В статье «Сталин умер завтра» («Новая газета», 12.07.2017 г.) был разобран сам объект культа — начиная с участия вождя в организации убийств и заканчивая созданием тупиковой модели, воспроизводимой лишь ценой безмерных жертв. Цикличность кризисов власти тоже унаследована нами от неумения системы трансформировать себя иначе как через смерть — и от ее же уникальной способности восстанавливаться в разных обличьях. Сейчас это политическое тело вновь пытаются подогреть и принарядить. В процесс «гальванизации зла» безотчетно встраиваются люди, считающие себя критиками Сталина и режима. Речь уже не об отношении к личности — в смягченных формах воспроизводится сама модель. И не потому, что у нас снова любят Сталина, — наоборот, у нас учат любить Сталина, потому что режим реально движется к этому прототипу и другой легитимации в истории не находит.
Обратная генетика
Каждый политический порядок производит себя от избранных сюжетов предания. Гены срабатывают «назад»: дети порождают себе правильных родителей, потомки воспитывают славных предков. История как политическая генеалогия всегда перфорирована и размечена сильными акцентами в точках активного диалога с прошлым.
Генетически и функционально Россия 2000-х прямо происходит из 1990-х. Фундамент, созданный на руинах «застоя» не без грязи и мук, остался в основе нынешней системы, включая заделы рынка, институтов, «собирания» и «стабильности». Пользуются этим наследием в полной мере, но неблагодарно. Зверски ненавидеть 1990-е могут люди, заработавшие статус и достояние на возможностях, открытых именно тогда, теми людьми и той ценой.
То, что на этой базе надстроилось, — отдельный вопрос. Ревнители правильной и чистой свободы считают, что все плохое в нынешнем режиме было заложено Ельциным, не сподобившимся отдать власть сначала Хасбулатову (1993), а потом Зюганову (1996). Апология Путина, наоборот, утверждает, что все хорошее создано им начиная с 2000-х и ельцинизму ничем не обязано. Власть эту связь аккуратно обходит, хотя и отрабатывает пунктирным ритуалом (чудо протокола — спаренный визит президента и премьера на открытие Ельцин-центра в ноябре 2015 года). Политическая автобиография режима перескакивает через «яму 1990-х» назад в историю — но куда?
С «кадрами» все решено: стерты все лица постсталинской эпохи — Ельцин, Горбачев, Андропов, Брежнев, Хрущев. Сталин первый, с кем Путин встречается в этой ретроспективе. И последний: дальше опять провал. Выпадают и Ленин, и великие цари, победители и реформаторы. Где-то в тени усатого маячит Грозный, но и то лишь как «Сталин сегодня».
Гербовый девиз Аракчеева: «Предан без лести». Наша чудная родословная — шедевр, созданный под девизом «Лесть без мозгов». Опять «Два вождя…». Образ предательски изобличающий и слегка комичный: Путин и Сталин — «одиночество вдвоем» во всей истории государства Российского.
Репрессалии с человеческим лицом
В сопоставлении новой версии персонализма со старой есть ценные отличия. На фоне симптомов мегаломании, культа и нарциссической зависимости нет массовых чисток и кровавых ротаций, не говоря о приступах садизма. Но после Сталина такой фиксации власти в одних руках не было даже у генсеков в обойме с Политбюро и ЦК.
Зачистка политического поля стала несравнимо гуманнее. Соперников убивать не надо — их просто нет. Показательные процессы, наоборот, есть, но не объявляются политическими и обходятся без расстрелов и пыток.
Техники нейтрализации враждебных классов заметно смягчены. Малый и средний бизнес (да и средний класс в целом) давят, как когда-то давили частную торговлю, мелкотоварное производство и крестьянство — стратегически и политически, как социально чуждое. Все, что экономически не зависит от государства, как говорил Ленин, «ежечасно, ежеминутно» порождает не то, что нужно диктатуре пролетариата на галерах. Однако сейчас это все же не сплошная экспроприация с раскулачиванием бедняков.
Смягчены технологии «воспитания чувств». Массовые репрессии, лагеря и казни сменило точечное запугивание методами «мягкого террора». Чувство обреченности внушается не повальным исчезновением людей вокруг, но выборочными процессами с демонстративным произволом судебных решений. И лексикой: когда протест испугал всерьез, его быстро связали с «пятой колонной» на содержании врагов. Представителей «лучшей части общества» (В. Сурков) в одночасье сделали лицами особой категории — «морально репрессированными».
Создатели закона об «иностранных агентах» также прекрасно знали, что в нашей политической культуре эти слова означают одну группу смыслов — резиденты, нелегалы, диверсанты. Вокруг нежелательных структур гражданского общества нагнетается шпиономания, по масштабам бедствия уже не «застойная», а именно сталинская.
Отношение к понятию «креативный класс» живо напоминает о классово чуждых элементах. Постепенно классовая ненависть концентрируется вокруг собирательного имени «либералы». Все труднее делать вид, что это движение народной души с теневыми директивами власти никак не связано.
Принципы политической работы наверху и внизу в целом близки. Если на самом верху у суверена оппонентов нет «физически», низовую оппозицию уничтожают морально. Заигрывание с инстинктами базового электората окончательно опускает власть в глазах меньшинства, но стыд здесь атрофирован начисто: кого стесняться! Игнорировать тех, кто тебя не любит, гуманнее, чем сажать и убивать, однако врагов народа сейчас не берут лишь потому, что они и на воле изолированы в «политических спецпоселениях». Виртуальный и сравнительно комфортный ГУЛАГ с проницаемой, но жестко очерченной оградой контроля и ботами на вышках. Новые сетевые запреты эту прозрачность пытаются уменьшить, но как это «сработает», объяснил сам Алексей Волин на примере Украины.
История похожа на маятник. При Сталине классовая борьба обострялась, враг был везде. В «застой», наоборот, внутренний враг стал «идеологически несуществующим», и тюрьма сменилась карательной психиатрией с депортацией свихнувшихся гениев. Сейчас опять внутренний враг активизируется с каждой нашей новой победой в мире. Поэтому создана новая политическая география. Государственная граница заведена внутрь страны; оппоненты режима «депортированы» политически и вещают как бы из-за кордона.
Отраслевая ресталинизация
Черты классового подхода проступают в отношении к хронически ненадежной сфере науки, искусства, культуры. К ученым власть всегда относилась как к подозрительным «спецам», но сейчас научное сообщество громят как класс. Выглядит политической нейтрализацией профессии. Потом скажут: Путин принял Россию с водородной бомбой, а оставил без академии. И без науки.
На госканалах из Сталина уже лепят знатока искусства: Третьяков и Соловьев в «Поединке» нашли друг друга. Государственная культурная политика вновь напитана «ждановской жидкостью», отравляющей судьбы авторов и произведений. Как свежий читается сборник документов «Сталин и космополиты». «Если театр начинается с вешалки, то за такие пьесы нужно вешать».
Силовые структуры также возрождают традиционные ценности. Органы опять вязнут во внутренних делах, но если раньше они шли на запах крови, то теперь идут на запах денег. Регуляторы и надзоры (тоже люди в погонах), подвергают массовым репрессиям бизнес, ликвидируя проекты, предприятия и целые производства. Против логики стационарного бандита государственный рэкет добивает то, что не удалось отжать.
Нет смысла сравнивать этатизм нынешней и сталинской экономики в абсолютном, скалярном исчислении. В этом мы еще не вернулись даже к «застою», но важнее тенденция, вектор усилия. Преемникам Сталина госэкономика досталась готовой — под опыты либерализации. Сейчас наоборот: все ценное втягивают назад в госсектор (или в «частный сектор» власти), как при сворачивании нэпа. Неприкосновенность бизнеса и любой собственности в системе тотального распределения также распределяется — как и любой другой ограниченный ресурс. Кто-нибудь уже сравнивал реновацию жилья с депортацией народов?
Тот же возврат в принципах соотношения внутренней и внешней политики. В персоналистских режимах внешняя политика подчинена главной цели — консолидации и упрочению личной власти. В этом смысле «интересы России» и сейчас не могут всерьез отклоняться от интересов производства верховного рейтинга. Боевые действия, присоединение территорий, военные и политические маневры, театр контактов с мировыми лидерами — все здесь ориентировано на пики популярности, необходимые для консолидации квазиэлекторальных режимов. Кто-нибудь (включая самых заполошных империалистов и патриотов) поверит, что политика России в отношении Украины не развернется на 180 градусов, если наши успехи в Крыму и Донбассе вдруг начнут необратимо и критично снижать рейтинг президента?
Но внешняя политика подчинена внутренней только в этом смысле. За вычетом «задач популярности» внутренняя, в том числе социальная и экономическая политика, наоборот, полностью подчинена международным делам. Любые жертвы ради образа сверхдержавы плюс «кольцо врагов» как условие внутренней мобилизации. Разница лишь в том, что теперь статус державы и смыслы «влияния» намного ближе к ритуальной символике и симулякрам пропаганды — к обеспечению «картинки». Вообще говоря, это разница между тотальным проектом Высокого Модерна и нынешним постмодернизмом, в котором реальность заменена экраном, а проект — проекцией.
Исторический казус: в абсолютном исчислении мы в целом гораздо свободнее «застоя», но при этом по направленности вектора ближе к сталинизму. В этом самоопределении режим перескакивает назад к сталинизму не только в символике имен, но и системно, типологически. Не самая злая ирония истории: облегченная версия сталинизма в ряде отношений оказывается свободнее и мягче даже в сравнении с эпохой ХХ съезда. Пока. Но на фоне этого возврата Ельцин как объект реакции уже сейчас все более походит на Хрущева в политике и Ленина в экономике. Путину приходится героически бороться одновременно и с «оттепелью», и с «угаром нэпа».
Вектор задает главное — динамику, и эта динамика пока выглядит необратимой. Уже сказано, что внутренний протест инспирирован внешними силами, бессильными перед успехами России — чистая «теория обострения». Осталось заявить, что диктатура нужна Путину для подготовки к войне с Америкой, как когда-то Сталину для подготовки к войне с Германией. Образ должен быть завершен.
Нормализация катастрофы
Чтобы морально узаконить ресталинизацию, необходимо выстроить «конструктивные» взаимоотношения со сталинизмом историческим. Задача актуализируется по мере того, как прообраз режима становится все более узнаваемым.
Как эту задачу решает идеологический официоз на зарплате, достаточно понятно, и работа эта довольно топорная. Зампреды и министры в отдельных высказываниях могут дать фору коммунистам сталинского призыва. Люди искренне считают, что этим они наполняют душу начальства неясным для него каким-то новым счастьем, а потому с таким участием, с такою ласкою глядят сами на себя, что даже неловко.
Хуже, когда бытовой, подкожный сталинизм возвращается в жизнь через каналы «банализации зла», описанные еще Ханной Арендт применительно к другой, побежденной версии тоталитаризма. Эту тему уже затаскали, но без нее не обойтись. Опаснее всего «сталинизм без Сталина» — как политический автомат, как безотчетный обычай и рутина.
Отдельная тема — участие во всей этой банализации тех, кто не считает себя ни путинистами, ни сталинистами, но при этом бессознательно встраивается в процесс нормализации сталинских извращений и преступлений. Самодовольные умствования про отказ от «бинарных оппозиций» в политических оценках, про аналоги демографических катастроф и т.п. растворяют сталинизм в исторической линейности, стирая в голой цифре различия между спадом рождаемости и массовыми убийствами, между открытием эмиграции и летальными потерями в лагерях. Это тема отдельного разговора, но он уже явно назрел. Как в «Покаянии»: зачем такое «вставание с колен», если оно ведет к культу?
