Просто так вы это место не найдете. На задворках Новоспасского мужского монастыря в белоснежном сводчатом корпусе происходит чудо. Здесь мерный стук станков ритмично перемежается механическим завыванием моторов.
Вот под туго натянутыми в ряд нитями пролетает челнок с розовым шелком, запущенный в этот «тоннель» ловкой рукой ткачихи. Хлоп. Рамка прижала нить к предыдущему ряду. С другой стороны в путь отправляется челнок с нитью голубого шелка. И снова удар рамки.
Ткачихи на станках видят только изнанку ткани, как негатив фотографии, а настоящий рисунок отражается в зеркале, подложенном снизу. Лица у всех здесь задумчиво-сосредоточенные и вроде как погруженные... в себя? в процесс?
— Здесь нужны внимание, ответственность и спокойствие, — рассказала «МК» директор мастерской «Старинные ткани» Елена Захаркова. — Малейшая ошибка — и все придется переделывать. Некоторые ткани у нас настолько сложные, что их производится только 10 сантиметров в день. Труд очень кропотливый. Однако переделывать приходится не только из-за ошибок. Мы восстанавливает ткань «с нуля», беря за основу небольшой образец часто в очень плохом состоянии. Иногда в нашем распоряжении только фотография или даже просто описание. Иногда образец нельзя вынести из музея. И вот, исследуя старинные ткани, мы сами должны узнать, догадаться, как они делались, как красились. Естественно, не всегда это удается сразу, и первые образцы бывают неудачными.
Елена Захаркова демонстрирует нам небольшой кусочек ткани, порядком истрепанный, полинявший и просто ветхий от времени. Его удалось обнаружить под обивкой одного из кресел Большого театра. Какого он был изначально цвета, узнали только после визита в архивы, а с переплетением разбирались сами. Для того чтобы сделать эту ткань именно такой, какой она была создана в XIX веке, пришлось даже построить специальный станок. Сейчас тканью, сделанной в мастерской, обита мебель в театре. И сносу, говорят, ей нет.
Те, кто хоть раз видел, а главное, щупал ткани, произведенные по старинным технологиям, будут поражены их плотностью, прочностью, изумительным волшебным узором и насыщенным цветом. Однако эти ткани всех перипетий нашей истории — революции, войны, пожары и наводнения, халатность и воровство — перенести, несмотря на свою стойкость и потрясающее качество, не смогли. Вот и приходится удивительным специалистам уникальной мастерской их восстанавливать.
А начиналась история мастерской в 1947 году — для интерьеров задуманного Дворца Советов. Если кто не помнит, это сооружение должно было появиться на месте взорванного храма Христа Спасителя и стать восьмой и самой грандиозной сталинской высоткой. Изодравшие штыками в пылу революционной борьбы все что смогли, новые хозяева жизни жить-то стремились как те, кого они отправили в могильное небытие. И посему новый храм Советов должен был блистать всеми атрибутами дворцового интерьера. Но не получилось, не построили. А собранные в мастерской специалисты занялись восстановлением практически уничтоженных дворцов-музеев. Обивка стен и мебели, портьеры и покрывала Гатчинского, Павловского, Екатерининского, Аничкова дворцов, Петергофа практически полностью погибли во время войны. Работы был непочатый край.
Новые власти порылись по лагерям и вытащили на свет божий спецов, работавших еще на фабрике братьев Сапожниковых. Фабрика эта в конце XIX — начале XX века выпускала, по уверениям организаторов всемирных торговых выставок, лучшие в мире парчу, атлас и штофные ткани. Они-то и передали секреты мастерства своим ученикам. И с тех пор со станков мастерской сошли тысячи метров настоящего волшебства. Волшебства, впрочем, созданного вполне конкретными людьми с точным математическим расчетом, при помощи адского терпения, предельной увлеченности и максимальной преданности делу.
Халатик Софьи Андреевны
— Когда я начинаю работу над новой тканью, я всегда полна предвкушения решения новой загадки и всегда волнуюсь, — рассказывает Надежда Стоянова, художник-реставратор по тканям мастерской. — Хотя и занимаюсь этим уже 36 лет. Когда меня пригласили работать в эту мастерскую, это было для меня огромной честью и радостью, и с тех пор, мне кажется, у меня ни один день не прошел зря.
Надежда и Елена могут часами рассказывать о своей работе, как купцы на восточном базаре расстилая перед зрителем все новые и новые куски драгоценных тканей, названий которых обычный человек даже не знает: броше, брокатель, лампас, ласе, штоф... Мелькают золотые полосы, искусно вытканные бархатные цветы глубокого синего цвета, голубые шелка. Вот от глубокого желтого фона, как в 3D-графике, отделился и будто повис в воздухе букет роз...
— Это для будуара императрицы, — говорит Надежда. — А вот это для ее кабинета (по кремовому полю потекли, заструились розовые разводы, и расцвели сиренево-серебристые цветы. — О.Б.). А вот это мы делали для кабинета Татьяны Львовны.
— Какой Татьяны Львовны?
— Толстой, конечно. Это подушка, на которой спал Лев Николаевич. В музее не знали, какого она была изначально цвета, и очень удивились, когда увидели. Кстати, в музее князя Меншикова та же история была. Уж очень ярко вышло. Но он, видимо, любил яркие цвета. Вот это халатик Софьи Андреевны. Обычно мы не делаем ткань для одежды, но тут вот постарались.
И таких историй великое множество. Кажется, каждая ткань как родное дитя, а каждый ее бывший владелец если не друг, то уж по крайней мере близкий знакомый. Да и как тут не сродниться, если рождение каждой ткани начинается с пары ниточек, как рождение ребенка — с двух клеток.
Начинается все с того, что полученный образец внимательно изучается под лупой, а иногда даже под микроскопом. Ведь каждая ткань имеет совершенно уникальный цвет, рисунок, переплетение нитей, их скрутку, толщину, плотность. И если обычный художник по ткани волен использовать любую технологию, задача мастеров — в точности воспроизвести процесс получения именно этой ткани.
По результатам изучения образцов создается так называемый технический рисунок. Надежда на специальным образом разграфленную бумагу наносит рисунок. Зачем расчет и при чем здесь математика? Именно по ее расчетам будет заправлен станок, насечены перфокарты для него. Опасностей много. Можно неправильно рассчитать раппорт, шаг рисунка ткани, не угадать с толщиной и плотностью.
Отдельно и параллельно идет подбор цвета. В некоторых тканях их количество доходит до 36. Нам показали ткань, где было пять оттенков сиреневого. И все красители должны быть теми самыми, которыми красили ткани 200 или 100 лет назад.
Сама красильня — это настоящая, вполне действующая лаборатория алхимика. Колбочки, ступки, пузырьки темного стекла с притертыми пробками, банки с травами, корой и еще чем-то, возможно, даже лягушачьими шкурками и мышиными хвостиками. Огромные амбарные книги, исписанные от руки, с потрепанными от времени и влажности страницами. Впечатление усиливают низкие сводчатые потолки, окна в старинных переплетах под самым потолком и ванны с клубящимся над ними паром. Напомним место действия — Москва, 2015 год. А кто-то не верил в машину времени.
Так что же натуральное используют? Для получения желтого используется ромашка и вереск, различные оттенки коричневого дают шелуха лука и кора дуба, красный — почки ольхи, зеленый — кора граната. Но не все так просто. Чтобы цвет получился именно того самого оттенка, надо соблюсти сложнейшую технологию. Здесь важно все: и время отмачивания нитей, и температура воды, и даже амплитуда движений, которые производят красильщицы.
Всех секретов нам, конечно же, не открыли. Например, чем теперь красят ткани в малиновый цвет, ведь краситель кошениль, добываемый из кактусовых паразитов, стоит безумно дорого, и достать его в России невозможно. И правда ли, что краситель индиго нужно настаивать на моче, на очень большом количестве мочи? На наши вопросы красильщицы загадочно улыбались и задумчиво проводили перекладинами с развешенным на них шелком вдоль исходящих странными запахами и паром ванн.
После крашения шелк высушивают и скручивают в нити. Разной крутки и разной толщины. Часть, как правило, более толстые нити, идет на основу ткани — продольные нити, а часть на уток, так называют поперечные нити, из которых и создается узор. Но перед тем как им сплестись в замысловатом танце, станок нужно заправить.
Компьютер месье Жаккара
И вот тут все же придется окунуться в историю техники. До конца XVIII века выткать можно было только однотонную ткань, ну в крайнем случае с не очень ровными полосками. Все изумительные узоры, что мы видим на платьях придворных дам и мантиях коронованных особ, были результатом кропотливого, а главное, очень длительного труда вышивальщиц. В 1804 году француз Жозеф Мари Жаккар представил на суд общественности ткацкий станок, который, во-первых, мог создавать сложнейшие и разнообразные узоры на ткани, а во-вторых, делал это, используя перфокарты. Так называемый картон представлял собой несколько тысяч связанных между собой картонных карточек, на каждой из которых нанесены дырочки, соответствующие прохождению между нитями основы нити одного цвета утка (поперечной нити). К тому же машина была оснащена считывающим счетным механизмом. По сути месье Жаккар создал первый компьютер. Кроме того, новый модернизированный станок мог обслуживать один человек, а не 5–7, как раньше. В результате тысячи лионских ткачей потеряли работу (а дело было в текстильной столице Франции, городе Лионе). Так впервые в истории компьютер разрушил жизнь десяткам тысяч людей, а те впервые задумались, что машины скоро станут умнее их и даже, возможно, возьмут власть в свои руки. Но мы сегодня не о Терминаторе.
Москва, 2015 год. Перед тем как заправить в станок нити, нужно «насечь картон». Зрелище, как и все здесь, на этой мини-фабрике, удивительно. Насекальщица садится за некое подобие рояля, ставит перед собой партитуру — технический рисунок, и начинает играть — нажимать на клавиши мудреного механизма, который выбивает дырочки на картоне. Для одного раппорта (шага рисунка) иногда требуется несколько тысяч таких карточек. Затем их связывают в ленту и заправляют в станок.
Кстати, с основой тоже все не так просто: чтобы добиться многоцветного переливчатого фона, основа тоже делается в несколько слоев.
В мастерской все станки практически такие, как их изобрел когда-то Жозеф Мари Жаккар, но иногда, добиваясь точности в каком-то особенно сложном рисунке, приходится вносить в конструкцию инновации и дополнения. Единственное отличие от старинных станков — это то, что нынешние снабжены электромотором. Он-то и вносит единственный «технический», современный и довольно противный звук в естественный стук дерева и шуршание тканей.
Дело в том, что раньше на таких станках работали только мужчины, ведь тысячи нитей основы в натянутом состоянии находятся благодаря привязанным к их концам грузикам, которые вместе составляют вес около сотни килограммов. Современным ткачихам поднимать эту махину помогают электромоторы.
— Шелк живой, — говорит ткачиха Светлана Яриг, нежно проводя рукой по искрящейся поверхности. — Он дышит, переливается. Посмотрите, какие цвета. На них глаз отдыхает. Самое сложное в нашей работе — это, конечно же, рисунок. Иной раз не уследишь, и приходится ткань разбирать. Когда начинаешь работать, еще смотришь в карту, а потом уже настолько с ним срастаешься, что помнишь наизусть.
Светлана работает здесь недавно, всего-то семь лет. Стаж большинства работников мастерской уже перевалил за 30 лет. Не уходят работницы отсюда, несмотря на тяжелый труд и низкие заработки. Метр такой ткани оценивается от 10 тысяч, ну а заработок дам-волшебниц едва достигает 20 тыс. в месяц. И все же, видимо, работа им действительно нравится. До недавнего времени штат здесь был полон, говорят, что некоторые работницы настолько не хотели уходить, что работали до самого конца, предпочитая покидать рабочее место только для встречи с высочайшим руководством.
Единственная и неповторимая
Молодежь из профильных вузов хоть и живо интересуется производством, но на мизерные оклады идти не торопится. К тому же и не всегда обладает нужными качествами — терпением, спокойствием, способностью полностью погрузиться в процесс. Порывистые слишком и нервные, эти дети информационно-компьютерной эпохи. И насекальщица картона, и художник-реставратор — профессии штучные, уникальные. Однако Надежда Стоянова полна решимости проработать в мастерской столько, сколько необходимо, чтобы воспитать себе надежную смену.
Все сложнее и сложнее в современном мире найти натуральное сырье для производства тканей, качественное и не разбавленное синтетикой. В начале своей деятельности шелк для дворцовых тканей закупали только японский, но правительство Страны восходящего солнца так озаботилось экологией, что перевело даже производство шелка в разряд опасных производств. Теперь шелк в Японии делают исключительно для местных нужд. Затем нашлись возможности закупать шелк в Узбекистане, но власти этой страны считают шелк стратегическим сырьем, а посему строго ограничили доступ к нему зарубежных потребителей. Теперь в мастерской используют шелк китайского производства. Но опасность сырья этих производителей состоит в их весьма своеобразном отношении к качеству товара. Оно как бы есть, но вот стоит на секунду отвернуться... и его сразу нет. Каждая новая партия требует тщательной проверки, а иногда и смены технологии окраски.
А недавно, в связи с происшествием с худруком Большого театра Сергеем Филиным, значительно усложнилась процедура закупки уксусной кислоты, необходимой для закрепления цвета при окраске тканей.
— Все наши проблемы оттого, что нам нужно для производства все уникальное: и материалы, и люди, — рассказывает Елена Захаркова. — Приезжали прибалтийцы. Пытались разобраться в нашем производстве, но воспроизвести наши процессы у них не получилось. Говорят, итальянцы делают что-то подобное, но они не знают таких тканей, как броше, брокатель… Приезжали специалисты из Франции, из Лиона, но они рассказывали, что работают с уже имеющимися разработанными технологиями, а взять кусочек ткани, восстановить по нему утерянную технологию и все сделать «с нуля» они не могут. Это не только очень трудоемко, но и невыгодно. Ткани получаются очень дорогими, их просто не будут покупать. Получается, что мы единственные в своем роде.
Ольга Бежская
