Миф о доносах
Именно тогда в массовом сознании закрепилось два мифа. Первый – о том, что массовые репрессии были ежовщиной, т. е. инициативой и виной Ежова и его прислужников. Второй – о том, что важной причиной террора были доносчики, раскручивавшие маховик арестов. Если первый миф в значительной мере постепенно был преодолен, то второму оказалась уготована долгая судьба. Можно сказать, что он широко распространен до сих пор, хотя почти не был предметом глубоких исследований. Историки, долгое время работавшие с доступными официальными материалами, находились под влиянием сообщений о митингах и собраниях, клеймивших врагов народа и требовавших крепить бдительность. Логика таких рассуждений была слишком простой: раз люди миллионами поднимали руки на митингах, значит, миллионы действительно участвовали в разоблачении врагов, писали доносы друг на друга. Концепция «террора снизу» отчасти подтверждалась мемуарными свидетельствами о наличии доносов, которые, несомненно, существовали, и в немалом числе.
Первые серьезные сомнения по поводу доносов у историков появились в начале 1990-х гг., когда ненадолго открылся доступ к материалам следственных дел 1937–1938 гг. Выяснилось, что основой обвинительных материалов в следственных делах были признания, полученные во время следствия. При этом заявления и доносы как доказательство вины арестованного в следственных делах встречаются крайне редко. Глубокое исследование механизмов «большого террора» вполне разъяснило причины такого положения. Организация массовых операций 1937–1938 гг. не предусматривала широкого использования доносов как основы для арестов. Изъятия антисоветских элементов проводились первоначально на основе картотек НКВД, а затем на основе показаний, выбитых на следствии. Запустив конвейер допросов с применением пыток, чекисты в избытке были обеспечены «врагами» и не нуждались в подсказках доносчиков. В конце 1937 г. Ежов разослал в УНКВД краев и областей указание с требованием сообщить о заговорах, которые были вскрыты с помощью рабочих и колхозников. Результаты были разочаровывающими. Типичная шифровка пришла 12 декабря 1937 г. от начальника Омского УНКВД: «Случаев разоблачения по инициативе колхозников и рабочих шпионско-диверсионных троцкистско-бухаринских и иных организаций не было».
Итак, сталинский террор и массовые доносы были явлениями связанными, но в значительной степени автономными. Активизируясь по мере нарастания террора, доносы, несомненно, служили основанием для определенного количества арестов. Однако истинные причины эскалации террора, его цели и направления определялись вовсе не общественной активностью, а планами и приказами высшего руководства страны и деятельностью карательных органов, запрограммированных на фабрикацию дел о массовых и разветвленных контрреволюционных организациях
Устойчивость мифа о всеобщем доносительстве как движущей силе террора может служить одним из показателей относительной эффективности сталинской пропаганды. Однако внушить ложные идеи было гораздо проще, чем преодолеть глубинные последствия «большого террора». Наиболее известное из таких последствий – ослабление Красной армии накануне войны. Многие историки убедительно доказывают, что массовые аресты и увольнения командного состава не просто лишили армию некоторой части опытных кадров. Они вселили в уцелевших командиров чувство неуверенности, боязнь инициативы, подрывали армейскую дисциплину.
Еще одним свидетельством разрушительности террора многие историки считают массовый коллаборационизм военного периода. Это явление, как и вообще моральное состояние советского общества, деформированное репрессиями, все чаще становится темой исторических исследований. Историки экономики зафиксировали, что в 1937 г. в СССР начался серьезный экономический кризис, спад промышленного производства. Одной из его причин считают массовые аресты инженерно-технических работников, падение качества руководства и трудовой дисциплины. В серьезном кризисе в 1937–1938 гг. оказался даже гулаговский сектор советской экономики, который, казалось бы, должен был выиграть от массовых репрессий. Как показали исследования архивов, лагерная система не смогла «освоить» огромные потоки заключенных. Результатом были дезорганизация лагерей, массовая смертность заключенных, заметное падение показателей экономики принудительного труда.
Этот короткий перечень составляет лишь вершину огромного айсберга. Проблема последствий террора имеет всеобъемлющий характер, потому что не существовало ни одной области социально-экономической жизни, которую не затронули бы массовые аресты и расстрелы. Изучение этих вопросов – одна из перспективных задач для историков советского общества. Задача научная, но, как кажется все чаще, не только.
Автор – ведущий научный сотрудник Международного центра истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий, профессор Школы исторических наук НИУ ВШЭ.
Источник
