Близится к концу хождение по Бульварному кольцу, где в прошлом на планах Москвы значились Большой Путинковский переулок и Больничный проезд. Не раз приходил я сюда и вчитывался в адресно-справочную книгу «Вся Москва» за 1917 год, чтобы разобраться, где эти проезды были прежде и где они теперь. В переулке под номерами 1, 3, 5, 7 значились четыре особняка. Три из них снесли ради старого и нового зданий «Известий». Сохранился старинный особняк, где однажды граф Уваров принимал Пушкина и профессоров Московского университета. Этот отрезок переулка переименовали в Пушкинскую площадь. На его четной стороне под номером 2 находится единственное здание кинотеатра «Россия».
В Большом Путинковском переулке сохранилось три здания. На углу с Малой Дмитровкой устоял четырехэтажный дом 1, ставший нежилым. Номер 5 — у бывшей типографии газеты «Утро России» и под номером 7 — многоквартирный дом, где жил одно время великий советский дипломат Андрей Громыко.
А далее с номера 9 неожиданно начинается Страстной бульвар. Так в годы СССР переименовали Больничный проезд. Здесь пережили лихое время все особняки, описанные в минувших «хождениях», — бывший дворец князей Гагариных, где помещался Английский клуб, Екатерининская больница и до недавних дней городская клиническая больница 24.
До того как все домовладельцы в 1918 году лишились недвижимости, особняк в Больничном проезде, 13, согласно «Алфавитному списку улиц», принадлежал Волконскому Григорию Петровичу, «светлейшему князю, егермейстеру». Этот высокий придворный чин соответствовал в армии чину генерал-лейтенанта. Светлейший князь был сыном генерал-фельдмаршала Петра Михайловича Волконского, с юных лет неразлучного друга императора Александра I, и Софьи Григорьевны Волконской, «кавалерственной дамы», сопровождавшей царя и мужа в заграничных походах 1813–1814 годов. Им умерший скоропостижно в Таганроге царь поручил заботу об императрице. По-видимому, особняком на Страстном бульваре княгиня не владела, ей принадлежал дом в Петербурге на Мойке, где снимал квартиру и умер Пушкин.
Жила она при Николае I в Зимнем дворце в ранге «статс-дамы», ставшем тягостным после ссылки в Сибирь любимого брата декабриста Сергея Волконского, приговоренного к смертной казни, замененной двадцатью годами каторжных работ. На похоронах в Александро-Невской лавре император нес гроб ее мужа, осыпанного всеми высшими наградами России. После его смерти вдова с большим трудом добилась разрешения царя навестить опального брата в Иркутске, которого помиловал Александр II. Остаток жизни провела в Швейцарии, где умерла.
Все это подробно описано биографами русского дворянства. Неизвестно, почему сын княгини Григорий Петрович Волконский числился домовладельцем в «Справочно-адресных» книгах Москвы вплоть до 1917 года, хотя умер в 1882 году. Более того, светлейший князь представлялся в тех же справочниках здравствующим жильцом Страстного бульвара спустя тридцать лет после кончины.
До 1917 года узкая полоска Страстного бульвара тянулась вдоль стен Страстного монастыря, гостиницы и 1-й женской гимназии, где сейчас располагается Федеральное агентство печати и массовых коммуникаций. Монастыря давно нет. Гостиницу отнесли к Малому Путинковскому переулку, 1, а дом бывшей гимназии, как в далеком прошлом, сохранил исконный номер 5.
Страстной бульвар, в сущности, сквер, самый малый среди всех бульваров, протянувшихся от Пречистенских до Яузских ворот. Но в нем, как в капле воды, видны все хронические беды центра. Здания некогда правительственных «Известий» облеплены названиями мелких коммерческих структур. Замерли стрелки часов на башне. Заколочены досками окна и двери прекрасной княжеской усадьбы. Наброшен камуфляж на бывшую гостиницу. Шлагбаум заграждает въезд во двор у здания «Утра России». На фасадах буйствуют разномастные вывески. На стыках проездов нет названий, на домах — номеров, у закрытых дверей подъездов — названий компаний, не желающих светиться. Банки, банки, банки — и ни одной гостиницы.
Туристам кроме сквера с фонтаном и памятника Пушкину любоваться нечем. Интернет заполнен призывами «Руки прочь от „Пушки“!», «Спасем Пушкинскую площадь!». Но я считаю, лишь приложением рук и сменой пользователей можно ее спасти, придать бульвару вид, достойный столицы. Призванные к туризму управители озабочены рекламой, «ребрендингом», виртуальным имиджем и тому подобным, но все эти усилия бесполезны, если не сменить функцию и не вернуть утраченный образ домам XIX–XX веков, которые поблекли и обветшали.
Вернусь к Большому Путинковскому переулку, 7, где жил много лет архитектор Ашот Мндоянц. Его имя соотносится с самыми известными сооружениями советской Москвы, которые, по словам специалистов, «занимают ключевые позиции в структуре города» и «оказали значительное влияние» на его застройку. Добавлю — в центре, на Арбате и в самом Кремле. Столицу молодой кавказец увидел в 26 лет, успев к тому времени получить высшее образование в Одессе, послужить главным архитектором родного Батуми.
Там хорошо знали его уважаемого отца, гласного Думы, владевшего капиталами, торговыми компаниями, домами и пароходом. На нем после захвата власти большевиками уплыл в Турцию с многодетной семьей, где Ашот рос самым младшим из восьми сыновей и дочерей. Вернувшегося купца большевики лишили особняка, состояния, избирательных прав. И жизни в 1937 году.
Ашот к тому времени два года жил в Москве, поступив в самую престижную архитектурную мастерскую Моссовета, возглавляемую Алексеем Щусевым, автором Мавзолея Ленина. Там подружился с сослуживцем инженером Михаилом Посохиным, без отрыва от производства учившимся в Московском архитектурном институте, чтобы получить право творить. Они представили на конкурс за двумя подписями проект театра для Комсомольска-на-Амуре и получили за него премию.
Так начал складываться редчайший в архитектуре тандем, разорвать который смогла лишь скоропостижная смерть Ашота Мндоянца в 56 лет.
По словам Сергея Ашотовича Мндоянца, сына архитектора, «у них было очень много общего. Во-первых, оба принадлежали примерно к одному социальному слою. Мой дед был крупным предпринимателем, купцом первой гильдии, то есть вышел из буржуазной среды... Отец Михаила Васильевича Посохина также происходил из купеческого сословия Томска, был крупным книготорговцем в Сибири. Во-вторых, оба одинаково относились к советской власти — они ее боялись, но воспринимали как данность...»
Это сходство никак не объясняет, почему подружились и превратились в одного творца такие разные люди. Кавказец и сибиряк. Армянин и русский. Вспыльчивый и хладнокровный. Рационалист и романтик. Беспартийный и член партии. Не обремененный чинами Ашот Ашотович и главный архитектор города Москвы, председатель Комитета по гражданскому строительству и архитектуре при Госстрое СССР, заместитель председателя Госстроя СССР Михаил Васильевич. Они получали разные зарплаты, что никак не отражалось на их безоблачных отношениях. Работа начиналась рано утром в мастерской и продолжалась до позднего вечера в квартире Михаила Посохина.
— Шли с работы, продолжая обсуждать новые идеи по дороге, чаще всего приходили к нам, ужинали, пили чай, а потом на освободившемся столе, а зачастую и на полу раскладывали кальки и бумагу. И продолжали работать, искать, обсуждать, эскизировать, — вспоминает Михаил Посохин-младший, называя «дядю Ашота» человеком, чья «доброта была на грани какой-то святости»...
До войны по своим проектам друзья не строили. В дни налетов германской авиации на Москву они маскировали здания, восстанавливали разрушенные фугасными бомбами дома. Помогали маститому Дмитрию Чечулину перестроить резиденцию исполкома Моссовета. Правительство города заседало в бывшем дворце генерал-губернатора на Тверской улице, созданном Матвеем Казаковым. Здание после реконструкции стало выше, пышнее, но не утратило красоты и обаяния, присущих классицизму XVIII века.
Когда Мндоянцу и Посохину исполнилось по 33 года, им в разгар войны поручили выполнить подобную операцию в доме наркомата обороны на Знаменке. Это была их первая самостоятельная работа, которая могла стать последней, если бы они с ней не справились безупречно. Здание надстроили, изменив масштаб и фасад старинного дворца с почтением к «классическому наследию», как полагалось тогда в обязательном порядке.
Славу и Сталинскую премию принес соавторам проект высотного здания на Кудринской площади с четырьмя роскошными магазинами, не уступавшими по дизайну «Елисеевскому» на улице Горького. Дом завершили спустя год после смерти Сталина. До того как Хрущев запретил «архитектурными излишествами» украшать фасады, они построили большой жилой дом в стиле «сталинского ампира» на Новинском бульваре, 18.
Когда закладывалась высотка, на Хорошевском шоссе вместе с инженером Виталием Лагутенко, ставшим позднее Героем Социалистического Труда за панельный метод строительства, они построили первые экспериментальные дома по его технологии. Сделали это задолго до того, когда подобные проекты по воле Хрущева стали обязательны для всех архитекторов. Как всем в СССР, им пришлось заниматься типовыми сооружениями из сборного железобетона. Многие их сверстники всю жизнь отдали типовому проектированию, проклиная свою судьбу.
Казалось бы, такая участь в годы десятилетнего правления Хрущева ждала и лауреатов Сталинской премии. Но этого не случилось.
— Должен сказать, — считает Сергей Мндоянц, — если бы не было Посохина, то многие из совместных работ остались бы нереализованными. Точно так же в творческом плане, если бы не было отца, они не смогли бы выдержать конкуренцию, которую они объективно выиграли в конце 1950-х — начале 1960-х годов. Их выбрали потому, что команда из этих двух архитекторов оказалась способной реализовывать проекты, которые «партия и правительство» поручало делать в тот период.
Поручила она самый важный престижный и грандиозный проект — Дворец съездов в Кремле, сооруженный за 11 месяцев. Можно вообразить, как самоотверженно и самозабвенно пятидесятилетние мастера творили в те дни. С трибуны дворца в зале на шесть тысяч мест, заполненном делегатами и гостями партийного съезда, Хрущев пообещал, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме.
Новый Арбат, проспект с многоэтажными жилыми домами и министерствами, торговыми линиями, подземным транспортным тоннелем, крупнейшим кинотеатром «Октябрь», высотным зданием СЭВ, — тоже их проект. Его завершили к 50-летию Октябрьской революции, и казалось, что если страна способна на такие свершения, то светлое будущее — реально.
Хрущев поручил тандему возвести комплекс многоэтажных зданий всесоюзного курорта на берегу Черного моря у реликтовой рощи в Пицунде. Когда «дорогой Никита Сергеевич» лишился власти, архитекторы решили вопреки его запретам разнообразить восемь типовых пансионатов «архитектурными излишествами». Оба друга постоянно проектировали и рисовали для души, знали хорошо художников Москвы. Аллегорические статуи и рельефы в духе социалистического реализма на высотном здании выполнили успешные и признанные государством скульпторы Никогосян, Аникушин и Бабурин. Но у моря и уникальной рощи не хотелось множить подобные реалистические изваяния. По воле случая Мндоянц увидел в кабинете главного архитектора Тбилиси эскиз настенной росписи детского кинотеатра неизвестного художника.
— Кто автор? — спросил Мндоянц.
— Наш Зураб, — ответил хозяин кабинета.
«И вдруг однажды, — вспоминает „наш Зураб“, — как гром среди ясного неба, садится рядом со мной вертолет. Выходят из него строгие люди в военной форме и говорят:
— Вы Зураб Церетели?
— Да, я...
— Вас ждут в Пицунде!
Я тогда даже не знал, где находится Пицунда, туда ни в студенческие годы, ни в годы службы в институте этнографии не попадал. Какая этнография в реликтовой роще? Тогда Пицунда была совсем не знаменитое место.
Посадили меня в вертолет, и машина взлетела. Чувствую по отношению молчаливых военных, никто меня арестовывать не собирается. Но и не знаю, куда и зачем меня везут. Я тогда смотрел на жизнь очень наивными глазами. Я вообще человек доверчивый и не жду от людей подвоха, хотя никогда не забывал судьбу моего деда и родителей жены.
Летели мы недолго, приземлились в Пицунде, где ждал меня сам Посохин со своей командой. Тогда мы пожали друг другу руки, познакомились. Он рассказал мне о своей концепции.
— Смотри, Зураб, — сказал он, показывая на восемь одинаковых, как яйца, корпусов, поставленных торцами к морю. — Нужно придумать, чтобы они выглядели разными.
Мы поговорили. И он уехал.
И я вернулся домой на поезде. Денег на обратный билет не было. Ехал зайцем. Быстро разработал проект, затем была выставка в Москве. Идею одобрили, как тогда полагалось. И я приехал в Пицунду работать».
С тех пор началось триумфальное шествие художника по земле, продолжающееся без малого полвека.
После Нового Арбата лауреатам Ленинской премии поручили проект павильона СССР на международной выставке в Монреале. В выездных дотошных автобиографиях Мндоянц писал о расстрелянном отце: «Умер зав. складом». В Канаде побывал. Но увидеть завершенным это здание, вырастить долгожданного сына ему было не суждено.
материал: Лев Колодный
