Это такой термин из лексикона кинематографа. Так называют то, над чем властно быстротекущее время — последний закатный луч, тающий по весне снег, опадающая листва… У киношников уходящая натура обычно связана с природными метаморфозами. Конечно, «уходящая натура» чревата неприятностями — задержками в работе, переменами в изобразительном решении, но для фильма это, как правило, не катастрофично. Выход находится. А вот если что-то уходит навсегда, безвозвратно… Есть огромная область человеческой культуры, над которой время властвует со всей жестокостью. И есть огромная армия людей, которые самоотверженно, отдавая себе отчёт в тщетности своих усилий, пытаются с этой жестокостью бороться, спасать, сохранять… Эта армия — музейщики. Среди них есть особый отряд — усадьбоведы.
Что возникает в представлении при слове «усадьба»? Белое строение с колоннами на берегу реки или пруда, липовая аллея, заросшие дорожки, ну, может быть, еще брошюрка, рассказывающая о том, что тут когда-то жили князья такие-то… А уж что там сейчас, внутри этого дома с колоннами — так лучше туда не заглядывать!
Но нельзя не заметить, что понятие «русская усадьба» уникально. Такого не было и нет нигде. Никакие «Замки Луары» — популярный туристический маршрут Франции — с богатством культурного слоя, созданного русским дворянством в XVIII — ХIХ веках, не сравнятся. Увы, как известно, «что имеем — не храним». Правда, пытаемся сохранить. По мере сил, средств и эрудиции. Об этом я беседовала с заместителем председателя Общества изучения русской усадьбы (ОИРУ), доктором искусствоведения Марией Владимировной НАЩОКИНОЙ.
— Для начала расскажите об Обществе — об ОИРУ, выпускающем такие интересные сборники-ежегодники, я вижу у вас десятый, значит, ОИРУ уже больше десяти лет?
— Нет. Гораздо больше. У ОИРУ долгая и трагическая история. Общество было создано в 1922 году молодым искусствоведом Владимиром Згура. Очень молодым — ему и двадцати лет не было, а умер он в 1927 году. И если бы не умер, то, наверняка, как и коллег, его постиг бы рок репрессий. В 30-е годы многие из них были расстреляны, арестованы, умерли в ссылке. И само Общество в 1929 году было разогнано. В 1992 году состоялось его возрождение. Собирая по крупицам уцелевшее наследие згуровского ОИРУ, нынешние оировцы, среди которых — архитекторы, историки, искусствоведы и даже физики-математики, ведут исторический отсчёт времени с 20-х годов, т.е. нам уже за восемьдесят.
— Кроме стремления сберечь, сохранить то, что ещё осталось, что общего в деятельности ОИРУ прошлых лет и нынешнего? Что нового внесло время?
— Я часто цитирую покойного академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва: «Надо, чтобы Россия осталась хотя бы в памяти». Материальное уходит, память остаётся. Но проблем, связанных с сохранением исторической памяти, в наши дни стало не меньше, в связи с чем круг тем, которыми занято ОИРУ, гораздо шире.
Действительно, в первые послереволюционные годы сопротивление разрушающим силам было если не проще, то прямее, яснее — была задача противостоять вандализму. Противостоять, изучая, пропагандируя осознание того, что буржуйская усадьба — это не просто комфортное место проживания очень богатых, просто богатых и более или менее состоятельных людей, устроивших свои гнёзда в обрамлении ухоженных садов и живописных пейзажей, а это некий интеллектуально-культурный центр, распространяющий благотворное влияние, в зависимости от своей значительности, на большее или меньшее пространство.
— Ясно, что поле деятельности ОИРУ огромно. Чтобы приблизиться к земным конкретным проблемам, ограничим его хотя бы территориально — московской губернией. Можно ли сказать, сколько усадеб было и есть в Подмосковье?
— Имеется каталог, в котором числится до шести тысяч подмосковных усадеб, среди них и те, от которых остались лишь руины, и те, о которых есть упоминания в литературных источниках.
— А такие, на которые можно сегодня посмотреть?
— Из этого числа их не более половины. И они в разном состоянии.
— В перечне памятников усадебного искусства Московского уезда, составленном в 1928 году картографической комиссией ОИРУ, можно встретить немало объектов, которые теперь только в этом перечне и найдёшь. Что-то «съела» Москва, что-то порушилось, сгорело, было сознательно уничтожено. Уже и в том перечне попадается примечание: «Сохранились остатки надгробных плит…» Сейчас, наверное, и остатков не найдёшь!
— В перечне можно встретить немало упоминаний о деревянных сооружениях. Сейчас в Подмосковье нет ни одного памятника деревянного классицизма.
— Но что-то восстанавливается? Наверное, за последние годы удалось немало реанимировать?
— За последние десять лет как раз развалилось особенно много! Те усадьбы, про которые можно сказать, что они в хорошем состоянии, наперечёт. Да и реставрация в них сделана хуже, чем это делалось в советские времена. К примеру, такое известное место, как Барвиха. Называется — усадебные строения «восстановили». Да не восстановили, а искалечили!
— Зато придали элитный комфорт!
— А сколько конфликтных ситуаций! Взять хотя бы то, что происходит сейчас с уникальным Дунинским городищем, которое находится в охранной зоне, рядом с санаторием Академии наук «Поречье», на берегу Москвы-реки. Там имеются курганы, которых человек, не посвящённый в археологию, вообще не должен касаться. Однако берег Москвы-реки уж очень живописен и привлекателен, ясно, что в этой охранной зоне кое-кому хочется воздвигнуть свой красно-кирпичный домик. Один такой могущественный желающий уже бетонный фундамент соорудил, да, видно, Бог его покарал — молнией убило. Но других это не остановило. Как не останавливают Указы об учреждении охранной зоны за подписью самых авторитетных лиц государства. Или история с блоковским Шахматовым. Дом поэта восстановили. Там открыт музей, ведётся музейная работа, проводятся литературные встречи. И пусть само здание — новодел. Ценность Шахматова — в окружающей среде, в лесах, полях, которые питали поэзию Блока. А музею отведены всего четыре гектара окружающей территории, охранная зона не утверждена, то есть если этот кусок блоковской России приглянётся кому-то из «новых русских», среда исчезнет, её задавят особняки и бетонные стены. Подобная ситуация уже возникла в Муранове. Директор дома-музея из Интернета случайно узнал, что на холмы, создающие мурановский пейзаж, готовится покушение, забил тревогу, пока агрессия остановлена. Но надолго ли? Могу, однако, назвать примеры и иного порядка. Михаил Ходорковский в бытность свою олигархом взял в долгосрочную аренду усадьбу Коралово под Звенигородом. Он её восстановил. Не отреставрировал, а именно восстановил внешний вид. Причём очень грамотно, сохранив классические формы. Или известный финансист Борис Федоров. Человек небедный, он купил участок на Малой Истре, где была усадьба с парком в сорок гектаров. Здание усадьбы сгорело в 70-е годы. Сохранились чертежи, планы надворных построек. Новый владелец решил всё восстановить. И он эту работу ведёт, относясь к ней, как к занятию для души, а не к перспективному вложению средств.
— Кстати, о вложении средств. При том, что столько подмосковных усадеб стоят, разваливаясь, и, казалось бы, только и ждут, что кто-то возьмётся за их восстановление, на это дело не находится инвесторов, почему?
— Не находится. Ведь средства нужны колоссальные, и нет уверенности, что они будут компенсированы.
— Но как же в Европе? Замок-отель, замок-музей, где-то эти функции совмещаются. Туристы идут толпой, и частные владельцы, как видно, не разоряются, а часть дохода, согласно закону, тратят на содержание и реставрацию памятника. Почему бы у нас…
— Потому что у нас отсутствует цивилизованное отношение к памятникам! Там можно в замке оборудовать дорогой отель, обставить его антиквариатом и сдавать апартаменты за большие деньги. А музейную часть оставить в общественной собственности и водить экскурсии. У нас такое возможно пока только на уровне благой идеи. Если и найдётся какой-то инвестор, готовый купить полуразрушенную усадьбу, восстановить и начать её коммерческое использование, я не поверю, что он подойдёт к этому не как к возможности что-то ухватить на халяву. К высокому понятию «русская усадьба», к исторической памяти, о которой говорил академик Лихачёв, это не будет иметь ни малейшего отношения.
— А Константиновский дворец в Петербурге?
— Показуха, в которую вложены колоссальные средства. В нашем 9-м выпуске сборника ОИРУ «Русская усадьба» я в своей статье писала, что за последнее десятилетие Россия быстрее, чем прежде, теряет своё исторически-архитектурное достояние. Это объясняется просто: если в послереволюционные годы старые усадьбы использовались как санатории, пионерские лагеря, дома престарелых и т.п., в годы «перестройки» все владевшие этими строениями организации оказались без средств. Заброшенные, бесхозные постройки быстро стали добычей всех, кому не лень. То же самое произошло и с бывшими приусадебными землями.
Русская усадебная культура вместе с её носителями и создателями ушла безвозвратно, сметённая революцией. Теперь уходят остатки стен, пейзажей. Надо ли стремиться к сохранению этих искалеченных остатков? На этот вопрос нет прямого ответа. Но есть относительный, понятный любому русскому человеку: пока жив народ, жива его память. А раз жива память, можно надеяться на возрождение — в новом, которое мы сегодня ещё не можем себе представить, качестве.
