Российские тюрьмы живут по законам и порядкам, сформировавшимся еще во времена СССР. Формально там все по уставу — не подкопаешься, но внутренняя жизнь этих учреждений по-прежнему крайне жесткая и очень закрытая. Можно сказать, что преступники сами виноваты в своей судьбе. Все так, но человеку, каким бы он ни был, все равно нужна какая-то отдушина. Особенно это касается тех, кто осужден безвинно. Таких у нас тоже немало. И тюремный священник порой становится единственным лучиком в кромешной тьме несвободы.
Протоиерей Иоанн Каледа вот уже двадцать лет несет тюремное служение в Краснопресненской тюрьме.
Девятый час вечера. В храме Троицы Живоначальной на Грязех у Покровских ворот, где о. Иоанн служит настоятелем, закончился молебен, но прихожане не спешат расходиться. К священнику выстраивается очередь. Отец Иоанн терпеливо и вдумчиво выслушивает всех. Дает советы, наставления, благословляет. Я наблюдаю за ним и думаю: точно так же он исповедует свою тюремную паству.
Он подводит меня к иконе: «Знаете, кто этот святой?». Вглядываюсь в церковнославянскую вязь и сдаюсь: «Не знаю». «Это наш дедушка, ныне прославленный в лике святых священномученик Владимир. Он закончил свою жизнь на Бутовском полигоне в 37-м году».
Приговор «тройки» — «десять лет без права переписки». О том, что это означало высшую меру, родные узнали спустя многие годы.
Отец настоятеля храма — протоиерей Глеб Каледа, легендарный московский священник, человек неординарной судьбы. Он прошел всю Великую Отечественную войну, был известным ученым-геологом, доктором наук, восемнадцать лет служил тайно священником. Последние годы нес тюремное служение. О нем снят фильм «Коридор номер шесть».
— Отец Глеб был тюремным священником в Бутырской тюрьме. О нем говорили: «Однажды войдя в тюрьму, он не смог из нее выйти».
— Он сам сказал так о себе. У меня сложилось впечатление, что отец Глеб попал в Бутырскую тюрьму, когда один осужденный из камеры смертников стал проситься принять крещение. Так в этом СИЗО впервые появился священник. Но я не могу сказать, что отец Глеб был первым священником в Москве, который переступил порог тюрьмы. Отец Федор Соколов в Краснопресненскую пересыльную тюрьму (сегодня СИЗО №3) впервые зашел в 89-м году. Он исполнил требы: окрестил, исповедовал, причастил — и все. А отец Глеб стал регулярно, по нескольку раз в неделю, исповедовать, окормлять. Именно это он и имел в виду, сказав, что, однажды попав в тюрьму, уже не смог оттуда выйти.
— Почему-то ему совсем не страшно было заходить в камеры смертников и беседовать с людьми, которым нечего было терять, один на один. Священника могли и в заложники взять! А отец Глеб писал: «Среди уголовников тюрьмы я чувствую себя в полной безопасности; скорее могут убить в городском переулке, во дворе, в подъезде собственного дома».
— В первый раз, когда он вошел в камеру смертников, дверь оставили открытой. В коридоре стояло несколько сотрудников СИЗО, готовых в любой момент ворваться в камеру и спасать отца Глеба. А впоследствии, когда он приходил туда, его запирали в камере со смертниками, и он только говорил, через какое время за ним прийти. Могло пройти и два, и три часа.
— А как началось ваше тюремное служение?
— Я свое служение начинал в храме Преображения Господня в Тушине у отца Федора Соколова. Им был учрежден 6 ноября 1992 года первый в московских учреждениях лишения свободы тюремный храм, на два года раньше, чем в Бутырке. После освящения церковь в честь иконы Богоматери «Споручница грешных» приписали к тушинскому приходу. В те времена я был алтарником в Тушине, в 1994 году стал диаконом. А после кончины отца Глеба в 1995 году меня рукоположили в священники.
Когда отец Федор подавал владыке Арсению документы на мое рукоположение, владыка заявил: «По нему давно тюрьма плачет!». Так что тюремного служения я не выбирал. Уже двадцать лет прошло.
— Отец Иоанн, вы старший тюремный священник. За что вы несете ответственность?
— Старший тюремный священник отвечает за организацию службы. Должны быть просфоры, свечи, вино, ладан, хор. Служба у нас проходит каждую среду.
— Следственный изолятор — режимное учреждение, там очень строгая пропускная система. Вас проверяют при входе, как остальных посетителей, или из уважения к священническому сану обходится без формальностей?
— Существует общий порядок, обязательный для всех. Но все-таки есть какие-то нюансы. К примеру, с сумками проходить не разрешено. Но мы проносим сумки, потому что нужны просфоры, литература, вино.
— Ну вот церковный кагор — запрещенный предмет!
— Вино для совершения евхаристии, согласно инструкции, относится к спиртным напиткам, которые запрещено приносить в СИЗО. Но в соглашении между Федеральной службой исполнения наказаний и Русской Православной Церковью записано, что мы имеем право приносить вещество для совершения богослужения. И просфоры, и кагор. Очень редко, но все-таки бывает, что, несмотря на это соглашение, на КПП нам говорят: пожалуйста, положите в камеру хранения! У них инструкция, которой они обязаны следовать. Я не вижу здесь ничего страшного, мы просто передаем ключ от камеры хранения кому-то из руководящих работников, и он решает вопрос. Как правило, через 10–15 минут ожидания мы всегда получаем разрешение.
— Отец Иоанн, вы ведь исповедуете в тюрьме подследственных. Конечно, существует тайна исповеди, и священник, принимающий исповедь, не может быть привлечен к следствию. Но человек, который делится с вами и, возможно, признается в чем-то, сильно рискует. Ведь у стен есть уши...
— Я вам поясню. Допустим, мы забыли про тайну исповеди, и мне какой-то подопечный признался в убийстве. Я пошел и донес, что он убийца. Что из этого можно пришить к делу? А ничего, потому что я не знаю, ни где это было, ни с кем, ни когда. И проверить это невозможно. Даже если кто-то из сотрудников подслушал исповедь.
— Но из человека потом вытрясут, где, с кем и как.
— Я не помню ни одного случая, когда тайна исповеди нарушалась из-за подслушивания, а ведь за 20 лет моего служения сменилось не меньше шести начальников и замов. Люди каются, как правило, в том, что не имеет отношения к делу, по которому они проходят. Тюремные работники к этому никакого интереса не проявляют. Есть следственные органы, которые ведут дознание. Вот им что-то, наверное, и было бы интересно, но им нужна конкретика. Я читал в 60-е годы «Записки Серого Волка» — вора в законе, человека сложной судьбы, который, пережив личную трагедию, сдался и сделал множество признаний. Это были десятки эпизодов, каждый нужно проверить, завести дело, оформить. Сыщики сами не рады были.
Ну говорит мне кто-то на исповеди, что наркотики покупал или употреблял...
— В камере?
— Стоп! Это уже конкретика. А я никогда не спрашиваю о подробностях. Меня это не касается.
— Перед причастием положено соблюдать пост. Но это далеко не всегда возможно в СИЗО. Делается ли сидельцам какое-то послабление?
— В тюрьме трудно соблюдать пост. Там еду не выбирают. Поэтому приходится учитывать особые обстоятельства и проявлять снисхождение. Порой бывает так, что им только утром сказали, что они сегодня пойдут в храм. Им не то что попоститься несколько дней не удалось, но и правило к причастию прочитать не получилось. Но когда человек мне признается: «Я утром попил воды», — я задаю вопрос: «Ты знал, что будешь на службе?» — «Знал». Раз знал, должен был воздержаться. Я его не могу допустить к причастию. А если не знал, тогда и отношение другое, потому что непонятно, когда он в следующий раз сможет прийти и будет ли у него впоследствии возможность причаститься.
— Сколько народу бывает на службе?
— На службе обычно бывает человек двадцать–тридцать, иногда десять, но в последнюю среду присутствовало 75 человек — можно записать в Книгу рекордов Гиннесса! Не все приходят одновременно, людей собирают по камерам. Одну партию подготовили, идут за следующей. В колониях в этом смысле проще, там больше свободы перемещения.
Тюремная церковь — это две бывшие камеры. Места не так уж много, но не все готовы отстоять службу от начала до конца. Кто-то пришел свечки поставить или записки подать.
До начала 2000 года Краснопресненская тюрьма была пересылкой. Сейчас это такой же СИЗО, как и другие. Основная часть — подследственные, и есть еще отряд хозобслуги. В нем числятся те, кто уже осужден и получил небольшой срок. Вместо колонии они отбывают наказание в СИЗО и заняты на разных хозяйственных работах от кухни до прачечной. В отряде есть дворники, сантехники, электрики. У хозобслуги нет таких сложностей в посещении храма, как у подследственных.
— Понятно, что подследственные, которые проходят по одному делу, не должны встречаться друг с другом, и богослужение не является исключением из правила.
— В тюрьме есть оперативная служба, которая составляет график, чтобы подельники не пересекались. Надо заранее подать заявление, после этого они ждут своей очереди. Подследственных выводят из камеры только по специальному разрешению, и они идут в храм только в сопровождении сотрудников.
Бывает, родственники обращаются в патриархию с просьбой кого-то исповедовать, причастить, с кем-то побеседовать. Я связываюсь с начальством СИЗО и прошу, чтобы этого человека привели. Мою просьбу, конечно, учитывают, но это не значит, что все произойдет в ближайшую службу.
— Бывает, что родственники приходят к вам в храм на Покровке с просьбой что-то передать близкому человеку?
— Никаких записок от родственников, как и от тех, кто находится в СИЗО, я не принимаю. Когда просят передать молитвослов или Евангелие, мы передаем, но не тот экземпляр, который они принесли, потому что там можно что-то написать.
— А если кто-то хочет побеседовать именно со своим духовником? Его пустят в тюрьму?
— Если мы хотим исповедаться и причаститься, то такая возможность есть. А свой духовник — это уже личное свидание, разрешение на которое дает следователь или суд.
Вот я — священник, у меня все документы для прохода в СИЗО №3 оформлены. Но если я приду в Бутырку, где меня начальство знает в лицо, и скажу, что хочу такого-то посетить, получу отказ. Меня спросят: кто такой, откуда взялся, и скажут, что у них есть те, которые благословлены священноначалием. Да, в Евангелии написано: «Я был в темнице, а вы Меня не посетили». Эту заповедь исполнить не так-то и просто. Но каждый может принять участие через храм в переписке с заключенными, в отправке им посылок с предметами гигиены, духовной литературой, разрешенными продуктами питания и др.
На Красной Пресне был один начальник, который даже к нам предъявлял подобные требования, и встреча с осужденными и подследственными оформлялась как свидание, что, конечно, противозаконно.
— Отец Иоанн, наверное, к вам обращаются с просьбами, когда совсем невмоготу. Помогаете?
— Несколько раз было, когда по моей просьбе человека переводили в другую камеру.
— Бывает, что люди после отбывания наказания ищут встречи с вами?
— У нас один такой человек работает в храме. Он был еще в пересылке, затем отбывал наказание в колонии в Брянской области, где стал старостой храма. Теперь у нас трудится.
Я не раз посещал женские колонии в Мордовии. Там их чуть ли не три десятка. Идет дорога, а справа и слева сплошные зоны. В начале и в конце дороги установлены КПП. Останавливают: «Куда едете? Зачем?» Женщины, с которыми я беседовал в колониях, заходят в наш храм, когда бывают в Москве.
— А приходилось ли вам исповедовать тех, кто приговорен к пожизненному сроку?
— В Бутырке есть камеры — коридор №6, где раньше содержались смертники, а после моратория на смертную казнь там ждут отправки в колонию преступники, которым назначено пожизненное лишение свободы. Их окормляет отец Константин. Мне приходилось бывать в колониях, где отбывает срок этот контингент. В 2004 году, когда снимался фильм про отца Глеба, мы ездили в колонию №5 в Вологодской области, на жаргоне — «Пятак», которая расположена в бывшем Кирилло-Новоезерском монастыре. Если помните фильм «Калина красная», Шукшин выходит из ворот именно этой колонии. Тогда это была колония строгого режима. Сейчас там отбывают пожизненное наказание. Я встречался с тремя осужденными в камере.
Идешь по коридору, в камерах по двое, на каждой двери табличка со всеми данными. Меньше двух трупов ни у кого за спиной не было. Причем если «только» два убийства, то непременно с отягчающими обстоятельствами.
— Как таких исповедовать?
— Отец Глеб как раз таких исповедовал. Накладывал епитимью: покаянные каноны с поклонами, молитвенное правило. Самое главное — не просто признаться в своих грехах. Исповедь — это не отчет о грехах, это покаяние. В такие моменты люди испытывают глубокое волнение. Случается, каются и в преступлениях, которые не имеют отношения к их уголовному делу, порой в более тяжких, чем те, за которые их привлекли. Недавно я исповедовал одного подследственного. Он каялся во многих грехах. Я его спросил: «А здесь ты за что?» Он ответил: «А это мне просто шьют!» Экономические преступления, сами понимаете, как они делаются! Порой это просто конкурентная борьба.
— Батюшка, а «понятия» знаете?
— Не шибко. Мы в основном работаем с подследственными, у которых нет этого тюремного опыта. Рецидивисты содержатся в особом спецблоке, их вместе с другими не выводят в храм, только после всех. Чаще просят нас, чтобы мы зашли в камеры, окропили святой водой, благословили. Туда даже священнику попасть непросто. Если по остальным корпусам сотрудники спокойно ходят со своими ключами, то, чтобы войти в спецблок, нужно связаться с оперативной службой. Кругом камеры слежения. Фиксируется каждый шаг. В камерах по 6–8 человек.
— Как в тюрьме отмечают большие церковные праздники? Получают ли заключенные подарки?
— На Рождество, Пасху и праздник Покрова церковь централизованно готовит подарки для раздачи всем заключенным. Вне зависимости от вероисповедания. Сейчас тюремное начальство утверждает, что значительно больше половины подопечных — мусульмане. Одно время для них была оформлена молитвенная комната.
По большому счету статус тюремного священника необходимо закрепить законодательно: его положение, права и обязанности, чтобы он не зависел от воли начальника тюрьмы, который сегодня в любой момент может сказать «не положено».
В некоторых епархиях сегодня в качестве эксперимента вводится послушание, когда священники служат только в тюрьмах.
— Интересно, а как выглядит тюремное служение на Западе?
— В 95-м году я побывал на конференции по тюремному служению в Вашингтоне и Оттаве, и мы там посещали тюрьмы. В Оттаве в тюрьме даже устроили пикник вместе с заключенными.
Канада — двуязычная страна. Французы — католики, а англоязычные принадлежат к англиканской церкви. У них положение такое: при преобладании католиков штатный капеллан — католик, и наоборот. И этот священнослужитель отвечает за духовное окормление всех. В том числе язычников. Если возникает необходимость, он договаривается о приходе священника нужной конфессии или шамана для индейцев. Капеллан не только причащает, он встречает все партии заключенных, беседует с каждым, выясняет проблемы и т.д. Заключенные заполняют анкеты, где есть вопрос о религиозном статусе. Эта практика нужна и нам.
— В тюрьме всегда присутствует особый запах, замешенный, мне кажется, не только на скученности, но и на страхе, отчаянии, несвободе.
— Мне трудно дать характеристику этому запаху. Когда я начинал свое служение двадцать лет назад, тюрьмы были переполнены. Тогда при штатной численности в полторы тысячи мест в пересылке на Красной Пресне содержалось 4200 человек, которые спали в три смены по очереди. Так было везде. Хочу отметить, что даже штатная численность во времена СССР в 2 раза превышала штатную численность при царском режиме, когда были построены тюрьмы. Но и в Вашингтоне, и в Оттаве, где заключенные находятся в комфортных условиях, я чувствовал все тот же запах. Выветрить его невозможно.
Елена Светлова
