Есть такие летучие фразы и афоризмы, авторство которых стирается в памяти поколений — настолько всеобщим представляется их даже не вполне понятное содержание. Например, «дьявол в деталях». Все знают. А кто автор? Не важно. Иногда, впрочем, говорят, что, напротив, Бог в деталях. Как ни странно, для ускорения мысли подходит и это. Справка в интернете удивительным образом подтверждает: «Дьявол кроется в деталях, мелочах и оттенках. Выражение „Дьявол кроется в деталях“, приписываемое перипетиям создания бизнеса, впервые было сказано Людвигом Мис ван дер Рое, немецким архитектором середины XX века, автором современного
Для нашего релятивистского времени характерная, вообще говоря, взаимозаменяемость. Но я застрял на другой фразе, которая преследует меня, как и многих: «Ад — это другие». Не такая уж прозрачная по смыслу, а подходит едва ли не для всего. У меня в памяти сохранилось, что принадлежит она Сартру, но потом встречал ссылки и на Камю, и на Ницше, и еще на десяток философов. Недавно нашел
«Я хотел сказать: „„Ад — это другие“. Но фразу „Ад — это другие““ всегда понимали неправильно. Все думали, будто бы ей я хотел объяснить, что наши отношения с другими всегда испорчены, что это — сущий ад. Но я подразумевал совершенно другое. Я подразумевал, что если наши отношения с другими искажены, повреждены, то другой человек может быть только адом. Почему? Потому что в глубине других людей скрывается самое значимое, что есть у нас — наше самосознание. Когда мы размышляем о себе, пытаемся познать себя, мы используем, по существу, то, что другие уже знают о нас, мы судим о себе, используя те же средства, что и другие люди, когда судят о нас. Во всем, что я рассказываю о себе, есть толика суждения окружающих. Во всем, что я в себе ощущаю, есть толика суждения окружающих. Следовательно, если мои отношения с другими плохи, то я полностью от них завишу, и на самом деле это означает, что я попадаю в ад. В мире довольно много людей, которые находятся в аду, потому как они слишком сильно зависят от чужих суждений…
Еще я хотел сказать, что эти люди не похожи на нас. …Я хотел показать, что многие люди точно погрязли в устоявшихся привычках, обычаях, что они носят в себе суждения, от которых они страдают, но даже не думают их менять. Такие люди словно мертвы, потому что они не могут выбраться из круга своих забот, привычек и интересов, и, таким образом, они часто становятся жертвами чужих суждений».
Вот, оказывается, что: Сартр полагал, что мы находимся в кругу расхожих суждений, мертвых, стереотипных предположений о мотивах нашего поведения. На самом деле мы — другие, и мотивы поведения у нас другие. А нас судят тюремно, предполагая худшее и общее. Так от стандартов (какое учебное и заводское слово) происходит искривление отношений. Они не учитывают наш благородный порыв, нашу сокрытую от мира любовь, привязанность к голосам, лицам и деталям, нашу чудесность.
Все это реально, реально и серьезно. Собеседник ловит тебя на пошлой мысли и на пошлом интересе, которых не было и в помине. Так в производственном или школьном коллективе определяют вора и не умеют извиниться, если ошиблись. А тот остается с военной раной в душе, а именно с убеждением, что все люди таковы и все отношения таковы. Его навсегда испортили ложным обвинением, он теперь с подозрением относится к мыслям и чувствам другого порядка. Но ведь они ему свойственны природно? Допустим, да. Но природу тоже можно искривить. Отношение людей к тебе — та же природа.
Короче, мысль Сартра неплоха. А я все же разочарован. Другая глубина виделась мне в этом афоризме. Выходит, язык рулит в свой смысл и мы сами не всегда ведаем, что говорим.
Дело (на
Но другой — все равно другой. Не той хочет любви, не так понимает счастье, от другого испытывает комфорт. Расскажу историю, для меня очень сильную, потому что она произошла с моими друзьями. Мы знакомы с детства.
Дети откликнулись, конечно, с энтузиазмом, но довольно скоро поняли, что эта высота намерений им не по силам и не по нраву. Однако держимся общим решением. Подбадриваем друг друга, иронизируем сами над собой. И вдруг случайно видим (дом большой, много комнат, комнатенок и коридоров), что один из наших детей приканчивает яичницу. Этот пустяковый эпизод был равен катастрофе. Нарушена договоренность. Как же так? «А Антон проголодался». Все проголодались. Мы и сами думали, что пора закончить этот эксперимент. Но давайте закончим вместе, так же весело, как он начинался. А так что же получается? Наши дети ходят с вызывающим выражением лица, как совершающие подвиг, а ваш плохиш уплетает тайно яичницу с колбасой.
Ерунда, в общем. Но запомнилось крепко. Прошли, однако, как пишут в плохих книгах, годы. И вот мои друзья решили устроить поездку в Италию. Дети выросли, у них уже свои дети. Вчетвером, на машине. Круг один, интеллигентский, то есть. Учитель истории (бывший), скрипачка (бывшая) — это с одной стороны. С другой — действующий художник и психолог. Художник бывал в Италии, получал там премии, ему хотелось пройтись по знакомым улицам, посмотреть еще раз картины, которые помнил и те, которые видел только в репродукциях. Учитель и скрипачка, давно уже живущие за границей, привыкли путешествовать, в Италии, разумеется, тоже бывали, ими владела просто охота к перемене мест.
Конечно, дело обыденное, ситуация бытовая. Люди приехали с несхожими установками, культурой, воспитанием. Но… Историк поделился со мной впечатлениями от Италии. Везде грязь и мусор, хуже, чем на Сенном рынке. Галдеж и хамство. Питание отвратительное. Ноги моей больше там не будет. Художник еще и сейчас не может отойти от потрясших его впечатлений. Вечер мы говорим о Флоренции, другой вечер — о Венеции. Я узнаю Муратова, Блока, Бродского. А прерафаэлиты! Слушай, это чудо, и неожиданно, как чудо.
Они не поссорились, но, скажем так, сильно охладели друг к другу. Одни восторгались прерафаэлитами, другие смотрели привезенные в
Прочитал у Василия Розанова, не помню уже где, а искать в многотомном его наследстве (спасибо перестройке) — дело безнадежное. Но смысл передам точно. Так вот, он сказал, что всякая любовь обречена. Потому что любовь предполагает отказ от себя и растворение в другом. Новое единство. А человек — это особость, лелеемая особость. Любовь — волна, к берегу она становится ниже. А о своей особости человек не забывает ни на секунду.
Христианская любовь к ближнему — да, возможна. Она воспитуема. И человек вовсе не обязательно волк (Розанов говорил — бревно). Он способен к состраданию. И дружба есть. Пожалуй. Но любовь мужчины и женщины воспитанию не поддается. И она тоже, конечно, есть. Но она обречена. Потому что особость рано или поздно о себе заявит. Привычки срастутся, манеры сгладятся, вкусы приноровятся. Но есть в человеке
Прав старый ворчун или нет, я не знаю. Но проблеме лучше смотреть в глаза. У Христа было преувеличенное представление о добродетелях человека. Мы хуже. Но он же нам завещал прощение и терпимость. Это куда как сложно. В быту столь высокое требование кажется и вовсе чрезмерным. Но оно именно для быта, для нас, на «каждый день».
В молодости, при остром чувстве своей особости, человек мечтает как раз об общежитии. В любви или в дружбе он стремится к полному слиянию, делится заветным, щедро раздает подробности, в том числе постыдные. В этом особая сладость и вера в прощение и понимание. Потом эти подробности жалят и ранят и, в отличие от общих рассуждений, никогда не забываются. Человек грустит, тоскует, потом приходит в отчаяние. Его не поняли, да еще и скверно истолковали интимно поведанную информацию.
Николай Крыщук
Есть такие летучие фразы и афоризмы, авторство которых стирается в памяти поколений — настолько всеобщим представляется их даже не вполне понятное содержание. Например, «дьявол в деталях». Все знают. А кто автор? Не важно. Иногда, впрочем, говорят, что, напротив, Бог в деталях. Как ни странно, для ускорения мысли подходит и это. Справка в интернете удивительным образом подтверждает: «Дьявол кроется в деталях, мелочах и оттенках. Выражение „Дьявол кроется в деталях“, приписываемое перипетиям создания бизнеса, впервые было сказано Людвигом Мис ван дер Рое, немецким архитектором середины XX века, автором современного
Для нашего релятивистского времени характерная, вообще говоря, взаимозаменяемость. Но я застрял на другой фразе, которая преследует меня, как и многих: «Ад — это другие». Не такая уж прозрачная по смыслу, а подходит едва ли не для всего. У меня в памяти сохранилось, что принадлежит она Сартру, но потом встречал ссылки и на Камю, и на Ницше, и еще на десяток философов. Недавно нашел
«Я хотел сказать: „„Ад — это другие“. Но фразу „Ад — это другие““ всегда понимали неправильно. Все думали, будто бы ей я хотел объяснить, что наши отношения с другими всегда испорчены, что это — сущий ад. Но я подразумевал совершенно другое. Я подразумевал, что если наши отношения с другими искажены, повреждены, то другой человек может быть только адом. Почему? Потому что в глубине других людей скрывается самое значимое, что есть у нас — наше самосознание. Когда мы размышляем о себе, пытаемся познать себя, мы используем, по существу, то, что другие уже знают о нас, мы судим о себе, используя те же средства, что и другие люди, когда судят о нас. Во всем, что я рассказываю о себе, есть толика суждения окружающих. Во всем, что я в себе ощущаю, есть толика суждения окружающих. Следовательно, если мои отношения с другими плохи, то я полностью от них завишу, и на самом деле это означает, что я попадаю в ад. В мире довольно много людей, которые находятся в аду, потому как они слишком сильно зависят от чужих суждений…
Еще я хотел сказать, что эти люди не похожи на нас. …Я хотел показать, что многие люди точно погрязли в устоявшихся привычках, обычаях, что они носят в себе суждения, от которых они страдают, но даже не думают их менять. Такие люди словно мертвы, потому что они не могут выбраться из круга своих забот, привычек и интересов, и, таким образом, они часто становятся жертвами чужих суждений».
Вот, оказывается, что: Сартр полагал, что мы находимся в кругу расхожих суждений, мертвых, стереотипных предположений о мотивах нашего поведения. На самом деле мы — другие, и мотивы поведения у нас другие. А нас судят тюремно, предполагая худшее и общее. Так от стандартов (какое учебное и заводское слово) происходит искривление отношений. Они не учитывают наш благородный порыв, нашу сокрытую от мира любовь, привязанность к голосам, лицам и деталям, нашу чудесность.
Все это реально, реально и серьезно. Собеседник ловит тебя на пошлой мысли и на пошлом интересе, которых не было и в помине. Так в производственном или школьном коллективе определяют вора и не умеют извиниться, если ошиблись. А тот остается с военной раной в душе, а именно с убеждением, что все люди таковы и все отношения таковы. Его навсегда испортили ложным обвинением, он теперь с подозрением относится к мыслям и чувствам другого порядка. Но ведь они ему свойственны природно? Допустим, да. Но природу тоже можно искривить. Отношение людей к тебе — та же природа.
Короче, мысль Сартра неплоха. А я все же разочарован. Другая глубина виделась мне в этом афоризме. Выходит, язык рулит в свой смысл и мы сами не всегда ведаем, что говорим.
Дело (на
Но другой — все равно другой. Не той хочет любви, не так понимает счастье, от другого испытывает комфорт. Расскажу историю, для меня очень сильную, потому что она произошла с моими друзьями. Мы знакомы с детства.
Дети откликнулись, конечно, с энтузиазмом, но довольно скоро поняли, что эта высота намерений им не по силам и не по нраву. Однако держимся общим решением. Подбадриваем друг друга, иронизируем сами над собой. И вдруг случайно видим (дом большой, много комнат, комнатенок и коридоров), что один из наших детей приканчивает яичницу. Этот пустяковый эпизод был равен катастрофе. Нарушена договоренность. Как же так? «А Антон проголодался». Все проголодались. Мы и сами думали, что пора закончить этот эксперимент. Но давайте закончим вместе, так же весело, как он начинался. А так что же получается? Наши дети ходят с вызывающим выражением лица, как совершающие подвиг, а ваш плохиш уплетает тайно яичницу с колбасой.
Ерунда, в общем. Но запомнилось крепко. Прошли, однако, как пишут в плохих книгах, годы. И вот мои друзья решили устроить поездку в Италию. Дети выросли, у них уже свои дети. Вчетвером, на машине. Круг один, интеллигентский, то есть. Учитель истории (бывший), скрипачка (бывшая) — это с одной стороны. С другой — действующий художник и психолог. Художник бывал в Италии, получал там премии, ему хотелось пройтись по знакомым улицам, посмотреть еще раз картины, которые помнил и те, которые видел только в репродукциях. Учитель и скрипачка, давно уже живущие за границей, привыкли путешествовать, в Италии, разумеется, тоже бывали, ими владела просто охота к перемене мест.
Конечно, дело обыденное, ситуация бытовая. Люди приехали с несхожими установками, культурой, воспитанием. Но… Историк поделился со мной впечатлениями от Италии. Везде грязь и мусор, хуже, чем на Сенном рынке. Галдеж и хамство. Питание отвратительное. Ноги моей больше там не будет. Художник еще и сейчас не может отойти от потрясших его впечатлений. Вечер мы говорим о Флоренции, другой вечер — о Венеции. Я узнаю Муратова, Блока, Бродского. А прерафаэлиты! Слушай, это чудо, и неожиданно, как чудо.
Они не поссорились, но, скажем так, сильно охладели друг к другу. Одни восторгались прерафаэлитами, другие смотрели привезенные в
Прочитал у Василия Розанова, не помню уже где, а искать в многотомном его наследстве (спасибо перестройке) — дело безнадежное. Но смысл передам точно. Так вот, он сказал, что всякая любовь обречена. Потому что любовь предполагает отказ от себя и растворение в другом. Новое единство. А человек — это особость, лелеемая особость. Любовь — волна, к берегу она становится ниже. А о своей особости человек не забывает ни на секунду.
Христианская любовь к ближнему — да, возможна. Она воспитуема. И человек вовсе не обязательно волк (Розанов говорил — бревно). Он способен к состраданию. И дружба есть. Пожалуй. Но любовь мужчины и женщины воспитанию не поддается. И она тоже, конечно, есть. Но она обречена. Потому что особость рано или поздно о себе заявит. Привычки срастутся, манеры сгладятся, вкусы приноровятся. Но есть в человеке
Прав старый ворчун или нет, я не знаю. Но проблеме лучше смотреть в глаза. У Христа было преувеличенное представление о добродетелях человека. Мы хуже. Но он же нам завещал прощение и терпимость. Это куда как сложно. В быту столь высокое требование кажется и вовсе чрезмерным. Но оно именно для быта, для нас, на «каждый день».
В молодости, при остром чувстве своей особости, человек мечтает как раз об общежитии. В любви или в дружбе он стремится к полному слиянию, делится заветным, щедро раздает подробности, в том числе постыдные. В этом особая сладость и вера в прощение и понимание. Потом эти подробности жалят и ранят и, в отличие от общих рассуждений, никогда не забываются. Человек грустит, тоскует, потом приходит в отчаяние. Его не поняли, да еще и скверно истолковали интимно поведанную информацию.
Николай Крыщук
