Недавно вышло второе издание романа Артура Соломонова «Театральная история», а 20 июня в центре Высоцкого была сыграна премьера спектакля по этому произведению. В книге и спектакле творятся события невероятные: молодой актер репетирует роль Джульетты, священник мечтает о лаврах режиссера, режиссер уничтожает в актерах человеческое, олигарх всеми силами стремится к бессмертию, а неизвестные абоненты предлагают героям новый вид экологичного погребения. При всей фантасмагоричности, события, представленные в романе и на сцене, прекрасно укладываются в логику современной жизни. Причем не только театральной.
- Артур, вы сами писали инсценировку по роману?
- Я сразу сказал, что инсценировку писать не буду, и меня особо никто не уговаривал (смеется). Режиссер Искандер Сакаев и руководитель проекта Алексей Кабешев сами взялись за это дело. Им удалось совместить бережное отношение к тексту с абсолютной свободой. У меня бы так не получилось. Успех премьерного спектакля подтвердил, что решение о моем неучастии было правильным. Режиссер и артисты сделали самостоятельное, совершенно полноценное произведение на основе романа.
- Ваш роман сразу привлек внимание читателей. Как вы сами думаете, чем он так понравился публике?
- Знаете, как ответил Станиславский на вопрос, какие цели должен перед собой ставить режиссер? «Выше, проще, легче, веселее»…
В современных текстах, мне кажется, внятность высказывания, динамичность сюжета, интрига, обаяние или завораживающее антиобаяние героев не считаются обязательными. Часто современная литература, если она серьезная, то она уж такая серьезная, что читателю приходится предпринимать чудовищные усилия, чтобы проникнуть в смысл написанного. И усилия не всегда вознаграждаются.
Заведомо усложненные тексты, почти не учитывающие «фактор читателя», считаются «более современными», что ли, и критика ориентирована на тексты для так называемых «избранных». А я в литературу «не для всех» не верю. Ведь законы восприятия не изменились: читатель во все времена хотел, чтобы его заинтересовали и увлекли. Ему необходим момент сопричастности. Как сказал Гельвеций, люди обращаются к искусству, потому что «хотят быть взволнованными».
Концепция, особое видение, философский подтекст – все это должно быть в романе, но не ради этого, как мне кажется, пишутся художественные тексты. Для философских высказываний есть философия, для любителей ребусов – существуют именно ребусы. Если твои персонажи – мощные личности, которые действуют в момент духовного кризиса, или в экстремальных обстоятельствах, то они неизбежно создадут и борьбу идей, и философский подтекст, неотделимый ни от сюжета, ни от их психологии.
- Хорошо, читателя вы уважили, удалось ли уважить людей театра, о которых писали? Не боялись обидеть их, специально или ненароком?
- Я не мог воспеть театр и людей театра, это было бы странно. Ода на 432 страницы? Перебор. Но и унизить я никого не хотел. Кое-кто после выхода романа, и правда, обиделся. Не в том смысле, что они узнали себя, в тексте практически нет прямых аллюзий, я ни с кого напрямую не списывал образы. Но театральная жизнь в романе представлена, я надеюсь, правдиво, а потому довольно жестко.
Там есть лишь одна фраза «из жизни», которую я отдал главному герою, потому что очень уж она была хороша. Некий актер, который играл в одном спектакле с Олегом Табаковым, говорил мне, что когда они выходят на поклоны, он чувствует, что публика аплодирует не для того, чтобы поблагодарить Табакова, а чтобы его, этого актера, унизить. В этой фразе – очень привлекательное, но все-таки безумие.
- Тема театра, при всей ее соблазнительности, не такая простая, какой кажется. Вы не опасались сложностей, погружаясь в этот мир?
- Понимаете, не то, чтобы я писал в стол, но, пока работал, я толком не думал об издании. Первые контакты с крупными издательствами меня обескуражили. Мне предложили сменить название, сказали, что тема театра – маргинальная, и мы лишимся большого количества потенциальных читателей, если в названии романа оставим слово «театр». Я категорически с этим не согласился. Да и странно было бы, если бы я, написав роман о театре, полагал, что это маргинальный вид искусства, никому не интересная область жизни и человеческой психологии, и стал бы стыдливо маскировать основную тему романа.
Но вместе с тем я хотел показать театр как символ современного общества. И символ наиболее точный для описания сегодняшнего мира, где определяющими психологическими мотивами являются, как мне кажется, страх и зависимость (людей друг от друга, от денег, от начальства, от привычного уклада жизни). Плюс к этому территория театра давала мне возможность показать большие страсти и больших людей. И некоторые внезапные сюжетные ходы, яркость характеров героев, эксцентричность их поступков именно благодаря театру смотрятся естественно. На любой другой территории все это выглядело бы гротескным преувеличением, и в конечном итоге – неправдой.
Сергей Преображенский и Наталья репетируют сцену из "Ромео и Джульетты" (Антон Даниленко, Алевтина Даниленко)
- Как долго вы писали текст?
- Год и три месяца. Самым тяжелым было, пожалуй, отказываться от написанного. Получилось так, что нескольких героев я «довел» до середины, а потом понял, что для них нет места в дальнейшем развитии событий. Я с такой болью их уничтожал, что мне до сих пор тяжело вспоминать об этом (смеется). Но что делать? Хоть они мне очень нравились, они тормозили сюжет. Пришлось резать по живому. Или, вернее – по живым.
- Тем не менее, одного из своих героев вы безжалостно убиваете.
- Почему же безжалостно? Совсем наоборот. Знаете, в романе возникает тема смерти, и во второй части звучит все сильнее. Герои получают странные письма, оказываются в церкви на отпевании. Я видел, что в сложившихся обстоятельствах одного из них просто необходимо принести в жертву. Причем, погибнуть должен персонаж, над которым тучи-то, вроде, совсем не сгущаются. Но как именно он встретит смерть, я не знал, пока не дошел в тексте до момента, где этот герой уже должен был погибнуть.
Но вообще, мне все мои герои нравятся, даже подлецы, даже те, кто слаб и способен на предательство. Я очень хорошо понимаю их мотивы, и, надеюсь, мне удалось их убедительно показать: все герои – хорошие «адвокаты», они умеют выстроить систему защиты от совести. Правда, не очень надолго.
- С героями понятно, а как вы относитесь к актерам?
- Результат работы актеров, их роли, то, что мы видим на сцене и на экране, я очень ценю и люблю. Но в романе идет речь о психологии артиста, о неизбежных профессиональных травмах… Актер же постоянно чувствует себя на сцене, даже когда сидит в кафе или гуляет в парке. Представьте, что происходит с человеком, который все время ощущает себя в центре внимания или мечтает быть таким центром, но безуспешно? Помимо этого, артисты колоссально зависимы от режиссера. Которому мало просто понравиться, дальше надо суметь удержать эту любовь. И в таких заботах проводят жизнь порой очень мощные личности - их постоянно терзает страх потерять расположение режиссера, потерять любовь публики.
- У вас в романе одна из героинь говорит примерно следующее - что в театре все бабы, только одни с яйцами, другие без.
- Если мужскими чертами характера считать решительность и независимость, то в театре они, мягко говоря, не очень востребованы. Актеру независимость в принципе не нужна, напротив, он как раз ищет зависимости, той, которая была бы выгодна его природе. Замечательный артист Виктор Гвоздицкий как-то с радостью мне рассказывал, что Валерий Фокин ему сказал: «где буду я, там будешь и ты»... Актеры ищут именно такого контакта с режиссером. А решительность артист может проявить, лишь отказавшись от роли. Уйти, хлопнув дверью. Но этим нельзя злоупотреблять. Один раз уйдешь, другой… А режиссеров выдающихся сколько? Пять. Ну, шесть. Вот столько ты раз можешь «хлопнуть». За всю свою жизнь.
"В нашем театре творятся вещи такие возмутительные" (Филипп Котов)
- Вы сочувствуете актерам?
- Сочувствие – неправильное слово… Я, кстати, вспомнил, как один мальчик ответил на вопрос, кто такие зрители. Он сказал: «сидят и завидуют». А я ведь не только человек, который в силу профессии лично знает многих артистов, я ведь еще и зритель. И потому не исключаю, что в моем отношении к актерам смешано много разных чувств. Но артисты, конечно, наиболее беззащитные из всех представителей творческих профессий. Вот предположим, кому-то не нравится мой текст. Ну, обидно, конечно, очень обидно. Но ночными терзаниями не грозит. А когда публике не нравится твоя роль? Это значит, что все в тебе ставится под сомнение: твой голос, твоя внешность, то, как ты говоришь, двигаешься, ходишь… По сути, ты сам оказываешься отвергнут. Это разрушительное переживание для человека и актера.
- Как вам кажется, открытость, всевозможные социальные сети, все это на пользу современным актерам?
- Мне кажется, нет. Сам факт того, что сегодня любой может выйти на личную страницу в Фейсбуке, скажем, актера Сергея Безрукова, и что-то ему написать, сокращает дистанцию. И неважно, ответит артист или нет, и что именно он ответит. Такой близкий контакт, сама его возможность – зачем это нужно артисту?
- Но надо ли и заблуждаться на их счет? В конце концов, это те же люди, с их слабостями и недостатками.
- Наличие кумиров, чего-то недостижимого, мне кажется, связано с наличием системы ценностей. Если у человека есть иерархия ценностей, у него будут и кумиры, и авторитеты. Наличие чего-то неприкосновенного – это в принципе хорошо. Пусть это будут актеры, почему нет? И потом, что дает нам такого рода информация: кто-то из артистов неукротимо любит пончики, кто-то проводит дни в тяжкой борьбе (или, напротив, абсолютном взаимопонимании) с алкоголем, чью-то любимую таксу зовут Терентий, а кто-то терпеть не может такс...
Достоевский был ярым игроком в рулетку. Отрицает это его гений? Ставит под сомнение? Нет, конечно. По его произведениям и так очевидно, что азарт – самая скромная из его страстей.
Точно так же и с актерами. Конечно, сегодня создать миф о себе, наверное, невозможно. Но артисты и так другие, не такие, как мы. Это факт, и факт прекрасный. Мы не знаем (да и они толком не знают), как они устроены, и что вообще это за дьявольщина такая – артистический талант? Часто, когда я общаюсь с актерами по-настоящему одаренными, я словно другую породу рядом чувствую, непредсказуемую, порой даже опасную… И слава богу. Мне кажется, это замечательно.
- Не могу не спросить про героев-соперников в вашем романе – режиссера и священника.
- Взаимоотношение театра и религии интересовало меня с самых разных сторон. Театр вышел из обрядовых действ, и даже лексически связь театра и религии поддерживается, по крайней мере, в России: театр – это «храм», актеры в нем «служат»; говорят, – правда, все тише и тише – о необходимости единства этического и эстетического. И даже знаменитая работа Станиславского называется «Моя жизнь в искусстве», по аналогии с книгой Иоанна Кронштадского «Моя жизнь во Христе». Да и сам Константин Сергеевич был очень религиозным человеком, пытавшимся совмещать театр и христианские идеи. Потому для меня было несомненным с самого начала, что в романе рядом с фигурой режиссера должна появиться фигура священнослужителя. Так постепенно рядом с режиссером Сильвестром Андреевым начали проступать черты многогрешного отца Никодима.
- Получилось так, что каком-то смысле вы предвидели известные события, случившиеся в ХХС.
- Да, текст был написал до событий в Храме Христа Спасителя... Режиссер театра устраивает в храме нечто подобное тому, что сделали Pussy Riot. Причем многие мои знакомые, которые до выхода романа читали текст в рукописи, говорили, что таких провокаций в церкви просто не может быть. Панк молебен убедил их в обратном. И сейчас тема обострившихся отношений церкви и общества, или, скажем так, церкви и интеллигенции, звучащая в романе – более чем актуальна. Хотя, конечно, священник, стремящийся «захватить» театр, получить власть над труппой, над искусством, это все же преувеличение. Но для романа – вполне приемлемое. Потому что оно отражает реальную, ненасытную волю к власти некоторых батюшек. И вместе с тем, события последнего времени показали, что между театром и церковью возникли отношения напряжённые, и мы только в начале пути. Но меня интересовал более глубокий уровень театрально-церковных взаимодействий, чем доносы нравственно озабоченных персон, или возмущение верующих (или якобы верующих). Хотя, в романе эта тема тоже присутствует.
- Вам самому насколько близок церковный мир?
- Я в юности очень интересовался вопросами религии, даже думал всерьез, не пойти ли мне путем православия. Но довольно быстро понял, что у меня слишком много страстей для того, чтобы быть монахом. Сегодня я могу сказать, что без всяких иллюзий отношусь к священникам. Для меня очевидно, что под рясой – обычный человек. Со своими страстями, заблуждениями и грехами. Но при этом – решивший заняться одной из самых сложных и опасных профессий, если, конечно, он относится к своему служению всерьез. В этом плане – духовных опасностей – актерская профессия и профессия священника похожи. У артистов и священников намного больше общего, чем может показаться на первый взгляд, но… Я не стану пересказывать роман (смеется).
- То есть, вы сами не идеализируете ни актеров, ни священников, однако, предлагаете это делать остальным?
- Я думаю, что писатель, который относится с придыханием к тому, о чем собирается писать, обречен на провал. И в романе, как мне кажется, нет даже следов идеализации священников или артистов.
- Но вы же только что говорили, что кумиры должны существовать, что лучше публике не знать подробности жизни актеров…
- Литературы это не должно касаться, тут нет запретных тем. Это не противоречие, мне так кажется… Или противоречие?
- Скажите, а о чем ваш роман, если сформулировать в двух словах?
- Мне кажется, роман не пишется ради одной какой-то идеи. Ради идеи я могу написать статью или колонку. А роман, это, скорее, сплав мыслей, разного рода психологических реакций и подходов к жизни. Если бы у меня было непоколебимое знание, как надо жить, я бы роман не написал. Мне кажется, к таким формам, как роман, обращаются люди, у которых больше вопросов, чем ответов. Потому жанр интервью, где нужно знать ответы, немного настораживает (смеется). Один из самых важных для меня мотивов в романе: противостояние маленького человека (Александра) и мощных персонажей – отца Никодима, Сильвестра Андреева и «недоолигарха» Ипполита Карловича. Это даже не противостояние, а покорное пребывание Александра в эпицентре мощных силовых полей. Сначала он абсолютно безропотен, а потом, с каждой главой романа, в нем просыпается достоинство и укрепляется чувство, что он может порвать цепь зависимостей, что способен вырваться из той жизни, которая держит его в плену.
Главный герой спектакля Сильвестр Андреев пришел на телевидение, чтобы устроить грандиозный скандал (Денис Яковлев и Алевтина Даниленко)
- Но сверхзадача и сверхидея всегда существуют.
- Я слышал много удивительных интерпретаций – и что роман, на самом деле, о коте (который там мелькает максимум на трех страницах), и что главные герои, Наташа и Александр – гермафродит, единое существо… Так что каждому читателю – своя сверхидея (смеется).
Следующая премьера спектакля "Театральная история" состоится на сцене Дома Высоцкого 4 июля.
Беседовала Этери Чаландзия
