Сергей Михайлович Артимович - сценарист, режиссер; родился в 1957 году в Саратове. Окончил Минский медицинский институт (1980), Высшие курсы сценаристов и режиссеров (1993, мастерская В. Мотыля). До учебы на ВКСР работал кардиохирургом. Создатель многих популярных телесериалов: «Кадеты» (в основе сюжета - история современных мальчишек, поступающих в кадетский корпус воздушно-десантного профиля); «Топтуны» (так называют оперативно-поисковое управление, одну из самых засекреченных служб МВД); «Тихая охота» (о работе отдела уголовного розыска по борьбе с карманными кражами); «Час Волкова» (о жизни и работе двух оперативников — майора Волкова и капитана Тарабрина); «Лесник» (история бывшего спецназовца, волею судеб оказавшегося в затерянной в глухом лесу деревушке).
Владимир Владимирович Шахиджанян вёл с Сергеем Михайловичем Артимовичем многочасовую беседу.
Предлагаем вашему вниманию текстовую версию интервью. Видеоверсию можно посмотреть здесь.
Читайте!
— Сергей Михайлович, все мы родом из детства. Начните с родителей.
— Ну да, наш такой формат безграничного интервью прямо располагает к тому, чтобы очень долго рассказывать о чём-то важном для себя, и хочется рассказать про родителей, потому что про них я могу рассказывать очень долго.
— Не торопитесь, чуть медленнее.
— Да. У них длинная и интересная история, у моих родителей, в принципе, была, про каждого из них можно было бы говорить много. Мой отец из Западной Белоруссии, вообще моя белорусская ветка — это всё западенцы белорусские, Гродненская область, Новогрудский район, это такие радзивилловские земли знаменитого новогрудского замка разрушенного, известного в Белоруссии памятника. Есть такая деревенька Вселюб, там живёт моя совсем уже малочисленная родня, потому что большинство моих родственников уже в могиле, там же они похоронены. И отец мой из деревеньки Вселюб, он там жил с детства, родился он в 1922 году, и, когда туда пришли советские войска, получив Западную Белоруссию в 1939 году по пакту Молотова-Риббентропа, к тому времени он в числе других молодых людей уже был готов включиться в советскую молодую жизнь, они уже ждали комсомол, ждали каких-то советских реалий, которые должны были наступить. Мне запомнилась история, когда он пошёл, узнал, что пришли уже советские войска, в Новогрудке проходит митинг, потому что уже проходило вот это объединение Белоруссии с Россией, он пришёл, волнуясь, они бежали, пешком четырнадцать километров они дошли до Новогрудка, и первое его впечатление от советских людей, от России, пришедшей к нему — он видел, что там стоят советские воины, советские солдаты, стоит боевая техника, идёт митинг, и он кого-то из них по плечу, к нему обернулся, и оказался татарин с таким монгольским лицом скуластым, и вот это вот лицо России, татарское лицо, которое пришло в Западную Белоруссию, в глубинку — это некий образ, который я запомнил для себя. А мама моя, наоборот, в это время жила в Китае, она родилась в Чанчуне, в белогвардейской среде, потому что мой дедушка был белогвардеец-контрразведчик, а бабушка была подружкой Фадеева, подпольщицей.
— Простите, кем был дедушка?
— Белогвардейским полковником. Фамилия у него была Царский. Игнатий. Он как раз мою бабушку, как в каком-то дурном революционном фильме, он её арестовал и вёл следствие по её делам, потому что она была подпольщицей-комсомолкой, она входила в одну ячейку с Фадеевым, дальневосточным нашим подпольщиком, и чуть ли не готовились они к расстрелу, там что-то такое было. И вот по семейным каким-то, к сожалению, не очень внятным для меня сейчас преданиям, потому что я по молодости лет не сильно всё это расспрашивал у мамы, хотя должен был, конечно же. Мамы уже давно нет, и не у кого спросить сейчас уже.
— Сколько уже нет мамы?
— Мамы нет уже больше десяти лет.
— А вам сейчас сколько?
— А мне пятьдесят семь.
— То есть, когда вам было сорок семь лет, мама ушла из жизни?
— Да.
— И до сорока семи лет вы так и не смогли у мамы спросить?
— Ну, вот как-то, к сожалению, да. Я с ней даже разговаривал, а то и уговаривал написать мемуары, и она начала писать, но, понимаете, это поколение тех людей, которые прошли вот ту судьбу мамину, если мы долго будем говорить, я бы рассказал, не знаю, насколько это интересно нашим зрителям. Просто для девушки, родившейся в Чанчуне…
— Давайте не думать о зрителях, а думать обо мне. Мне это интересно.
— Ок. Девушка, родившаяся в Чанчуне и потом переехавшая в Советский Союз, брата своего отдавшая в лагеря и прожившая здесь всю жизнь под наблюдением КГБ, как-то не очень её тянуло на откровенности со мной и на рассказ о каких-то подробностях своего детства. Вообще мои родители от этого меня немножко дистанцировали, не сильно грузя информацией о своей собственной молодости, вот, и так какие-то…
— Сергей Михайлович, не обижайтесь на меня.
— Да-да.
— Договорились? Как «вот» (??), так щёлкнуть?
— Вы будете щёлкать?
— Я буду щёлкать.
— Щёлкайте, пожалуйста, вы так же свободны, как и я.
— Замечательно.
— Хорошо. Так вот. Что я хотел сказать? Возвращаясь к родителям моим, мама родилась в Чанчуне и жила там до начала гражданской войны в Китае, Гоминьдан, Чан Кайши, все эти вещи были при ней. А мой отец, родившийся в Западной Белоруссии, вступил в советские войска в 1939 году, при оккупации Белоруссии, которая произошла очень быстро, он оказался на оккупированной территории и, как и большинству молодых людей, живших в Белоруссии в сельской местности, ему приходилось существовать между двумя мирами, ночной мир — это партизаны, а дневной мир — это была полиция и немцы, которые тогда приезжали в эту деревню, деревня Вселюб тогда была очень крупной по белорусским меркам. Это было «Местечко», ещё польское название «Местечко», не только потому, что там были евреи, это был такой просто географический термин. Но там действительно «Местечко», «местечковость» наше понятие, потому что там было много евреев, торговлю держали евреи. Но там была ещё огромная часть населения деревни, состоящая из католиков, и очень большая часть русских, как они называли себя русскими. Поэтому я привык, что есть мы, русские, в Западной Белоруссии, и есть «яны»-католики, «яны»-поляки. Вот это было разделение такое (что-то вы не щёлкаете, когда я сказал «вот»). И евреев уже после войны там осталось мало, потому что… По понятным причинам.
— Если можно, «понятные причины» чуть-чуть побольше.
— Ну, евреи были уничтожены во время войны, потому что большая часть евреев была в Новогрудке уничтожена, это был лагерь смерти маленький, там до сих пор стоит мемориал гибели евреев. И отец входил в какую-то молодёжную организацию, которую организовали немцы для белорусской молодёжи, что-то вроде народных дружин, и заодно был партизанским связным. И так они существовали в этих двух мирах, там практически все оккупированные территории существовали, я думаю, потому что это было и на русских территориях, и на украинских, и на белорусских, соответственно. В Белоруссии не было такой рьяности местного населения по уничтожению евреев, как было в других республиках, было в Прибалтике, было в Украине, была ко всем очень толерантная вообще страна и привыкла жить мирно между всеми, поэтому все эти вещи хоть и происходили, но белорусское население в этом участвовало, может быть, меньше, чем в каких-то других вещах. И когда в 1944 году пришла советская армия, у моего отца уже был призывной возраст, ему было уже двадцать два года, его призвали в советскую армию, и он пошёл уже воевать. Он прошёл победным маршрутом от… Сегодня мы празднуем день взятия Будапешта, и Будапешт брал мой отец, в том числе. И закончил он в Вене, 9 мая встретил в Вене, и 10 мая после праздников их погрузили в эшелон, и они поехали через всю страну продолжать войну с Японией уже. И мой отец был в числе первого десанта, который высадился в Харбине, они десантировались посадочным способом, и, забегая вперёд, скажу, что, когда я снимал фильм про воздушно-десантные войска, у меня был такой документальный фильм, было очень интересно поднимать эти материалы, о том что десантники наши как раз в войне в Китае с Японией хорошо себя показали, потому что до этого использование воздушно-десантных войск в советской армии было неудачным. Были две большие операции, они были неудачными, а вот чанчунская и харбинская операции были удачными. Высадившись в Чанчуне, мой отец принял участие в боевых действиях, уже в то время они добивали (неразборчиво) армию…
— Это когда вы снимали «Оккупация. Мистерии»?
— Нет, это когда я снимал «Крылатая пехота России», есть такой фильм.
— А, есть документальный фильм, 2006 год.
— Да, наверно. И там отец встретился с моей мамой. Юная моя мама, восемнадцатилетняя…
— Ему двадцать три?
— Ему двадцать три, ей восемнадцать, девятнадцатый год, и она работала в какой-то структуре, устроилась работать уже в советской структуре, как она называла, на киностудии…
— Где-где?
— На киностудии какой-то фронтовой, как это ни забавно. И они занимались обеспечением документальных съёмок, которые делали фронтовые корреспонденты, и обеспечением войск фильмами, культурно-массовая работа, политическая работа шла в советской армии всегда активно, и они смотрели кино. И у мамы, я помню из детства, были такие папки рекламных материалов забавных, вот эти все фотографии наших кинозвёзд, наши трофейные фильмы немецкие, она хранила, это было очень забавно. И вот они там встретились, они познакомились, начались какие-то отношения, потом семья моей мамы начала собираться в Россию…
— Бабушка?
— Ну да, бабушка, дедушка, старший брат, старшая сестра моей мамы, они все стали готовиться к переезду в Россию, потому что активно вот эта вся диаспора, которая была в Китае, она обрабатывалась нашими органами, которые занимались репатриацией, и они все готовились к переезду в страну.
— Ну, там же, по-моему, и Вертинский был, там же был Лундстрем…
— Ну, не там же, где была непосредственно мама, но где-то в этой среде. Вот мой дядя, старший брат мамин, он общался в этой среде, он многих из них знал, и он ходил в какие-то такие радикальные структуры, русское националистическое какое-то там у них было воинство, он туда входил, за что он и сел, вернувшись сразу в Советский Союз. Сел и мой папа за то, что он дружил с немцами, входил в эти молодёжные структуры. И до смерти Сталина вот эта вся моя родня отсидела ровненько, потом отец вышел и был реабилитирован, потому что он кроме того, что он был участником вот этого ДНД (?), он был ещё и партизан, поэтому он был полностью реабилитирован, ему были возвращены все награды, в том числе и боевые награды, которые он завоевал, воюя с немцами, он был сержантом, командиром бронебойного отделения.
— Чуть-чуть помедленнее.
— Бронебойщики — это те, которые лежат с ПТРами, такими огромными ружьями, на самом переднем краю и стреляют в идущие на нас танки. И одним из этих людей был мой отец. Вот такая история про моих родителей.
Продолжение следует...
