Цветем и мы. Живем отлично. Вот приезжай, увидишь лично.

В 1908  году  бабушки  поздравляли  его  с  каким-то  юбилеем. В доме – хлебосольном, открытом и шумном, бывало много именитых гостей. Чаще всего у Гиляровского они видели Шаляпина и Куприна. Запомнили, каким прекрасным рассказчиком был Шаляпин. А Куприн любил гонять чаи. Достопримечательностью дома Владимира Гиляровского были самовары. Один так и назывался «Купринский». И еще много портретов на стенах. На одной площадке с ним жил итальянец, то ли фотограф, то ли художник. Вот и фотографировал-рисовал членов семьи.

Казалось бы, когда отбирают комнаты, не до смеха. А Гиляровский, вроде бы, и не расстраивался, улыбался. «Это потому, что фамилия у него такая», – объясняли бабушки. Оказывается, слово «гилярис» по-латински означает «веселый».

Некоторые москвичи, подобно булгаковскому профессору Преображенскому, получали охранные грамоты. Среди знакомых моей семьи повезло художнику Аристарху Лентулову. Он жил в Большом Козихинском переулке, около Патриарших прудов, под самой крышей  пятиэтажного  дома.  «Вскоре  после  революции,  –  пишет  он в автобиографии, – всех богатых жильцов нашего дома выселяют. Однако нам сохраняют целую квартиру и выдают на нее охранную грамоту».

Распоряжения, инструкции, уточнения, разъяснения… Начавшись в ноябре 1917 года, жилищно-коммунальная реформа продолжалась еще и в 1924 году… Не так-то легко оказалось выполнить постановление «О дальнейшем заселении домов-коммун рабочими».

Впрочем, до рабочих дело порой и не доходило. Кого же, например, вселили в нашу квартиру? И вообще в наш дом? Сотрудники НКВД, Наркомпроса, Губсуда, Управления морских сил, отдела народного образования, райкома, общества «Взаимокредит», совета синдикатов… Опять  же,  непролетарские  элементы! И  еще  врачи, почему-то, в основном, венерологи и урологи. Рабочих, по-моему, ни одного!

Естественно, борцы за справедливость не забыли себя, любимых. Так появилось понятие: «дополнительная площадь». Ею пользовались «советские работники, нуждающиеся в площади для работы на дому плюс ответственные работники военных  штабов  и  учреждений». 20 аршин на человека!

Там, за стеной, за стеночкою, за перегородочкой Соседушка с соседушкою баловались водочкой.

Все жили вровень скромно так: система коридорная,

На тридцать восемь комнаток всего одна уборная.

Может, приукрасил Владимир Высоцкий: 38 комнат – это чересчур! У нас чуть поменьше, но все же… Квартира в Дегтярном – ухудшенный вариант декораций к спектаклю Марка Розовского «Песни нашей коммуналки». Кто из коренных москвичей не помнит эти электрические счетчики на кухне, лампочку на шнуре-проводе, бельевые веревки над плитой с кастрюлями: «Снимите же, наконец, ваши штаны!»

Сейчас  редко  кто  из  молодежи  знает,  что  такое  коммуналка.

А тогда, после революции, о ней не писал только ленивый. Вот строки из рассказа «Товарищ Кисляков» Пантелеймона Романова: «На каждой двери висела очень изящная картонная табличка, на которой был длинный список жильцов и против фамилии жильца стояла цифра, указывающая, сколько раз ему звонить… Квартира, в которой жил Ипполит Кисляков, вмещала в себя десять семейств, что составляло двадцать семь человек… В смысле отношений между жильцами это была не квартира, а пороховой погреб… Предлоги для взрыва являлись сами собой на каждом шагу. Во-первых, та же уборная: с утра около нее выстраивалась целая очередь торопившихся на службу граждан, причем некоторые выказывали особую нетерпимость, и не успевал очередной войти и затвориться, как через минуту уже десятки кулаков стучали в дверь и напоминали ему, что он не у себя в гостиной…»

Тему продолжает Даниил Гранин: «Безобразными кажутся нам

двери коммунальных квартир, увешанные перечнем звонков – кому и сколько: три, четыре, два коротких, один длинный и так далее. Несколько почтовых ящиков, на каждом наклеены заголовки газет и фамилии владельцев. В 30-е годы такие двери воспринимались, как нечто нормальное. Нормальным был и быт коммуналок: множество электросчетчиков, расписание уборки мест общего пользования, общий телефон в передней и исписанные вокруг него обои, понятие «съемщик»… В больших квартирах происходили собрания жильцов,  выбирали  квартироуполномоченного…»

Да, главная достопримечательность коммуналок – столбик звонков на входной двери. А мы в своей квартире пошли дальше: оборудовали и внутреннюю сторону двери. Я была еще маленькая, но хорошо помню, как вбили гвоздики, и на них, на коротких веревочках, повесили шесть картонных табличек-карточек, по числу семей. Одна  сторона  каждой  карточки  зеленая;  на  ней  крупными  буквами:

«Трофимовы дома». Другая сторона красная и на ней: «Трофимовых нет дома». Так шесть фамилий.

Дело в том, что на ночь дверь положено было запирать на ключ и цепочку.  Нередко  кто-нибудь,  загулявший,  возвращался  поздно, и не мог ключом открыть запертую изнутри дверь. Нажимал кнопку звонка и будил всех. Ругались нещадно. Вот и придумали карточки: теперь каждый заботился о себе.

О, это было величайшее изобретение! Таблички-карточки веселили всех, кто попадал в нашу квартиру. Уходя, каждый считал нужным незаметно перевернуть карточки, одну или несколько. Неважно, в какую сторону. Задача: подшутить. Утром на кухне начинались разборки: «Вы опять всех разбудили!»

В далеком детстве я прочитала такое объявление: «Прозьба не дербанить в Парадное, а сувать пальцем в пупку для звонка». Наверняка, прочитала не только я, потому что это – из «Кондуита и швамбрании» Льва Кассиля. Автор объясняет, что в маленьком городке Покровское, который тогда еще был Покровской слободой, не существовало электрических звонков. Висели примитивные проволочные ручки, и пришедший дергал за них, как при спуске воды в уборной. Однажды приехал новый доктор и «провел у себя в квартире звонки с электрическими батареями. На двери рядом с карточкой выпятился маленький кукиш кнопочки звонка». Пациенты нажимали на кнопку звонка, и в передней оживал голосистый звонок.

Надо  ли  говорить,  что  изобретение  понравилось?  Нашлись последователи. «Звонки звенели на разные голоса. Одни трещали, другие переливались, третьи шипели, четвертые просто звонили. Около некоторых кнопок висели вразумительные объявления». Приведенное выше одно из них.

Лучше всего в нашей коммунальной квартире жилось, пожалуй, клопам. Были, конечно, и тараканы, но они доставляли меньше неудобств. А вот клопы… Комнаты смежно-изолированные, между ними двери. Раньше двери были, как правило, открыты. Теперь в каждой комнате чужая семья. Двери заперли на ключ, загородили шкафами. А некоторые обили свою дверь с двух сторон фанерой, но не вплотную, а оставив пустоту в один-два  сантиметра.  Это  пространство, для уменьшения слышимости, засыпали опилками. В них-то и обосновались клопы. Они, видимо, терзали-мучали и Игоря Губермана:

Клопы, тараканы и блохи – Да будет их роль не забыта, Свидетели  нашей  эпохи, Участники нашего быта.

«В чем состоит так называемая жизненная мудрость? В том, чтобы покорять себе обстоятельства, когда это возможно. И умело покоряться обстоятельствам, если иначе невозможно» – всю жизнь бабушки следовали мудрому совету Веры Инбер. Они были умны и талантливы, получили прекрасное воспитание и образование. Каждая могла не только в молодые годы, но и всю жизнь заниматься интересным любимым делом.

Ей жить бы хотелось иначе, Носить  драгоценный  наряд…

Это из Наума Коржавина. Но они не могли действовать локтями, освобождая  себе  жизненное  пространство.  И  этого  пространства у них, к сожалению, не стало.

О прошлом вспоминали неохотно. С горечью, а чаще с юмором.

Говорили: «Легли спать богатыми, проснулись нищими».

Рассказывая о каком-нибудь событии, часто вздыхали: «Это было во времена курляндского пирога». Я перерыла десятки поваренных книг – ни в одной не оказалось этого рецепта. И вдруг догадалась: ведь прадед Иван Иванович из Курляндии! Курляндской губернии бауский мещанин. В общем бабушки говорили не о пироге. Они просто вспоминали детство, юность, далекое и такое счастливое для них время.

Нет, не зачерствели их души, не озлобились они. Всем делали добро.  Не  могу  забыть,  как  Лиза  звала  к  телефону  соседей  из квартиры напротив. Квартира тоже коммунальная, более двадцати человек. Почему-то телефона там не было. Пользовались нашим. Ладно бы, сами приходили: «Можно позвонить?». Так ведь нет, продиктовали всем знакомым наш номер; те, по-моему, даже и не знали, что это в другой квартире.

Звонки непрерывные. «На побегушках» в основном Лиза. Летом еще куда ни шло. А зимой… Квартиры наши на третьем этаже, холод с улицы, конечно, не доходил. Но Лиза так боялась простуды… Поэтому в комнате, около двери, стояли наготове суконные боты, висело пальто. И каждый раз Лиза натягивала все это на себя, чтобы выйти на миг на лестницу и нажать звонок квартиры напротив:

• К телефону! Снимет экипировку – снова звонок. И все повторяется:
• Вас к телефону! Наконец возмутились соседи нашей коммуналки:
• Телефон постоянно занят. Дозвониться невозможно!

В общем существовали. Никому не жаловались, ни на что не обижались. Принимали жизнь такой, как она есть. Лиза, Роза и Зина работали в инвалидной артели, плели шарфы и авоськи, Катя – машинисткой на радио.

Жили трудно. Помню эту огромную комнату, 45 метров. Кровати вдоль стен, два шкафа. Окна без занавесок, лампочка на шнуре. Был когда-то  абажур,  но  он  истлел-обгорел;  лампочка  слепила  глаза, а углы все равно не освещала.

На  еду  едва  хватало,  но  за  чистотой  следили:  несколько  раз в году генеральная уборка. Сами не могли – окна огромные, потолки высоченные. Звали Грушу – жила здесь же, в подвале. Иногда она спрашивала:

• Что-то я у вас давно не была. Наверное, убрать комнату надо?

Постирать?

• У нас, Грушенька, денег сейчас нет.
• Да я вам бесплатно сделаю.

Соседи, не только в нашей квартире, но и с других этажей, время от времени предлагали деньги. В долг. Не дожидаясь, пока попросят:

• Отдадите, когда деньги появятся.

Деньги у бабушек появлялись раз в месяц, в день зарплаты. Но что это были за деньги! Из зарплаты сразу же раздавали долги. Через несколько дней снова одалживали. До следующей зарплаты…