«Отец насиловал меня с шести лет»

«Меня зовут Мила, мне скоро 45, и я работаю в СМИ. Хочу поделиться своей личной историей, чтобы сказать, что я больше не боюсь, не стыжусь и не виню себя в произошедшем», — это исповедь одной из наших коллег. Она долго шла к тому, чтобы, ничего не скрывая, рассказать о том, что ей пришлось пережить в детстве.

«Этот рассказ — мой ответ домашнему сексуальному насилию. Защитить себя от абьюзера у меня не хватило сил тогда, но рассказать обо всем, что произошло, я могу сейчас. Как известно, первый шаг в решении проблемы — ее признание, в том числе публичное...»

Предыстория

Семья моих родителей в глазах соседей выглядела обычной советской ячейкой — интеллигентная рабочая семья. Дети ухожены и накормлены, на полках книги и пластинки. Мама водила меня в кино, театр, на выставки.

Сколько таких семей вокруг — миллионы. А внутри некоторых творится зло, и никто этого не замечает, не видит. И нет спасения.

Воспоминание

В памяти возникла история почти сорокалетней давности: мне, еще дошкольнице, стало интересно, как устроены часы, как они работают? Я утащила один из домашних будильников к себе в комнату, нашла в отцовых инструментах отвертку и разобрала зеленые часики на сотню маленьких деталей. Из какой красоты, оказывается, состоит этот сложный механизм! К сожалению, собрать будильник обратно я не смогла. Зная, что мама реагировала на сломанные вещи очень грозно, боясь получить оплеуху, я припрятала то, что осталось, в дальнюю часть тумбочки. Получилось у меня это неумело, как и свойственно напуганным и чувствующим себя виноватыми маленьким детям.

Папа

Я помню его высоким, стройным, наверное, даже красивым. В комнате брата был уголок, где хранился папин спортивный инвентарь: культурист, бегун, лыжник. Ухоженный, приятно пахнущий одеколоном, гладко выбритый. Не пил, не курил, регулярно клал на стол зарплату. Идеальный муж и отец.

Будильник

Он нашел разобранный будильник и позвал меня к себе в комнату. Дома мы были одни. Я, почувствовав вину, втянула голову в плечи и испуганно смотрела на него снизу вверх. Во мне нарастала тревога — то, что накажут, я знала наверняка. Причем чаще это делала мама, нежели папа, и получалось у нее довольно жестко. Воспитательный процесс сопровождался ором, негодованием, претензиями, подзатыльниками и завершался изоляцией. Меня отправляли в мою комнату со словами: «Сиди тут и думай над своим поведением!» Насколько сильно я любила маму, настолько же сильно я тогда ее и боялась. Знала, что есть вещи, с которыми я пойду к папе, потому что он поддержит, в этом я была уверена. До того страшного дня...

Предательство

Психотерапия

Мне за сорок, я много лет хожу на психотерапию, она позволяет мне реабилитировать мою измученную психику и восстанавливать в памяти события и чувства из пережитого когда-то опыта. К слову — вышеупомянутое воспоминание появилось в моей памяти довольно давно. Мне долго казалось, что я сама сделала выбор между матерью и отцом и сама пришла к отцу. Когда однажды, двадцать лет назад, я спросила у него, как он мог так со мной поступить, — он ответил, что я сама пришла, потому что мне было интересно. И все эти двадцать лет я жила с уверенностью, что я такой удивительный ребенок-урод, который сам пришел... То есть я считала, что дело во мне и не на кого пенять. Теперь воспоминания стали более глубокие, и я увидела детали, которых не замечала ранее, — человек, которого я любила и которому доверяла,  мой папа,  зная про мои страхи перед мамой, воспользовался моим испугом. Эти новые детали повергли меня в шок. Как это убрать из своей жизни? Я чувствовала сильнейшую подавленность и две недели пыталась ужиться с этими новыми данными о себе. Потом наконец дошла до своего психотерапевта, и, обсудив с ним воспоминание, мы решили, что свою историю жизни с отцом-педофилом мне нужно рассказать людям. Это может мне помочь выйти из позиции жертвы. А еще людям стоит знать, насколько это чудовищный и разрушительный опыт для тех, кто подобное пережил.

Чувства

Я долго сильно боялась, что мне не поверят, если я об этом начну говорить. Чувство вины и страх отвержения сопутствовали всегда, когда я общалась с людьми. Я боялась быть наказанной или отвергнутой. Было невыносимо стыдно, что со мною это делают, — больно чувствовать себя изгоем. Но именно им я себя и чувствовала. В детстве у меня было больше знаний и опыта, чем у моих ровесников, и это делало мою жизнь чудовищно одинокой. Регулярные надругательства отца сформировали устойчивое ощущение, что я абсолютно бесправна и, видимо, мне не стоит жить. Я не заслуживаю жизни, если не могу ни на что повлиять. Но сильнейший страх смерти заставлял приспосабливаться к происходящему. Вина, стыд, одиночество и их интенсивное проживание были идеальным топливом для сильнейших панических атак. У детей бывают депрессии, не стоит обманываться. А еще... мне было очень тяжело от понимания того, что тот космических размеров объем энергии, который я могла бы отдать занятиям учебой, спортом, музыкой… я была вынуждена тратить на сокрытие чужого преступления.

Растление

На самом деле все началось за несколько лет до ТОГО дня. Как-то к нам пришли гости — мамины подруги с детьми. Взрослые общались на кухне, мы играли в комнате. Было нам тогда 4–5–6. На следующий день мама грозно позвала меня к себе и обрушилась на меня с каким-то жутким негодованием, обвинениями в том, что я совсем о ней не думаю, и бог знает что себе позволяю, и что плохая я девочка. Причина негодования оказалась смешной и грустной. Ей позвонили ее приятельницы и предъявили претензию, что мы — дети, когда играли в комнате, — рассматривали, что там у каждого из нас в трусах, и вроде бы предложила эту игру я. Маму унесло из-за чувства стыда, как я понимаю, поэтому она меня отругала и наказала, за маминой истерикой молча наблюдал папа. Когда я «отбыла наказание» и вышла, папа отвел меня в сторону и сказал, что эти вопросы про то, у кого что в трусах, мне лучше задавать ему. Он мне сам все спокойно объяснит. Но мы об этом никому не скажем, чтобы никто не злился. Это оказалось началом растления. Иногда папа показывал мне рисунки, где мужчина и женщина занимаются сексом в разных позах. Он показывал мне свой член и предлагал его потрогать. Однажды, когда мама в очередной раз меня наказала и отправила в свою комнату, пришел папа — он знал, что я наказана и никто не войдет, — посадил меня к себе на колени и начал со мной разговаривать. Я думала, он пришел меня пожалеть, и снова не заметила подвоха. В какой-то момент он начал целовать меня взасос, шарить рукой между бедер и трогать меня в районе груди… Я молчала и не смела пойти к маме, боялась, что она не поверит, не защитит.

Из личного

Это продолжалось все мое детство. Когда это началось, мне было лет 6, закончилось лет в 12 или около того. Я была самым младшим членом семьи, у меня были бабушка, мама, старший брат, и никто ничего не замечал. Да, так тоже бывает. Отец говорил: «Кому поверят — мне, взрослому, или тебе — маленькой фантазерке?!» Запугивал. Винил. Стыдил. Подкупал. Однажды предлагал мне 25 рублей (1986 год) за то, чтобы я привела ему свою одноклассницу. Я отказалась. Нам с ней было тогда лет по десять. Я оставалась один на один с этим кошмаром. Никто ничего не замечал, а я пребывала в священном ужасе от мысли, что кто-то узнает, что со мною делают, — и он их убьет. Мне приходилось контролировать свое поведение, чтобы не выдать себя, чтобы никто не догадался.

...Он мог прийти рано утром, когда все спят, и, прижав мое лицо к подушке, вывернув руки, изнасиловать и пойти после этого спокойно на работу. Я же оставалась лежать в состоянии шока и медленно думать: а не выйти ли мне из окна?! Он нспользовал меня, не предохраняясь. Когда я на психотерапии вспомнила об этом, моей боли и ярости не было предела: что, если бы я забеременела в 11 лет?! Что тогда? Стыдно. Стыдно безумно, и я бы не выдержала. А ему было на это наплевать. У меня интенсивно развивалось чувство отвращения. К себе. Непринятие своего тела. Непринятие своей женственности. Непринятие себя делало крайне сложным общение с другими людьми. Когда ты не понимаешь, какой ты — как быть собой с другими?! В моей жизни снова и снова возникал порочный круг: я знакомилась с людьми, какое-то время мы общаемся, сближаемся, и вдруг я не выдерживаю этой близости и молча ухожу, без объяснений. Я потеряла много друзей из-за этого травматичного сценария.

Жизнь после

Когда это закончилось, так же резко, как и началось, мне было двенадцать, и я сосредоточилась на своем будущем. И раньше, и потом мне приходили мысли прервать свою жизнь, чтобы остановить этот кошмар, но не было никакой уверенности в том, что, окажись я по ту сторону бытия, это все завершилось бы. Ведь никто не знает, что за чертой. Стремлений улучшить свою жизнь было много, но мешала апатия, не хватало ресурса, постоянная усталость — девочка, у которой не было сил жить. Я плыла по течению, действовала по какой-то странной инерции. Школа, попытки получить высшее образование, работа... Все эти годы я честно пыталась улучшать свою жизнь, а мне все равно было необъяснимо плохо, неудобно, беспробудно, одиноко. Я была словно молодая старуха. И я все-таки решила уйти. Поделившись со своей подругой о моем подавленном состоянии, услышала в ответ настойчивую рекомендацию сходить на сессию к психологу. Раньше у меня были попытки начать психотерапию, но они не шли дальше первых двух встреч, и теперешнее предложение не вызвало у меня оптимизма.

Но подруга настаивала, и я пошла.

Полагаю, я созрела для такого шага, и жизнь дала мне моего терапевта. После рассказа про насилие отца мы начали работать с этой травмой. У меня было много злости и слез.  Хоть и медленное-болезненное, но все же началось исцеления. Итогами нашего труда стали мое обретение себя, присвоение собственных чувств, появление стабильной и любимой работы (до этого я надолго не задерживалась в разных конторах). Это удивляло и давало надежду на лучшее. Я начала думать, что смогу стать счастливой.

Вот и поговорили

Лет с двадцати я начала жить самостоятельно, отдельно от родителей. Закономерно, что однажды я пришла к отцу с вопросом: «Как же ты мог?» Мне было 23. Я молча прошла на его кухню, села за стол, взяла в руку нож. Для хлеба… Сначала он занял оборонительную позицию и начал говорить, что это я сама к нему пришла и я сама всего этого хотела… Было неожиданно, что взрослый человек откровенно перекладывает ответственность за свое преступление на плечи собственного ребенка. А потом он сказал, что его... тоже насиловали в детстве. Я молча встала, вышла в коридор, оделась и уехала домой. Я не знала, что мне делать с этой информацией, и была в полной растерянности.

Почему же он так поступил?

Я читала психологическую литературу на эту тему — много разной. Она была написана специалистами, которые работали в тюрьмах с растлителями. А также с детьми, пережившими растление. Мне очень нужно было понять, почему так случилось, я искала ответы. И версий нашлось немало. В частности, была такая, что мужчины мстят таким способом своим женам за нехватку внимания, признания, одним словом, за нелюбовь. В дальнейшем, общаясь с людьми, пережившими инцест, я обнаружила другие похожие моменты — отцы к нам приходили, когда матери болели, были заняты и не уделяли им достаточного внимания. Здесь, безусловно, не без психических отклонений в том числе. Впрочем, еще есть такое понятие в психологии, как «перенос», — если в отношении моего отца совершались сексуальные злоупотребления, когда он был маленький и чувствовал свою беззащитность, не мог ответить агрессору тогда, то теперь мог вдоволь насладиться своей властью над своим собственным беззащитным ребенком. Не знаю истинных мотивов, все это лишь мои домыслы, основанные на прочитанных книгах по психологии. В нашу встречу на кухне я спросила у него: почему он вдруг перестал, отчего оставил в покое? Он ответил, что испугался... Ведь я становилась взрослой. Мне было тяжело от переполняющих меня чувств, и я не задавала уточняющих вопросов. Это был наш единственный разговор на эту тему, который состоялся больше двадцати лет назад. Больше мы об этом никогда не говорили.

Привлечь к ответственности

Разумеется, мне приходило в голову привлечь к ответственности это чудовище. Однажды я позвонила в фонд помощи женщинам, пережившим насилие, рассказала им свою историю и спросила, могут ли они оказать мне юридическую поддержку. Мне ответили, что, к сожалению, они могут предложить только психологическую помощь. Это было в 2010 году.

Пятью годами позднее я поинтересовалась у подруги-юриста, можно ли посадить этого человека? Как оказалось, срок давности у подобного преступления — 6 лет. То есть с 12 до 18 лет я могла заявить в полицию (тогда милицию), а потом уже все. Странно, думала я, моя жизнь сломана, а преступнику все сошло с рук. Удивительно.

Впервые рассказала

Нам с подругой было по 18 лет, мы давно общались и были близки. Однажды она рассказала мне о том, что ее попытался изнасиловать пьяный в стельку отец, когда ей было 15. Это сработало как триггер, я тоже рассказала про свой опыт. Впервые я поделилась своей страшной тайной с кем-то. Я не собиралась. Но почему-то рассказала. Я помню, что попросту не могла молчать, меня словно прорвало. И мне было дико узнать, что существуют другие люди с такой же бедой. А двадцать лет спустя, когда я начала делиться своей историей в соцсетях, оказалось, что такой опыт есть у многих. В этом я смогла убедиться, когда получила немало откликов о том, как много людей прошли через такой же ад. В СССР не было секса, но детское сексуальное рабство было. И это самое страшное.

Мама

Однажды я рассказала ей про отца. Они тогда уже не жили вместе. Мама меня выслушала, наверное, удивилась, и на этом все. Она сказала, что прошлое надо оставить в прошлом. Меня, конечно, потрясла такая реакция, но я подумала, что она в шоке, нам всем просто нужно время, чтобы это переварить. Но время шло, а мама не задавала мне никаких вопросов и вела себя так, словно я ей об этом ничего не говорила. И меня снова это удивляло, и я снова оправдывала ее молчание. Я представляла себя на ее месте: вот ко мне приходит 20-летняя дочь и говорит, что ее насиловал мой бывший муж — ее отец, и я ничего не замечала — конечно, это удар. Тем не менее, сколько бы времени ни прошло, мама так и не оказала мне никакой эмоциональной поддержки в моей драме. Когда я поняла, что она изолировала себя от моей трагедии, то потеряла к общению с ней всякий интерес. 

Последствия ада

Пережитый опыт был довольно разрушителен. Сильные неврозы и депрессии. Подавленность постоянно фоном сопровождает меня по сей день. Несколько попыток в молодости создать романтические отношения, а затем семью — закончились крахом, у меня не было эмоциональных ресурсов сближаться с мужчиной. И последнее — я не рожаю детей, потому что я в ужасе от одной только мысли, что мой ребенок может пережить подобное. Для меня этот мир слишком небезопасен.

Попытки равновесия

Мы общались с отцом до моего тридцатилетия, поскольку я боялась его. И не любила, не принимала себя. Психотерапия вернула мне силы, и я смогла перестать с ним общаться. Но его это не останавливало, он продолжал писать мне смс дважды в год. Ничего особенного, просто интересовался, как я поживаю. Лет через 5–7 я почувствовала, что хочу ответить ему.  Я впервые назвала его педофилом и рассказала, что много лет не вылезаю из кабинета психолога, в то время как мои ровесники создают семьи, рожают детей и делают карьеры. Я потребовала, чтобы он оставил меня в покое. Я имею полное право забыть о его существовании. По его реакции я поняла, что он растерян, ведь я никогда не была с ним резка и категорична. Обычно он прогибал и подчинял, а тут вдруг все изменилось — я стала требовать. И он исчез. Через несколько лет написал мне что-то типа «С Новым годом!». И получил в ответ: «Гори в аду!»

Сегодня

Тем не менее он избежал ответственности за совершенное преступление — и это горько. Мне же от себя не убежать.

Моя главная печаль во всей этой истории — что я очень долго ждала, что мои родители попросят прощения за содеянное. Отец — за сломанную жизнь, а мать — за настолько невнимательное ко мне отношение, но этого так и не случилось.

В планах

Надо будет написать книгу. Раньше думала — ну какая книга, зачем, кому это надо?! А сейчас понимаю, что нужно. Ведь тема непростая, избегают ее люди. А тут — целая  история жизни.  Данная небольшая исповедь — чтобы разделить с миром свою боль и, может быть, наконец-то изжить ее.

В заключение

После того как я написала свою исповедь, я почувствовала прилив энергии. Вспомнилось, как в детстве мой родной брат собирал модели танков, самолетов, кораблей. Мне тоже этого хотелось, но то была игрушка для мальчиков. И вот теперь я пошла в магазин детских игрушек и увидела нечто, что привлекло мое внимание. Это был сборный конструктор «Часы». Почти такие, как я сломала когда-то. Купив их, я поспешила домой. Придя, налила себе чаю, села за стол и весь вечер собирала эту деревянную модель. Занятие оказалось увлекательным и символичным.

У меня таки получилось собрать этот часовой механизм. Пусть и много лет спустя, но он — заработал. И я надеюсь, что это станет еще одним шагом к моему освобождению...

Клинический психолог:

— Сексуальное насилие в детстве полностью меняет самовосприятие человека. Если насилие было с физической болью, избиениями, то у человека нарушаются границы его самосознания. Он навсегда лишен непосредственности, и доверие к миру подорвано.

Коммуникация «я и другие» становится невозможной в партнерстве. 

Задача такого взрослого, пережившего насилие: переиграть сценарий в своей дальнейшей жизни и со своими детьми. 

В описываемой истории отец продолжил с дочерью страшный цикл насилия над ребенком; полностью повторяя свой травматический опыт детства. Но! Это ни в коем случае его не оправдывает! Сам факт сексуального влечения к ребенку преступен и недопустим.

Ужасен ответ матери. До 7-летнего возраста именно мать — главный взрослый в жизни ребенка; если фигура отца становится более актуальна с 5–7-летнего возраста как социальная фигура в семейной системе, то дошкольникам важнее мама, которая помогает ребенку пережить его чувства. 

Получается, эта несчастная женщина, автор статьи, была предана дважды! Предательство матери, которая не видела, не понимала, не защитила и впоследствии обесценила чувства дочери, что, не исключено, травмировало ее гораздо сильнее, чем предательство отца-педофила.

 Женщина верно определила начало терапии: назвать и озвучить проблему, признать ее. Дальнейшая тактика строится на оценке травматизации (как это на ней отразилось); после этого рациональнее работать с обидой. 

Мы не можем осудить педофила-отца по закону за давностью случая. Невозможно заставить мать сочувствовать, если она не может сочувствовать дочери сама...

Можно только предотвращать подобное. Вмешательство в семейные отношения и контроль извне за воспитанием детей в семье не считаю лишними. 

Мила Нилова

Источник