На фестивале «Золотая маска» Екатеринбургский театр оперы и балета представил на Новой сцене Большого театра сюиту из старинного балета «Наяда и рыбак» в редакции Юрия Бурлаки, получившую пять конкурсных номинаций. Рассказывает Татьяна Кузнецова.
Первый сюжет к «Золотой маске» не относится: перед конкурсным балетом давали «Занавес», 20-минутный спектакль екатеринбургского худрука Вячеслава Самодурова, поставленный три года назад на балерину Большого театра Марию Александрову. В прошлом сезоне она была выведена за штат труппы Большого по выслуге лет. В «Занавесе» Александрова продемонстрировала не только превосходную форму, безупречную технику и незаурядный актерский дар. Ее выступление заставило усомниться в стратегии балетного худрука Махара Вазиева, методично чистящего Большой от проверенных «старых кадров» и выдвигающего на первые роли юные дарования, чье право на лидерство отнюдь не очевидно.
После антракта показали номинанта: сюиту танцев из знаменитого романтического балета XIX века «Наяда и рыбак». В нашем столетии полнометражный спектакль (в версии француза Пьера Лакотта и под названием «Ундина») показывал Мариинский театр. Екатеринбургская реконструкция с прелестными костюмами Татьяны Ногиновой, простодушными рисованными декорациями Андрея Войтенко и очаровательной музыкой Цезаря Пуни, изящно поданной дирижером Алексеем Богорадом (номинант «Маски»), основана на дореволюционной постановке Александра Ширяева. Танцы штатного «второго балетмейстера» Мариинского театра, восстанавливавшего в 1903 году балет «Наяда и рыбак» по заданию Петипа, воспроизведены главным отечественным реставратором Юрием Бурлакой. Он номинирован в категории «Лучший балетмейстер», хотя по существу его труд состоит как раз в том, чтобы как можно точнее воспроизвести хореографию предшественников.
«Предшественников» — потому что со времени своего появления в России в 1851 году трехактный балет «Наяда и рыбак» Жюля Перро переделывался неоднократно, в последний раз его редактировал Мариус Петипа в 1892-м. И едва ли следует слепо доверять признанию Ширяева, обладавшего профессиональной зрительной памятью, что он, опытный репетитор, начисто забыл танцы из постановки Петипа 11-летней давности, а потому сочинил их сам. Впрочем, как бы то ни было, собранные в сюиту наивные полечки и галопчики с детскими подскоками выглядят вполне убедительно в своей архаичности, как и спрятанные среди них всяческие коварства старинной техники вроде разнообразных антраша со сменой ракурсов, прыжков без разбегов-препарасьонов и живеньких переборов ног в па-де-бурре. Жаль, конечно, что среди аутентичных па, как клоп на манишке, выпрыгивают из ХХ века двойные ассамбле или двойные содебаски, которыми Юрий Бурлака решил взбодрить публику и порадовать танцовщика Александра Меркушева (номинант «Маски» за партию рыбака Маттео). Очевидны и проблемы с режиссурой: зрители, не знающие сюжета полнометражного балета, нипочем не догадаются, что в представленной сюите речь идет о трагическом выборе романтического героя между недостижимой мечтой в виде Наяды и реальностью в лице земной невесты. Юрий Бурлака утопил любовный треугольник в потоках вариаций — сольных, двойных, тройных: его улыбчивый рыбак просто не успевает отвлечься на женщин. В результате развязка, в которой бывшая Наяда за считаные секунды занимает место невесты, а та столь же стремительно опрокидывается в обморок, кажется неожиданной до комичности.
Но, конечно, в такой постановке главное — стиль и исполнение. Екатеринбуржцы тут прыгнули выше головы. Мужчины, конечно, не могли похвастаться идеальными физическими кондициями, но трудности старинного танцевания одолевали старательно (невезение техничного Игоря Булыцына, необъяснимым образом четырежды воткнувшегосяся руками в пол после вполне качественных двойных туров в воздухе, можно отнести к разряду случайностей). Корифейки и солистки, украшенные выигрышными костюмами, выглядели весьма привлекательно. Правда, Наяда Надежды Ивановой была слишком уныла для неземной очаровательницы и слишком немузыкальна для прима-балерины. Зато Екатерина Сапогова, номинированная за роль невесты Джианнины, предстала во всем блеске техники, естественного слияния с музыкой и кокетливой женственности. Тройные и четверные пируэты она наворачивала с легкостью необыкновенной, отточенные сильные ножки работали с точностью часового механизма. Случайное падение в начале главной вариации ничуть не отразилось бы на успехе балерины, но екатеринбургский худрук Самодуров превратил эту помарку в главный сюжет вечера. Подбежав к дирижеру и остановив оркестр, он велел балерине повторить вариацию с самого начала.
Беспрецедентный случай: в последний раз нечто подобное случилось в позапрошлом веке, когда Энрико Чекетти, сорвав большой пируэт, сделал его еще раз — уже без музыки. Итальянца оштрафовали за нарушение художественной целостности спектакля, но он был непоколебим: «Иначе публика подумает, что я не умею делать это па». В советских учебниках этот эпизод приводили в качестве примера безыдейности дореволюционного балета. Что ж, по крайней мере хоть в этом мы приблизились к эпохе Петипа.
