Одно время под этой рубрикой мы начали писать на, казалось бы, отвлеченные, полуабстрактные темы, касавшиеся разных качеств человека. проявлений и состояния его души, — «Верность», «Чуткость», «Жизнелюбие»... Так наши «колонки» и назывались. Но почему-то из этого ряда выпала ... «Совесть». А между тем, как любила говаривать моя мудрая мама, «совесть — тоже хорошая вещь».
Впрочем, я догадываюсь, почему авторы колонок обошли стороной тему совести. Слишком ответственна и безгранична! И я не берусь объять необъятное. Лишь чрезвычайные обстоятельства подтолкнули к этому трудному разговору...
Так что же такое совесть? Тяжкий душевный груз? Сладкое бремя? Или все же броня от порчи? Вопросы можно продолжить. Но каковы ответы? У каждого человека свой? Нет, такую лазейку жизнь нам не оставляет, потому что совесть одномерна, как христианское «Не убий!». Выражение «Живи по совести» могло бы стать одиннадцатой библейской заповедью, если бы не было растворено в предыдущих десяти.
Совесть одномерна, но разномасштабна. Мальчуган из толстовской притчи о сливовой косточке столкнулся с понятием совести за обеденным столом и получил урок на всю жизнь. Перед взрослым человеком нравственные проблемы возникают ежечасно. Одни их решают по неписаным законам совести, другие перешагивают через них, как через камень на дороге. Первые, слабовольно вильнув душой, страдают, мучаются, краснеют, пока не исправят ошибку. У вторых — малокровие: краснеть они не умеют, но от этого не страдают. Они без зазрения совести делают свои грязные дела, а потом умывают руки, считая себя чистенькими.
Антипод совести — подлость... Вот уже больше года я живу с чувством оскорбленного достоинства за одного близкого мне человека. Это мой школьный учитель географии Николай Николаевич Комаров. В октябре 1993 года, за полгода до его смерти мы, ученики Комарова, пришли поздравить своего учителя с 79-летием в его однокомнатную квартиру и вдруг узнали, что «столуем» уже не в его квартире. Как же так, Николай Николаевич? «Да продал я ее — на одну пенсию не проживешь». Кому? «Дочери моих бывших алтайских учеников — Ольге Митрофановне Казарцевой. Она сейчас переехала в Москву, работает в министерстве народного образования». За сколько продали? «За пятьдесят тысяч...» Это в июне 1993 года! Да почему же с нами-то не посоветовались? «Лето же — вас никого в Москве не было». Посмотрели договор. Все, на первый взгляд, оформлено по закону, заверено нотариусом, и даже стоит подпись Комарова, удостоверяющая, что деньги от Казарцевой он получил.
Предусмотрительная женщина привезла нотариуса на дом к Николаю Николаевичу, оформила договор под обязательство ухаживать за немощным человеком (он уже больше года болел после нападения хулиганов на улице) и, что немаловажно, с обещанием помочь Комарову выпустить сборник его стихов. Стихи он писал всю жизнь, собирал в рукописные тома, которые сам переплетал и оформлял. Всю жизнь мечтал подержать в руках отпечатанный в типографии сборничек...
Мы, ученики, всполошились: как же так, нашего Николая Николаевича попросту ограбили! Двое моих однокашников встретились с Казарцевой и выяснили, что даже этих жалких 50 тысяч она не отдала, хотя уговорила Н.Н. поставить подпись — авансом (а «бескорыстный» нотариус заверил).
Разумеется, никакого ухода за больным не было. Было единственное: нетерпеливое ожидание смерти старика, после чего она становилась хозяйкой его квартиры.
Мы забили тревогу, бросились по судам, пытаясь доказать, что договор составлен с нарушением закона (при внимательном подходе это было нетрудно установить). Но районные суды начали нас «футболить» по месту жительства истца и ответчицы, городской суд вообще рассматривать дело по сути отказался, вернув его в районный. И действительно: кто мы такие? Подумаешь, ученики! Да нет ли у нас какой-нибудь корысти? Корысть у нас была: поставить памятник на могиле учителя и выпустить сборник его стихов.
О чем мы и сказали служительнице народного просвещения и потребовали хотя бы частичной компенсации за украденную квартиру для выполнения своих обязательств перед памятью Комарова. Полгода Казарцева скрывалась в засаде (пока суд еще мог решить дело не в ее пользу), а потом с «законным» ордером на руках явилась в сопровождении милиционера, взломала дверь и вошла в квартиру полноправной хозяйкой. Через несколько дней она пустила туда квартиранта, которому приказала выкинуть всю «рухлядь»: коллекцию камней, книги и главное — переплетенные тома стихов Николая Николаевича. Расчет был незатейливо прост: издавать теперь нечего! Квартирант исполнил все, как приказали: стихи выбросил на помойку, а 60-килограммовую плиту, которую мы должны были к годовщине смерти Комарова поставить на его могиле, принял за... экспонат коллекции камней и увез к себе в деревню. Такой наивный.
Плиту пришлось вернуть. И со стихами Казарцева просчиталась: к счастью, у одного из нас сохранилась кассета с записью «Избранного» Николая Николаевича в его собственном исполнении.
... А теперь сами решайте, имеет ли эта история отношение к разговору о совести.
По несложной ассоциации я вспомнил ее недавно, сидя на годовом собрании акционеров «Известий». Один руководящий известинский господин, взгромоздясь на трибуну, глубокомысленно объяснял причину ликвидации «Недели», заученно муссируя тезис о несуществующих убытках: «Мы не можем себе позволить такое убыточное издание! Представьте: приходит сын к отцу и просит — «Дай денег!» А у того их нет, ну, нет — и все тут».
И невдомек было велеречивому оратору, уж коль скоро он придумал такой образ, что умный и любящий отец в подобной ситуации не вышвыривает родное чадо на улицу, не отнимает у него имя («Известия» прихватили даже наш логотип — так, на всякий случай), а дает ему возможность самостоятельно встать на ноги и даже посильно помогает ему в этом. И уж совсем запамятовал оратор, что тридцать два года из 35-ти «чадо» щедро кормило «родителя» — «Неделя» с ее двухмиллионными тиражами и популярностью была одним из самых прибыльных изданий в стране. Но эти люди лишены «комплекса благодарности».
А между тем совесть — тоже хорошая вещь.
