Что нужно сделать провинциальной девушке, чтобы её искали милиция, пожарные и журналисты?
Максим Козарезов, редактор 1001.ru
Когда вы это читаете, Настя Махова уже сидит. Ее объявили в розыск, пробили данные по больницам и взяли прямо из отделения патологии беременности арзамасского роддома номер один, где я с ней встречалась накануне. Рожать через две недели.
Насте 22 года. Она попала в этот роддом с автовокзала города Арзамас на «скорой», которую ей вызвала сердобольная кассирша общественного туалета — кажется, первый добрый человек, встретившийся Насте за очень долгое время. Насте стало плохо, женщина нашла ее на полу, рядом с тяжелой сумкой, решила, что начались роды, вызвала неотложку. В больнице диагностировали ложные схватки, спровоцированные стрессом, чрезмерной нагрузкой и истощением.
Настя больше похожа на загнанного, тощего зверька с дикими глазами, чем на будущую роженицу. Она весит 52 кг, а маленький Игорь — так она назовет ребенка — всего 2300. Вот у этого ребенка (пока он еще называется «плод») все еще есть шанс расти в любви. Настя очень ждет его, как ее не ждал никто. Она младшая из пяти детей, мать бросила их, а отец умер от пьянства, в приюте она оказалась в пять месяцев, все свое детство провела в детском доме города Сергач Нижегородской области. После выпуска окончила техникум по специальности «маляр», с 18 лет жила то в общежитии, то по знакомым и друзьям, какое-то время уживалась с семьей брата, пока год назад государство наконец не выделило ей квартиру в Сергаче, голую однушку без мебели. Туда она переехала со своей старшей дочерью, Аленкой, и туда теперь боится возвращаться. На автовокзале в Арзамасе она оказалась в праздничный день 9 Мая по пути к своей подруге, с которой они вместе жили в детдоме. Настя надеялась прогостить у нее до родов, чтобы не возвращаться в Сергач, но не доехала.
А узнала я обо всем этом из статьи нижегородской газеты, которую прислали в редакцию негодующие пенсионеры. Они не подписались. Им хотелось, чтобы мы разобрались в ужасной истории безнравственной алкоголички, которая мучила одного ребенка и ждет второго. Я поехала и стала разбираться, а на следующий день Махову отправили прямо из больницы в нижегородский СИЗО номер три. И я совершенно не знаю, что делать.
Наверное, в таких вещах журналист признаваться не должен. Но я в отчаянии, потому что вчера ночью, после нашей встречи, Махова мне написала СМС: вот, пишет она, мы поговорили, и мне полегче, прости, что я тебе сначала не поверила. И единственный человек, которому она смогла наутро сообщить об аресте, тоже я.
Ей надо быть в больнице, иначе она просто не родит или родит нежизнеспособного, истощенного ребенка. Мы потом разберемся, насколько и в чем она виновата. Но дайте ей родить, ради Бога. У нее, у ребенка, у нас есть две недели.
В июле прошлого года ее старшую дочь Алену при странных обстоятельствах забрали органы опеки. В декабре Настю по суду лишили родительских прав за уклонение от выполнения родительских обязанностей. В коридоре отделения я решаюсь спросить ее об этой истории, слишком противоречива информация из других источников:
— А где находилась твоя дочь до суда? Ведь прошло пять месяцев, прежде чем тебя лишили родительских прав? Как вообще ее забрали? Было постановление?
— Я вышла вечером в магазин за молоком, когда она уснула. Наверное, она проснулась без меня, заплакала, соседи вызвали полицию. Когда я вернулась, ребенка уже не было, мне сказали, что ее отвезли к моему брату, она там переночует, а утром я спокойно ее заберу. Когда я приехала к брату, Аленки там уже не было, приехали органы опеки, и они ее отдали им. Ее увезли в больницу сначала, меня пустили к ней всего один раз, пообщаться нормально не дали, все время рядом были врачи, меня оттеснили из палаты минут через пять. Больше меня к ней не пустили, хотя я приезжала, покупала гостинцы, вещи привозила.
Мне все время отвечали непонятно, что-то придумывали, говорили, что боятся, будто я ее украду. Хотя суда тогда еще не было, я была мать по закону еще, меня не пускали к собственному ребенку.
Потом ее перевезли в какой-то детский центр, мне адрес не сказали, добиться я от них ничего не смогла.
— А когда тебе сказали, что лишат родительских прав?
— Я не знала об этом, никто ничего не мог объяснить, я нашла повестку в почтовом ящике. В декабре был суд, меня лишили родительских прав — и тогда началась эта история с журналистами, с тех пор я не живу в Сергаче и боюсь туда возвращаться.
История с журналистами выглядит еще противоречивее, чем Настин рассказ. За сутки до нашего с ней разговора я в попытке ее найти обегала весь Нижний Новгород. Ни в одной из редакций, публиковавших о ней материалы, мне не смогли дать ее номер телефона, только ссылку на страничку в социальных сетях, которая была удалена пользователем. Причина удаления стала мне очевидна с первого взгляда — вся стена была заполнена гневными сообщениями, нецензурными мемами, мерзкими картинками. Самые корректные посты пылающих праведным гневом нижегородцев были вот какие: «Как правильно сложить ребенка, чтобы он по форме начал напоминать мяч? Мразь конченая». И сотни подобных сообщений, повлекшие за собой «виртуальное самоубийство» — удаление страницы, с прощальной запиской: «Простите меня, идеальные люди».
Поводом для этой травли в интернете стала серия материалов в нижегородской газете, а также несколько репортажей на местных телеканалах с заголовками типа «Живым ребенком в волейбол».
Сюжеты и статьи вышли в апреле, хотя история началась почти год назад. Поводом для повторного всплеска внимания к Насте стала публикация пресс-релиза на сайте прокуратуры Нижнего Новгорода о возбуждении против нее уголовного дела по статье 156 УК РФ (неисполнение или ненадлежащее исполнение обязанностей по воспитанию несовершеннолетнего родителем или иным лицом, на которое возложены эти обязанности… если это деяние соединено с жестоким обращением с несовершеннолетним).
Одна из акул нижегородской журналистики милостиво поделилась со мной контактами жены Настиного брата, которая на мою просьбу пообщаться по поводу ее родственницы ответила: «Я с этой проституткой-алкоголичкой не общаюсь и знать ее не хочу, она мне никто». В редакции всплыл еще один контакт — молодой человек Сергей, который приезжал с Настей на интервью в газету, а также собирался ехать с ней на передачу «Прямой эфир» в Москву, в качестве защитника. Туда Настю собирались везти журналисты. Настя хотела ехать в Москву, чтобы вернуть дочь, но журналистка, общавшаяся с ней, в этот мотив не верит:
— В редакции есть копия справки, что она умственно отсталая. Я лично видела эту бумагу. Когда ею заинтересовалась прокуратура, она стала эти бумажки собирать. В разговоре она, конечно, держится, но видно ведь, что неадекватная.
Я не стала спорить, потому что видела к тому моменту только видео: девушка показалась мне просто взволнованной и расстроенной, что неудивительно при таких потрясениях на восьмом месяце беременности.
Настин «защитник» Сергей моментально откликнулся на мое сообщение в интернете словами: «Оу, как вы кстати! Я вчера на нее заявление писал в ментовке, она у меня айфон украла». Из рассказа Сергея выходило, что Настя исчезла из его квартиры утром 9 мая (до этого Настя постоянно проживала в его квартире на правах гостьи два месяца, а еще раньше, с января, регулярно ночевала, когда мать Сергея уходила работать в ночную смену). Накануне вечером в квартире была небольшая «вписка», присутствовали четыре человека, Сергей изрядно выпил и заснул, перед сном поставив айфон на зарядку, а утром Настя разбудила его и попросила закрыть за ней дверь. После этого Сергей проспал еще несколько часов, а когда проснулся, не обнаружил ни Насти, ни айфона.
Вечером они с другом Дэном подали заявление во 2-е отделение полиции по Нижнему Новгороду. Там мне с седьмой попытки ответили, что заявление действительно принято, «проводится проверка». Параллельно с полицией поисками «воровки» занимались сам Сергей с другом Дэном, но к пяти часам вечера ни те, ни другие успеха не добились.
Я представила себе умственно отсталую беременную девушку на девятом месяце, бегающую по городу с краденым айфоном в зубах, пытающуюся его продать, чтобы купить выпивку. Картина вышла сильная.
Ну вот, ищут пожарные, ищет милиция, ищу я — даже попыталась найти на карте указанные Сергеем районы возможного пребывания Насти, но тщетно. Был в городе еще один журналист, работавший с Настей, он готовил про нее программу — еще бы, такая фактура! Журналист был отрекомендован мне следующим образом: «У него точно есть все ее телефоны, он продает контакты федералам, но вы его вряд ли найдете, он у нас пропал, его федералы и ищут», — интересный город Нижний Новгород, подумалось мне.
Возможно, сказался личный мой опыт общения с «федералами», но пропавший нашелся очень быстро, оказался очень мил и расположен к сотрудничеству, поделился сразу тремя Настиными номерами, причем все были вне зоны доступа, а заодно и характеристикой нашей беглянки: «Я даже не сомневался, что этим кончится, пусть посидит, она много натворила. На ней куча долгов, пропавших у родственников вещей, паспорт засвечен, она набрала кредитов, кража на 47 000 рублей… Я этой историей долго занимался, поищите на вокзале, она мне говорила, что там жила, но мне сюжет не выпустили, больше мне не интересно, жаль — столько времени потратил. Вот завтра выходит передача, там отец священник спит со своей старшей дочерью, в семье 16 детей, мать ордена и награды от губернатора получала, а все вот как непросто, оказывается, в семье… А эту вы сегодня не найдете, она залегла на дно, может, в Арзамас к друзьям уехала». К образу пьющей проститутки на девятом месяце, играющей ребенком в футбол, прибавилось еще звание рецидивистки — умело скрывающейся, меняющей телефоны, то живущей на вокзале, то залегающей на дно. Как писал Бабель, мозг вместе с волосами встал у меня дыбом.
Раз уж Настю не удавалось найти, я решила поговорить с Сергеем и его другом Дэном, чтобы составить хоть какое-то мнение о героине заочно. Молодые люди оказались без средств, подъехать ко мне в центр не смогли бы (Настю, видимо, искали пешком). Я поехала к ним, они встретили меня на автобусной остановке, Сергей оказался щуплым молодым человеком с зеленой челкой, экзотической прической, весь в татуировках и пирсинге, как и друг Дэн: оба в сильном подпитии, на дворе шесть вечера. Сергей рассказал, что Настю нашел в интернете, когда началась в декабре первая волна этой травли. Она была на третьем месяце беременности, «праведные нижегородцы» угрожали ее избить после выхода сюжета на местном телеканале, где соседка из многоэтажки напротив рассказала, как компания пьяных Настиных друзей на балконе перекидывала ребенка с рук на руки (внешний вид соседки также явно указывает на ее пристрастие к алкоголю). Вот из этой истории родились заголовки «Ребенком в волейбол», с легкой руки журналистов превратившиеся в «Пьяная компания пинала ребенка ногами, как футбольный мяч».
Про себя Сергей говорил дословно так:
— Вы не смотрите, это я на вид такой, а так я человек добрый и очень отзывчивый, чем смогу, как говорится. Я ее нашел в интернете, когда она уже удалила страницу, я раньше хакингом на жизнь зарабатывал. Предложил помощь, она у меня периодически ночевала, а последние два месяца совсем жила. Она девушка хозяйственная очень, стирает, убирает, готовит. Все делала, и вдруг вот так вот: у спящего человека увести телефон… А ведь я ей от чистого сердца помогал.
Вот тут у меня совсем перестают совпадать в голове факты, потому что в апрельском сюжете местного ТВ брат Насти показывает журналистам ее квартиру: в раковине многонедельная корка грязи, на балконе мусорная свалка, поверх которой художественно накиданы использованные памперсы; минимум посуды и мебели в доме, грязное белье... А человек, который прожил с Настей полгода, называет ее хозяйственной и чистоплотной. Паноптикум.
Навыки хакера Сергея оказались бесценными, он нашел новую Настину страницу «ВКонтакте», и у меня наконец появилась возможность пообщаться с этой во всех смыслах разносторонней личностью, за час до отъезда из Нижнего. Однако Настя была совсем не расположена к диалогу, очень раздосадована, что мне удалось на нее выйти, я сразу получила за всех журналистов и вообще «добрых людей». Но почему-то она меня все-таки выслушала. После недолгого разговора выяснилось, что она совсем не в Нижнем, а в Арзамасе в больнице с осложнениями, чуть не потеряла ребенка, говорить с журналистами не хочет, возвращаться в Сергач боится, потому что сестра мужа утверждает, что если она вернется и там родит, то второго ребенка тоже сразу отберут. По телефонному разговору она никак не выглядела проституткой-рецидивисткой-алкоголичкой с садистскими наклонностями. Но мало ли, эти детдомовки ведь такие хитрые... Наутро я выехала в Арзамас.
Самый очевидный способ добраться в Арзамас из Нижнего Новгорода — три с половиной часа на электричке по местности, где даже названия станциям придумать никто не трудился, так по номерам километров и едем. По случаю праздника перекрывали дорогу, и утром 9 Мая Настя шла до автовокзала от станции пешком полтора километра с тяжелой сумкой, дошла, а дальше поехала по перекрытым дорогам на «скорой».
И вот я наконец встречаюсь лично с легендарной рецидивисткой: она только что вернулась с процедур, слушали сердцебиение ребенка. Первое, что бросается в глаза, — ее страшная худоба и синюшная кожа. Привезенные мной нехитрые продукты, кажется, располагают ее к беседе, общается она охотно, и мне, много работавшей с детьми «с особенностями развития», «неадекватности» не видно.
— Настя, журналистка, с которой я общалась в Нижнем, говорит, что у тебя есть справка об умственной отсталости: это правда?
— Всем детдомовцам делают такую справку при поступлении, даже совсем нормальным детям, чтобы была третья группа инвалидности и хоть какое-то пособие при выходе. Я закрыла эту справку, когда выпустилась из техникума, меня с ней на работу не брали.
Айфона Сергея в руках у Насти нет. Сергей уверен, что она его уже продала, зато есть «Самсунг», на заставке — фотография маленькой Алены, которая совсем не похожа на фото избитой девочки, опубликованное в нижегородской газете: тот ребенок темненький, а Алена блондинка.
— Настя, а ты ездила в Москву на съемки передачи? Я не смогла найти этот выпуск на сайте. Ты ведь хотела там выступить, чтобы вернуть дочь.
— Из Москвы приезжали журналисты, взяли у меня интервью, сделали со мной селфи, отправили редактору и уехали, пообещав позвонить. Я жила у Сережи до предполагаемой даты программы, он собирался ехать со мной. Но они не перезванивали, мама Сережи сказала, что я загостилась, пора бы и честь знать. Я позвонила одному нижегородскому журналисту, который меня с ними связал, он пообещал снять мне номер в гостинице до программы, а потом исчез, не подходил к телефону, не отвечал на эсэмэски. Мне пришлось ночевать две ночи на вокзале, потом мама Сережи ушла в ночную смену, я вернулась ненадолго, а 9-го утром уехала, чтобы не попасться ей на глаза.
— А почему ты поехала сюда, ведь в Сергаче у тебя есть брат и три старшие сестры?
— Я написала вчера брату, что я в больнице, а он ответил: «Мне-то что с того». Ольга, его жена, у которой были ключи от моей квартиры, — она и пустила туда журналистов, и сдала мою дочь опеке, — оговорила меня, выложила мои справки в интернет, не хочет меня знать, обзывает, хотя я сидела с ее детьми. Из-за этой истории с журналистами со мной никто из сестер тоже не общается, Ольга настроила против меня брата, не дает мне даже поговорить с ним наедине, обзывает меня проституткой, хотя у нее у самой двое детей не от него. Она распустила слух в городе, что если я вернусь, то у меня сразу заберут Игоря, мне рассказали, я ее спросила, точно ли она знает и откуда, а она ответила: «Ну, я слышала…» Меня выпишут отсюда завтра, ехать мне, кроме как в Сергач, некуда, но я боюсь. Боюсь, что отберут и второго ребенка. Я его никому не отдам. Мне даже Сережа предлагал быть вместе, но только если я оставлю сына в роддоме: мол, хозяйственная девушка нынче редкость, но чужие дети ему не нужны. Я ответила, что ради такого, как он, да и вообще ни за что ребенка никому не отдам. Но ехать домой я боюсь.
Я не берусь судить, врет ли Настя, действительно ли она украла телефон, занималась ли она проституцией, била ли собственную дочь… Меня в этой истории интересует другое. Вот ее родственники, соседи, журналисты, «праведные нижегородцы», органы опеки, прокуратура, которая заявляет, что ей дали квартиру и пособия и тем самым создали все условия для воспитания ребенка, а она сама — «асоциальный элемент с историей и справкой об умственной отсталости». Очень мне хочется, чтобы упитанная дама-прокурор, так лихо поставившая диагноз, сама попробовала пожить беременная с маленьким ребенком в голой однушке на те пособия. И почему все эти люди вместо того, чтобы помочь, вызывают полицию, отбирают ребенка, грозят отобрать второго, пишут заявления, обвиняют в проституции, травят и угрожают в интернете, — почему никому не приходит в голову помочь человеку с детдомовским прошлым адаптироваться в жизни, научить строить свою семью, помочь не только вещами для ребенка, как социальные службы, а советом, поддержкой, профессиональной психологической консультацией, в конце концов?! Зачем делать из одного детдомовского ребенка троих? Неужели они станут от этого счастливее, а страна непобедимее? Может, это потому, что она для нашей системы не человек, а элемент с историей и справочкой?
Я не исключаю, что она пила и недостаточно внимания уделяла дочери. Я знаю только, что все это время рядом были люди: и мужчины, с которыми она жила, и родня. А позвонить о том, что ее арестовали, она может только мне, которую знает два часа.
И еще я знаю, что под коркой ликующей официальной России, которая в очередной День Победы все время повторяет, что родилась новая нация, живет Россия настоящая, где рожают непонятно от кого, склочничают из-за жилья, страшно пьют, бесследно пропадают, выучились пользоваться айфонами и социальными сетями, но еще лучше выучились травить и ненавидеть, а понимать, жалеть и слышать разучились совершенно, потому что давно уже живут в формате программы «Прямой эфир с Борисом Корчевниковым».
Но мы со всем этим когда-нибудь разберемся. А сейчас просто надо, чтобы она родила. Или нам действительно нужны теперь только мертвые?
Нижний Новгород — Арзамас
Источник: novayagazeta.ru
