Уезжать не надо оставаться

Наконец сняли комнату на даче. Слово «дача» стало для мамы навязчивой идеей. Она не могла забыть, какой сюрприз я преподнесла ей после похода в зоопарк. Готовились к этому походу долго.

…Я сижу на маминых плечах, а она, расталкивая всех, пробира- ется к вольерам, к клеткам с хищниками:

• Пропустите ребенка!

Ребенок изнывает от 30-градусной жары, ребенок устал, хочет спать. Но маму это не останавливает:

• Подожди, Леночка, мы еще бегемота не видели. И на жирафа надо посмотреть.

Домой приползли чуть живые. Мама счастлива: наконец-то показала дочери экзотический мир!

Бабушки обступили, суетятся, расспрашивают:

• Ну, Леночка, какой зверь тебе больше понравился?

Мама затаила дыхание. И в наступившей тишине этот городской ребенок, растущий на асфальте, в загазованном центре Москвы, ни разу в жизни и травы-то настоящей не видевший, радостно отвечает:

• Курочка…

На дачу! На дачу! Мама повторяла это, словно заклинание.

В те годы на дачу ездили не так, как сейчас. Заказывали грузовик, да еще с грузчиками. Везли все: столы, шкафы, диваны, ведра и рукомойники, гамаки и керосинки. Вообще-то с мебелью было плоховато; маме удалось купить диванчик. Как она говорила, прелестный.

• Вернемся осенью, он украсит московскую комнату.

Бабушка, грузная, с опухшими ногами, с трудом взобралась-втиснулась в кабину. Мы с мамой наверху, в кузове, зажатые между чемоданами и тюками.

Переезжали 22 июня. О начале войны узнали, когда навстречу вышла дачная хозяйка. Водитель торопил:

• Выгружать? Или повезем обратно?

Все думали, война ненадолго. А потому мы с бабушкой возвращаемся, а вещи оставляем.

Тот самый длинный день в году С его безоблачной погодой Нам выдал общую беду

На всех, на все четыре года.

Когда стало ясно, что ни о какой даче не может быть и речи, мама перетащила в Москву все, что смогла унести в сумках и авоськах. Диванчик так и пропал.

Каждый день приходили люди из домоуправления. Нравоучения читали:

• У вас маленький ребенок. Нужно ехать в эвакуацию.

Нерешительность – наследственная наша черта. Как это мешало жить! И еще самоедство. Что бы мы с мамой ни сделали, тут же начинаем кусать локти: «Надо было по-другому». Если можно переиграть, из кожи вылезем, но своего добьемся. А добившись, снова локти кусаем: «Зачем переигрывали?!»

И вот вопрос, не имеющий ответа: «Уезжать не надо оставаться».

Где поставить точку? Где запятую?

По утрам вытаскивали из-под кровати баул-ящик-чемодан-коробку, уж и не знаю, какое подобрать слово. Бабушка называла эту вещь лубянкой. Лубяная коробка из тонкой фанеры, ярко желтая, на двух ремнях, с большими надежными пряжками. Крышка с трудом входила в пазы, а уж коли войдет, то намертво. Сама по себе невесомая, коробка эта, набитая вещами, становилась неподъемной. Вещи на шесть человек: четыре бабушки и мы с мамой.

И самое главное – пишущая машинка. Дворник Димитрий – без него не обойтись! – соорудил «по особому заказу» деревянный ящик-футляр, словно закройщик, с сантиметром в руках, записывал параметры машинки: размер «талии и бедер». С внутренней стороны войлоком обил, чтобы не растрясло в поезде. Замочек приладил, две пары ключей дал:

• Теперь, кажется, хорошо.

На полу агрегат этот и в самом деле выглядел достойно. А в дороге!  Кто  мог  поручиться,  что  не  произойдет  «небрежное  обращение с ней», как написано в квитанции. Нет, не доедем мы до этой Башкирии-Чувашии!

На ночь с облегчением заталкивали коробку обратно, под кровать. Еще один день прошел. Утро вечера мудренее… В результате согласились. Потом, конечно, решили отказаться. Но как откажешься, если сейчас придет машина?!

Спасительницей оказалась я. В детстве моя кожа не выносила солнечных  лучей:  аллергия.  Поэтому  я  обычно  ходила  в  платье с длинными рукавами…

• Снимай платье, – командовала мама. – Надевай маечку без рукавов. Скорее на солнце!

Через полчаса кожа покрылась сыпью…

• Смотрите,  у  ребенка  экзема!  –  торжествующе  говорила  мама женщине,  приехавшей  с  грузовиком. – А может, это дифтерит. Скорее всего, скарлатина. Она всех детей в поезде заразит!

Заразного  ребенка брать нельзя…

Словом, не уехали. Как оказалось, сделали правильно. Хотя и в Москве выжили с трудом.

Дворник     принес      доски и свалил их в углу комнаты, рядом с буржуйкой, которую тут же и соорудил. Эти чугунные печи зарубежного производства появились сразу после революции. Плюсы – топить можно чем угодно. Минусы – безумно дорогие, по карману только    буржуазии.     Отсюда и название.

Печь, как и положено, с трубой, но, наверное, сделал плохо, а может, доски отсырели. Кроме того, труба – в потолок! Через несколько дней потолок стал черным. По нему пошли такие глубокие трещины, что сидеть за столом было очень опасно: лепнина могла рухнуть.

От перепада температуры в комнате постоянный запах сырости и плесени. И паркет испортился. На пол, под буржуйку, постелили, конечно, какойто алюминиевый лист. Но все равно паркет под ним вздыбился, деформировался. Знакомые потом ахали-охали:

«Как же не уберегли!»

Да разве могли мы тогда думать о паркете! Себя бы уберечь.

Время   от    времени    провожали в дорогу друзей. Они брали с собой лишь самое необходимое; остальные вещи, нажитые десятилетиями, оставляли. Никто, конечно, не знал, уцелеет ли  московская  квартира,  сумеют  ли вернуться.  Да  и  вообще,  будут  ли  живы?  Нашли  выход:  складывали в чемоданы и мешки все, что можно, и к нам, в Дегтярный – благо метраж позволял.

• У вас сохранится!

Скоро наша комната стала напоминать зал ожидания вокзала или камеру хранения. На багаже бирочки с именами-фамилиями владельцев.

• Конечно, сохраним! Если сами выживем. Кстати, выжить помогали и хозяева этих оставленных вещей, мужчины, на день-два приезжавшие в Москву с фронта, кто после ранения, кто на переформирование. Ночевать в пустой квартире – жены, дети в эвакуации! – было тоскливо, да и холодно. Вот и заглядывали к нам. Нет, не на огонек, а на фитилек керосиновой лампы. И почти всегда не с пустыми руками. Тушенку  привозили,  сухари,  сахар.