Три года назад, давая интервью «Итогам», Евгений Миронов водил меня по полуразрушенному зданию Театра Наций и с восторженным блеском в глазах рассказывал, какая здесь будет необыкновенная сцена, а вон там уютный малый зал... Я опасливо смотрела под ноги, боясь споткнуться, и про себя думала: «Мечтать не вредно». И вот мы снова заходим со служебного входа. Парадный подъезд распахнется только 15 сентября. Теперь глаза горят у меня — какая красотища! Стильно, современно и необыкновенно уютно. Про техническое оснащение и говорить не приходится. Так и хочется пошутить: «Сбылась мечта идиота», — имея, конечно, в виду сыгранную Мироновым роль князя Мышкина. Но тут же выясняется, что у художественного руководителя театра планов опять громадье.
— Есть такая известная присказка: ремонт нельзя закончить, его можно только прекратить. А реконструкцию?
— Тем более. В какой-то момент я понял, что единственный выход — назначить дату открытия. Знаменательную. Это ведь так по-нашему, по-советски. И вот тогда, как чистый Хлестаков, я всем сказал: такого-то числа приходит Сам. Договоренности и в помине никакой не было. Но я в предлагаемое обстоятельство поверил.
— «Сам» — это, видимо, Путин? С собой, полагаю, вам не трудно было договориться, а с Владимиром Владимировичем?
— В очередной раз повезло. Он нашел время в своем плотном графике для открытия театра и даже не сильно перенес дату. А иначе стройка может длиться бесконечно. И, заметьте, ничто не влияет. Ни финансирование, ни качество подрядчиков. Помните, в «Мертвых душах», когда Селифан не починил экипаж, Чичиков его спрашивает: «Ну как же так, ведь ты знал, что он сломан?» — «Знал, барин». — «А почему не сказал?» — «Х... его знает».
— Вот так прямо у Гоголя и написано?
— Как у Гоголя, не помню, а фокинский спектакль «Нумер в гостинице города NN» именно такой репликой кончался. Причин что-то не сделать — миллион, а ответ извечно один. Конечно, ребята стараются успеть в срок. Работают в три смены. Но некоторые и сейчас норовят пустить пыль в глаза: мол, Путин в этот уголок не заглянет и вот сюда не пойдет, а здесь уж мы потом...
— Не верьте: если не доделают, то навсегда останется. И что же, вы лично в каждую мелочь вникаете?
— Здание это будет стоять и после нас. И хочется, чтобы оно было таким, каким представлялось мне в мечтах. Я работал во многих театрах мира и видел, где все хорошо придумано и продумано до мелочей так, чтобы было удобно и артистам, и зрителям, а где нет. Потому сам прошел здесь по всем ступеням. Вот, как видите, даже устройства для инвалидов смог на себе, к сожалению, проверить. После производственной травмы на «Калигуле» пришлось сделать операцию, и пока скачу на костылях. Так что я отвечаю за все.
— А Владимир Владимирович только озарял ваш тернистый путь или оказывал реальную помощь?
— И так, и так бывало. Честно говоря, к моему удивлению, не всегда его резолюции срабатывали. Казалось бы, на каком-то очередном этапе все согласовано, бумаги подписаны, но ничего не движется. Тыркаюсь и вижу такой покой на лицах чиновников... Потому как лежит моя бумажечка в стопочке таких же где-то внизу и перекочует наверх через полгода или год. Через некоторое время я оказывался на каком-нибудь торжественном мероприятии, и ВВП, видя в моих глазах энергию отчаяния, понимал, что от меня не отвяжешься. Но как же тяжело приходится тем, у кого нет возможности обратиться лично.
— За личное обращение порой приходится и расплачиваться лично. В Народный фронт не призывали?
— Нет. Каждый должен заниматься своим делом. И быть полезным на своем месте.
— Смена московской власти повлияла на ход строительства?
— Учреждение мы федеральное, но живем на московской земле, которую надо было заново переоформить и решить ряд вопросов, доставшихся нам в наследство. Например, во дворе два яруса гаражей, принадлежавших актерам МХАТа Дорониной — еще с тех времен, когда они работали в этом помещении. Гаражи со временем перепродали, и новые владельцы дорогих иномарок, конечно, стройкой недовольны и устраивают нам совсем не благотворительные концерты. Выходов на столичных начальников у меня не было. Вскоре после прихода Собянина я был приглашен на совещание, которое проходило в Музыкальном театре Станиславского и Немировича-Данченко, и, когда очередь дошла до меня, рассказал о своих проблемах. Выяснилось, что мэр — человек действия. Он тут же встал, и вместе с его телохранителями мы пересекли Большую Дмитровку и дошли до нашей стройки, где он все осмотрел, а кое-что сразу решил.
— Без содействия Собянина вам не осуществить мечту о театральном квартале.
— Это пока только проект. Когда я на совещании по строительству изложил Путину идею театрального квартала, он сперва схватился за сердце, но в конце концов мужественно это пережил и идею одобрил, отметив, что дело хорошее, перспективное.
— Зачем вам еще одна головная боль?
— Просто одно с другим связано. Если мы позиционируем Театр Наций как открытое театральное пространство, то логика подсказывает: почему бы его не расширить? Зачем надо закрывать ворота и ставить во дворе служебные машины? В этом конкретном месте скопление культурных учреждений. Оно создано для общения, выплеска творческой энергии. Нашу территорию с одной стороны замыкает СТД, с другой — театральная библиотека, рядом — Театр Станиславского и Немировича-Данченко, Музей современного искусства. Вот фантазия и разыгралась. Почему бы не построить здесь выставочный зал, галерею, кафе, школу, где в режиме нон-стоп будут проходить мастер-классы, площадку, на которой будут экспериментировать начинающие, чтобы потом перейти к нам на большую площадку. На днях говорил с директором Музея кино о программах, которые можно разработать для такого центра. Людям театра необходимо живое общение, и никакой Интернет его не заменит. В Германии центров современного театрального искусства пятьсот!
— Это не символическая цифра?
— Если и меньше, то ненамного. Но влияние тех, что есть, на развитие искусства огромное. А у нас только Центр Мейерхольда, и его планы расписаны на много лет вперед. Такие кварталы есть в Вене и в других мировых столицах. Бразилия, скажем прямо, не самая театральная страна, но в Сан-Паулу я целый километр прошел, переходя из одного театрального помещения в другое, где кипела бурная жизнь. Сейчас в моде проекты краткосрочные, но эффектные, с быстрой отдачей. А это дело кропотливое, да и отдача будет нескорая. Вот все в один голос повторяют, что умирает репертуарный театр, что мы потеряли несколько поколений режиссеров. Почему же не ответить контрдействиями, не предложить что-то альтернативное? Возможно, я обнаглел, но надо совершать прорыв.
— Мы потеряли не только режиссеров...
— Да, с некоторыми театральными профессиями дело обстоит весьма печально. С этим не только мы столкнулись. Большой театр после реконструкции осветителей и технологов сцены по всей стране собирает. В нашем театре установили уникальный световой пульт, на котором не может работать ни один ныне действующий профессионал. На днях ребята, которых отобрали на постановочном факультете Школы-студии МХАТ, поедут обучаться в фирму, поставившую нам оборудование. Но это одноразовая акция. А переоснащение должно постепенно пройти во всех театрах страны, без этого невозможно двигаться дальше. Это все к вопросу о том, зачем театральный центр нужен.
— Вы прямо-таки новый кремлевский мечтатель.
— Но я действительно не могу остановиться. Первый шаг сразу требует второго, а потом и третьего. Все должно работать в какой-то системе, только тогда может родиться что-то настоящее. Не сразу и, конечно, не в массовом количестве. Я понимаю, сколько врагов я нажил своими мечтаниями. Впервые на себе ощутил зависть с тех пор, как стал высовываться со своими предложениями и инициативами. То ли ревность коллег, то ли недопонимание. Каждое утро, поверьте, я просыпаюсь с мыслью: зачем мне это надо? Я до сих пор с собой не в гармонии, делюсь на две половины. И вторая, административная, требует твердого взгляда и холодного ума. А природа-то у меня актерская. Разложу по полочкам и понимаю, что уже не могу предать тех, кто за мной ринулся. Мало того, мне интересно то, чем я занимаюсь.
— Так можно потерять актера Миронова, которому тоже нельзя стоять на месте.
— Сейчас такой период моей жизни, когда не могу смотреть на сторону. Отказываюсь от очень многих предложений, от ролей в кино. Чтобы раскрутить бренд Театра Наций, я должен делу помочь собственной персоной — играть много спектаклей, обеспечивая кассу. На эти деньги ставятся спектакли дебютантов и молодых режиссеров. Но в одиночку мне не справиться. Необходимо совсем другое финансирование. Уже три года нас поддерживает фонд Михаила Прохорова. Но этим нельзя бесконечно пользоваться. Под другим финансированием я имею в виду государственное.
— Как, и вы не стали лицом партии «Правое дело»?!
— Не стал. Хотя Мишу всячески поддерживаю. Поначалу мне как артисту было интересно изучать этого уникального человека, а со временем мы подружились. Я искренне симпатизирую тому, что он делает, вижу, как он зажегся. Верит по-настоящему, а это главное качество в любом начинании. Конечно, то дело, в которое он вошел, для него мало знакомо, но ему не впервой заниматься новыми проектами. А новичкам везет. Я поддерживаю его всячески, и не только потому, что он нашему театру помогает. Прохоров вообще помогает культуре. Он один из немногих, кто делает это давно и планомерно. При этом, честно говоря, не слишком разбираясь в театре. Приходит редко, я его буквально вытаскиваю. Посмотрел первый акт «Рассказов Шукшина», сказал: «Замечательно!» — а на второй не остался. Куда-то вызвали.
— Четырехчасового «Калигулу» Прохорову никак не потянуть.
— Маленькими дозами будем приучать, актами брать. Не теряю надежды влюбить Мишу в настоящий театр. У нас есть еще один друг Миша — Борщев. Он помогает держать в форме администрацию. Поймите, годовой бюджет «Комеди Франсез» — 35 миллионов евро, а у нас 40 миллионов рублей, из которых половина уходит на коммунальные услуги и электричество. На остальное можно поставить полтора недорогих спектакля. Об экспериментах можно вообще забыть, не говоря уже о знаменитом Бобе Уилсоне, с которым мы ведем переговоры о постановке. Но мне хотелось бы верить, что мы все же не будем спасаться за счет аренды или ставить заведомо коммерческие спектакли. Должны же власти наконец понять, что театр в России никогда не был только местом развлечения. Где еще душа обязана трудиться, как не в театре? Это требует особого финансирования... Кажется, я опять хочу откусить по локоть. Кстати, Корш, чье дело мы, собственно, продолжаем (Театр Наций расположен в здании бывшего театра Корша. — «Итоги»), был из тех, кто пытался соединить бизнес и искусство. Не случайно ведь ему предоставили землю под театр братья Бахрушины. Они же привлекли известного архитектора Михаила Чичагова.
— При реконструкции у вас, конечно, возникли проблемы с историческим наследием.
— О, тут мы с полным идиотизмом столкнулись. Этот замечательный дом, построенный в 1885 году, поменял за годы советской власти нескольких хозяев. И все они что-то преобразовывали. Перекрашивали стены фойе и зала. В пору, когда здесь располагался филиал МХАТа, обили темной фанерой балконы, чтобы было как в Камергерском. Повесили люстры, больше подходившие для станции метро «Новокузнецкая», чем для театрального зала. Так что в документах зафиксирован микст из вещей подлинно исторических и позднейших советских наслоений. На заседании городской комиссии по охране памятников я пытался это объяснить. Боже, такого провала у меня не было никогда в жизни! Я включил все свои штампы, нажимал на все рычаги обаяния, запасся красивым планом, фотографиями, но 20 женщин бальзаковского возраста дружно держали оборону. Фиаско потерпел полное. Я был в их глазах просто прыгающим, ничего не понимающим мальчиком. «Как я выжил, будем знать только мы с тобой».
— Добились?
— Не всего. Часть того проекта, который мы придумали с Александром Боровским, уже невозможно было реализовать. Прежде всего надо было сохранить акустику, лучше которой, по словам очевидцев, в Москве не было. А это значит — сохранить все пропорции пространства и использовать правильные материалы. Кресла у нас современные, но повторяют форму коршевских. Представляете, 20 лет назад их все сожгли во дворе, а Саша одно унес и сберег, даже не подозревая, что судьба его снова сюда заведет.
— Просто на память решил взять?
— Тогда предполагалось, что реконструкцией будет заниматься его отец — Давид Боровский. Еще мы добились разрешения «уйти вниз». Еще со времен эфросовского «Тартюфа» я помнил: чтобы сдать пальто, нужно было отстоять в очереди, которая тянулась аж на улицу. Мне пошли навстречу, и теперь под партером удобный и красивый зрительский гардероб. Ну и, конечно, самое важное — сцена. Можно было просто перестелить планшет и этим ограничиться. Но мы пошли на удорожание проекта и сделали сцену-трансформер: она может преобразиться, повинуясь любой фантазии режиссера. Все кресла партера легко укатываются под оркестровую яму, и пол поднимается до рампы, образуя единое пространство. Хотите озеро посередине — пожалуйста. В реконструированной пристройке сделали по-современному оборудованную малую сцену на 150 мест плюс два репетиционных зала. Для нашей концепции открытого театра все это абсолютно необходимо.
— Саша Боровский — художник безупречного вкуса и чувства стиля. Это он предложил цветовую гамму?
— Да. Оттолкнувшись от удивительного терракотового цвета нашего здания-памятника, он варьирует его с серым, создавая цельное гармоничное пространство.
— Самое время спросить, каков стиль вашего театра при том, что он открыт для художников совершенно разных направлений?
— Лицо театра формируется его руководством. Я имею в виду не только себя, а моих коллег, нашу команду, и в первую очередь моего друга Романа Должанского, вместе с которым мы ищем стиль, программу, идеологию — короче говоря, свой путь. Я много где был, много видел, и у меня сложилось свое видение идеального театра, наверняка в реальности до конца не осуществимое. Театр — все равно некое производство. В некоторых замечательно налажен конвейер, но он не предполагает эксклюзивных моделей.
— А у вас ручная сборка?
— Поэтому очень дорогая.
— Многие вас упрекают, что, приглашая знаменитостей, вы ничем не рискуете.
— Риск всегда есть. И не важно, ставит ли дебютант Туфан Имамутдинов или великий Робер Лепаж. И у того и у другого может получиться или не получиться. А неуспех никому не прощают.
— И все-таки с дебютантами рисков значительно больше. Успех «Шведской спички», которую вы включили в свой репертуар, пока не повторился.
— Арендуя площадки, мы не могли вести эту работу в режиме нон-стоп. И проводить очень серьезную селекцию. С открытием малой сцены это станет возможным. Очень надеюсь, что наша ближайшая премьера — постановка молодого режиссера Имамутдинова «Шоша» по Зингеру, где играют участники той самой «Шведской спички», — будет интересной.
— Насколько уровень подготовки нынешних выпускников отвечает вашим представлениям о современном европейском театре?
— Мне кажется, система театрального образования нуждается в коренной перестройке. Выпускать такое количество студентов, которые потом пополняют армию безработных актеров, — просто преступление. Уровень обучения упал у меня на глазах: молодой талантливый мальчик, снявшийся в двух сериалах и уже зазнавшийся, не может сыграть простую характерную роль. Артистов все больше и больше, но они дискредитируют себя сразу же после выхода из института, попадая в плохие сериалы. Оттуда не возвращаются.
— Надо меньше набирать?
— Меньше. На курсе не должно быть 35 человек. Когда-то были театральные училища, куда приходили в 14 лет. И там прививалась святая любовь к театру. В 19 лет сейчас уже думают, где заработать бабки.
— Потом они оказываются в репертуарных театрах, где пополняют балласт труппы. Вы разделяете мнение, что репертуарный театр в кризисе?
— Я думаю, это управление театром в кризисе. Чтобы провести реформу системы, избавиться от балласта и обеспечить приток новых сил, нужно научиться решать социальные проблемы.
— У вас труппы нет, и нет этих проблем. Можно за здравие продолжить? Чем откроетесь?
— Концертом. Что-то вроде театрализованной истории этого здания, которую мало кто знает. Ее на плазменных экранах расскажут выдающиеся деятели мирового театра. А артисты разыграют сценки. К примеру, о знакомстве Станиславского и Чехова, произошедшем в этих стенах. Будут представлены все жанры, в которых мы собираемся работать: и опера, и балет, и цирк. Ставит вечер Василий Бархатов.
— Гости все больше именитые?
— Всем места хватит. Но, конечно, надо позвать всех тех, кто помогал. Как, допустим, членов попечительского совета — в том числе удивительную Эльвиру Набиуллину.
— Попечительский совет — это вместо упраздненных худсоветов?
— Никакого худсовета нет. А попечительские советы — это совершенно другое, они существуют во всем мире, помогают театрам реализовывать творческие проекты и никакого влияния на репертуар не имеют. Наш совет возглавляет Владислав Сурков, а среди его членов — Герман Греф, представители Министерства культуры, правительства Москвы, Москомнаследия и друг театра Наталья Дмитриевна Солженицына.
— Можно закончить торжественно и с пафосом: 15 сентября 2011 года в Москве откроется занавес нового старого театра!.. Ой, а занавес-то будет?
— Будет обязательно. Терракотовый.
Мария Седых. Итоги
