Сергей Доренко – из тех российских журналистов (хоть это определение и не исчерпывает его занятий), которые сильно меняются.
И не в том дело, что иногда он бывал в числе сторонников Путина, а иногда в оппозиции к нему; не в том, что работал сперва на «Первом канале», а потом на «Эхе»; не в том, что участвовал в политике, а потом стал обсуждать ее издали. Нет. Он очень меняется внешне, и нынешний Доренко – бритый наголо, брутальный, передвигающийся главным образом на мотоцикле – почти ничем не напоминает «самого красивого ведущего», как называли его тогда.
Примерно так же эволюционировал и образ российской прессы – в девяностые она считалась оплотом справедливости и свободы, теперь превратилась в символ грубой продажности; но большинство пытается сохранять лицо – а Доренко словно нарочно делает его хуже, чем оно есть. И представить, что он будет как-то работать над улучшением имиджа – фильтровать слова, изображать прекрасные манеры, – немыслимо. Он подставляется постоянно, это и есть его главное занятие. И за это, только за это его стоит выделять из числа коллег. Талант – это уж самоочевидное, и он, как мы знаем, ничего не гарантирует.
Даты
1959 – родился 18 октября в Керчи в семье военного летчика
1982 – отправляется в Анголу в качестве переводчика с португальского
1999 – назначен заместителем гендиректора канала ОРТ
2004 – начал вести передачи на «Эхе Москвы»
2014 – появляется на радио «Говорит Москва», вскоре становится главредом
«Дайте мне пожить с видом на Кремль!»
– Пресса продажна?
– Ни в коем случае. Ты уж реши – закабаленная и непродажная? Или свободная и продажная? Свободно дает направо и налево только свободная пресса. Попробуй поставить сегодня выгодный тебе сюжет на ТВ. Не сможешь.
– Ты меня позвал в гости в Дом на набережной: каково это – жить с окном на Кремль?
– Ты помнишь эпиграф к «Троецарствию»?
– Ну, я же не Латынина...
– Волны Великой реки бегут и бегут на восток,
Славных героев дела уносит их вечный поток;
С ними и зло, и добро – ничто не вернется назад...
– С той только разницей, что река не великая.
– Да, не Янцзы. Но течет в этом месте строго на восток, я проверял.
– А кто до тебя жил в этой квартире? Призраки не тревожат?
– История прослеживается до пятидесятых. В пятидесятые тут жили два супруга-генетика, и тут же располагалась их лаборатория. Проклятая лженаука уже была разрешена, но еще не поощрялась. Что касается призраков... Юля, нас тревожат призраки? Видишь, жену тоже не тревожат. Мой дед – помощник машиниста тепловоза, отец всю жизнь кочевал по стране в качестве военного и осел в Киеве, потому что отставники вообще предпочитали к концу службы либо Прибалтику, либо Севастополь, либо Киев: Москва, казалось им, пахнет вокзалом. Дайте мне, который никогда и мечтать о таком не мог, пожить в доме c окнами на Кремль.
– Это очень дорого?
– Сейчас все дешевеет. Имею в виду недвижимость... хотя не только.
– Можно напрямую спросить, глядя на Кремль: кто оттуда тебя крышует? Хотя «крышует» – ужасное слово: скажем, курирует.
– Не выгоняют из страны – вот и спасибо. До крыши не дорос.
– А Путин?
– Путин помнит обо мне, как помнит он обо всех, с кем когда-либо общался. Лично я с ним давно не общался, но когда общался, он посоветовал мне худеть, потому что перестал сходиться пиджак. С интонацией старого тренера, который встретил другого старого тренера и заметил, что тот несколько распустился.
«Преемник Путина будет сидеть под его портретом»
– Чем можно объяснить неизменный – в пределах статистической погрешности – рейтинг Путина?
– Он нестыдный. За Ельцина приходилось стыдиться постоянно, а за Путина – нет.
– А за Крым?
– За это его всегда будут на коленях благодарить. Крым – наше сердце, двадцать лет оно было вырвано, теперь вернулось, и никто его больше не отдаст. Россия – тонкая полоска обитаемого пространства вдоль вечной мерзлоты. Здесь понимают, что такое юг, и умеют его ценить. Мы лишились почти всего юга – у нас забрали Одессу, Николаев, но Крым никогда не переставал быть нашим. Можно было спросить любого – и любой жаждал его возвращения. Когда это осуществилось, рады были все, но не все эту радость показывали.
– А что будет с Новороссией?
– С Новороссией, говорил я еще в четырнадцатом году, история примерно такая. Человеку заломили руку и одновременно отняли кошелек (можно уточнить, что кошелек был не его, но это сейчас не принципиально). Он хочет, чтобы ему отпустили руку. Кричит: руку, руку отпусти! И когда ее отпускают, он уже не помнит про кошелек. Новороссию, конечно, отпустят, как только в киевском руководстве появятся вменяемые люди, и разрешат им молиться и учиться на родном языке. Ведь вопроса только два: русский язык и принадлежность к русской церкви. Как только они решатся, Новороссия спокойно войдет в Украину. Мы ведь и сами понимаем, что после Крыма из Украины исчезло два – больше! – миллиона людей, настроенных пророссийски. Новороссия – еще два миллиона. Мне кажется, гораздо лучше иметь в Украине эти два миллиона пророссийских избирателей, чем любой ценой настаивать на сохранении новороссийской государственности. Тем более что и у самой Украины с государственностью не очень хорошо. Я украинец и могу себе позволить такие слова. Ну не складывается в Украине с государственностью, не получается. Никогда не получалось. Вероятно, потому, что украинские политики вообще не умеют держать слово, с ними ни о чем нельзя договариваться. Ты поговорил с ними, идешь в гостиницу – и узнаешь, что они о тебе уже сказали противникам. Они недоговороспособны. Ты ешь с крупным украинским политиком тартар из лосося и договариваешься о чем-то, а завтра на твой звонок уже отвечает помощник и говорит: вы гражданин другого государства и должны обращаться по протоколу, вот телефон нашей протокольной службы...
– На президентских выборах победит Тимошенко?
– Пока у нее серьезное преимущество.
– А в России? Путин уйдет?
– В 2024 году (или даже в 2022 – поговаривают и о намерении соскочить раньше) Путин уйдет стопроцентно, ибо он юрист, человек параграфа. Он думает над тем, как уйти, чтобы сохранить рычаги влияния. Роль премьера – он может сидеть на посту хоть 20 лет, как Меркель – его тоже не устраивает. Он не хочет менять форму правления. Кроме того, в 2024 году ему 72 года. Много. Он выстроит такую конфигурацию, при которой следующий человек в Кремле будет сидеть под его портретом. Сидеть 6 или 12 лет. До 2036 года никаких перемен не будет.
– Что с экономикой?
– Россия всегда так развивается: сначала изолируется и накапливает технологическое отставание, затем упирается в технический и культурологический тупик и это отставание преодолевает через кризис вплоть до развала, впитывая – что там наизобретали? – порох, айфоны и прочие технические новшества. Потом закрывается снова еще лет на тридцать – и все повторяется по новой. И так будет всегда, потому что наша страна не приспособлена для горизонтальных взаимодействий.
– Интересно. А какая же приспособлена?
– Любая, где несколько больше плотность населения. От Венгрии до Америки. У нас население тонким слоем размазано по огромной, несопоставимо безграничной территории. И от этого личные границы каждого тоже на замке: у людей нет навыка взаимодействия. В Штатах ты скован тысячей общих предрассудков: каждое воскресенье, начистив машину – даже если ехать всего километр – и одевшись в лучшее, ты отправляешься в церковь. Если ты этого не делаешь, твои отношения с соседом сильно осложняются. А если при этом ты еще и не стрижешь газон – сообщество сделает все, чтобы ты продал дом и переселился. В России личное поведение человека не управляется ничем – ни законом, ни привычкой. Ты не обязан соблюдать прозрачность сделок. Ты не обязан вести честный бизнес. Ты не обязан даже есть оливье на Новый год. Вместо опыта горизонтальных связей – огромный опыт вертикального управления. И потому здесь никогда не будет иначе, пока плотность населения не достигнет европейской; не представляю этого в обозримом будущем.
– Мне как раз кажется, что здесь очень слабое вертикальное управление – огромная подушка между властью и народом – и мощные горизонтальные связи: одноклассники, сокамерники, соседи...
– Это связи чисто внешние, сетевые, виртуальные. Местного самоуправления – без Москвы – никогда не получалось. Территорию организует Москва, центр, и выполняются только решения, принятые в этом центре. Элиты – центральные и местные – присягают ему.
– Если у этого центра все так прочно, чем ты можешь объяснить программу «Москва. Кремль. Путин»? Зачем еще и такая топорная пропаганда на фоне сплошной незыблемости?
– Но ведь это не инициатива Соловьева и вообще телевидения. Это запрос элит.
– Запрос на что?
– Они хотят подтвердить свою верность присяге. Для всех очевидно, что Путин готовит транзит власти, что ломать Конституцию он не хочет, однако нас ожидает существенное переформатирование системы – такое, чтобы он, не будучи президентом, оставался гарантом. Значит, нужно подтверждать, что они готовы. Это их стремление, которое вот так оформилось; их присяга на вечную лояльность через многократную перманентную присягу Путину.
«Березовского никогда не лупили»
– Хорошо. Представь, что тебе звонят «оттуда» – куда выходят окна – и предлагают в эфире мочить близкого приятеля. Что ты сделаешь?
– Эта ситуация невозможна. Они знают, что я неуправляем.
– Ой ли.
– Это знали и Березовский, и Гусинский. Боря мог сколько угодно мне говорить, что я вижу узкий горизонт, а он – широкий. Но и он понимал, по крайней мере я ему объяснял: Боря, это ведь тебе только кажется, что я бью Потанина. Это иллюзия, что я отнимаю у него «Череповецкий азот». На самом деле, нападая на одного из вас, я уничтожаю вас всех, просто вы этого еще не видите. Так и оказалось.
– Он давал тебе непосредственные ориентиры?
– Меня надо ввести в состояние. Чтобы я напал, надо, чтобы я возненавидел. Потом надо, чтобы жертва бурно отреагировала, и вот тогда я впадаю в азарт, тогда подавайте мне нож и вилку – я буду его препарировать! Лужков так реагировал. Примаков – так. А Кобзон, которого страна проводила сейчас, не реагировал на мою критику, кстати. Он был жесткий и даже, возможно, жестокий, но не агрессивный. Его ткнешь – ноль эмоций. И мне его трогать было неинтересно, у нас были нормальные отношения. Вот Михалков – тот агрессивный, реагирующий. Он мне недавно при встрече говорит: что это вы, Сергей, со мной такой ласковый при встрече, а за глаза говорите такие гадости? Я говорю: Никита Сергеевич, я вас троллю. Не понимаете, что это такое? Пусть дочка объяснит. Издеваюсь, проще говоря. Он почему-то разозлился.
– Как ты думаешь, Березовский покончил с собой или ему помогли?
– Думаю, он все сделал сам. Он был в серьезной депрессии. Как и я в момент нашей последней встречи, когда ушел с «Эха». У Березовского были в жизни две страсти – политика и девушки. В политике последовал ряд убийственных проколов. Он привел к власти в Латвии социалистов – они его кинули. Он собирался вести дела в Штатах, подружился с Джебом Бушем – братом, флоридским губернатором, – но потом мне сказал: нельзя работать в стране, где ты дружишь с братом президента и при этом тебя может повязать любой шериф на автозаправке. Потом были идеи насчет Бразилии, насчет футбольного клуба «Коринтианс», – не вышло. С Грузией – не вышло. На Украину потратил 35 миллионов – они вообще забыли об этом. Короче, ни один политический проект не увенчался успехом, все его только разоряли. И вторая страсть – девушки. Он позволял им непозволительно много, мог во время самых серьезных переговоров отвлечься на каприз девчонки, которой запекли не ту рыбу, вызвать шефа, учить его запекать рыбу... Были постоянные девушки в Лондоне (две), в Израиле, потом деньги кончились. Кончились настолько, что, приезжая в Израиль, он ночевал у друга – не мог позволить себе гостиницу. И девочки расползлись. А без этих двух вещей он существовать не мог. Он совершенно не умел переносить поражения, потому что до известного момента не знал их. Мне говорил один его приятель, якобы в школе Березовского лупили, потому что он был маленький. Не верю. Березовского никогда не лупили. Он был триумфатор, но когда триумфы кончились – честно погиб.
«Ранимее меня – только Сурков»
– Ты хотел бы вернуться в телевизор?
– Не вижу такой необходимости и не сделал бы этого ни за что. Зачем? Сейчас время Дудя, его смотрят миллионы. У меня наилучший показатель был 27 миллионов зрителей в 90-е, и это был «Первый канал», политическая программа, напряженные времена. Дудь сегодня легко покрывает половину телевизионной аудитории, а влияет на своих зрителей сильнее, чем телевидение. Исключительно за счет нецензурированных вопросов, интересных собеседников и внутренней свободы. Иными словами, в ситуации непрерывных пробок мотоцикл эффективнее машины, просто на мотоцикле надо уметь ездить.
– Но деньги, которые крутятся на телевидении, несопоставимы с деньгами Дудя.
– Несопоставимы, потому что у Дудя больше. Он тратит на производство, допустим, 30.000 долларов, и его чистый доход составляет около 100.000 баксов в месяц. За счет рекламы, количества просмотров и т. д. Мало кому на телевидении снятся такие деньги. Дудь – пионер жанра, скоро в этом жанре будут работать десятки. Дудь уже завоевал даже так называемую глубинку. Я выезжаю недавно из ворот – ко мне кидаются для селфи парень и девушка. Я, польщенный: что, вы мое радио слушаете? Да нет, у Дудя вас видели! Они из-под Рыбинска, и их родственники во глубине Калужской области тоже видели меня у Дудя.
– Можешь сказать, какой вклад ты лично внес в журналистику?
– Никакого. Какая журналистика, помилуй? Я мизантроп, люди этого темперамента не бывают журналистами. А мой жанр – мизантропия, культурология... Я бы даже сказал – культурология как защита от мизантропии. Ведь я очень раним, очень. Vulnerable, как говорят англичане.
– Мне кажется, что я знаю еще одного ранимого человека. Это Сурков.
– Тоже vulnerable. Но у него это усугубляется еще и тем, что он в сто раз тоньше и образованнее меня, кстати, абсолютный самоучка. Сам себя сделал, без всякой помощи. Если бы случилась такая фантастическая ситуация, что ты бы с ним поговорил, он бы все твои намеки и цитаты ловил немедленно. Он недавно, я знаю, собрал артистов в ресторане, и они читали стихи Серебряного века – от Блока до Мандельштама, и он тоже читал. Это его способ наслаждаться жизнью, а другие наняли бы, не знаю, чемпионов по драке без правил или бродячий цирк...
– Как же он, с такой культурой и ранимостью, может быть помощником президента, заниматься всем вот этим...
– Как и я, исключительно от ранимости. Чем еще может заниматься культурный человек? Важно только, чтобы мы оба не забывали: великая река, текущая на восток, уносит все.
Быков Дмитрий
