30 лет назад, 7 декабря 1988 года в 11.41 утра, страшное землетрясение практически до основания разрушило армянский город Спитак и прилегающие села, частично были разрушены города Ленинакан, Кировакан и Степанаван. Погибли 25 тысяч человек, 19 тысяч стали инвалидами, около полумиллиона человек лишились крова. Русский спасатель рассказал нам что творилось в растерзанной республике. Власти молчали о жертвах три дня, по телевизору пустили «Лебединое озеро».
В спасательной операции и ликвидации последствий трагедии участвовали силы гражданской обороны, военнослужащие и добровольцы со всей страны — но им приходилось добираться в Армению « с боем», из-за этого было потеряно множество жизней. В аэропорт Еревана продолжали отправлять самолеты с грузом апельсинов...
Сергей Стрельцов, помимо основной деятельности в «Крымгеологии», работал на общественных началах в горноспасательной службе. На его счету — 179 спасработ.
— Я геолог, в Севастополе, в «Крымгеологии» занимался опасными геологическими процессами — оползнями и обвалами, — рассказывает Сергей Стрельцов. — На общественных началах мы с альпинистами и спелеологами выезжали на место различных происшествий с горноспасательной службой.
— Как вы узнали о том, что в Армении произошло катастрофическое землетрясение?
— Об этом сообщили в программе «Время» по телевизору только на вторые сутки. О жертвах и разрушениях ничего не говорилось. Но потом на экран пустили балет «Лебединое озеро». Западные радиостанции о случившемся масштабном землетрясении сообщили уже через несколько часов 7 декабря.
Как геолог, я знал, что там, в горном районе Зангезур, в апреле 1931 года уже было сильнейшее землетрясение мощностью 8–9 баллов. Я сразу прибыл на спасслужбу и сказал: ребята, это серьезно — амплитуда может достигать 9–10 баллов.
Все в авральном порядке стали собираться. Мы понимали, что едем не на несколько дней, а с учетом возможного карантина можем задержаться на месяц, а то и три. Поэтому собирались серьезно. Загрузили баулы с продуктами, заправили средства связи, взяли запасные аккумуляторы. Уже на вторые сутки севастопольский спасотряд в полном составе собрался на спасслужбе.
— Когда удалось попасть на место?
— Мы сидели ждали, прошли третьи сутки — тишина. По телевизору нет никаких сообщений. Идут четвертые сутки, мы все еще сидим, при этом, как профессионалы, прекрасно понимаем, что там творится. В конце четвертых суток поступает сигнал: все, кто живы, вперед, на спасработы. Драгоценное время было упущено. Я не знаю, чем это можно объяснить — неорганизованностью, растерянностью, халатностью или откровенной трусостью…
Но тогда после объявления мы тут же помчались из Севастополя в Симферополь и уже через четыре часа со всем снаряжением были на борту самолета. Сели на дозаправку в Адлере и опять застряли. 18 часов просидели на снаряжении в зале ожидания.
С нами были общественные спасатели из Бахчисарая, Симферополя, Феодосии, Керчи — лучшие альпинисты, спелеологи, специалисты по лазанию в завалах. А в «Звартноц», аэропорт Еревана, в зону бедствия шли самолеты с апельсинами.
Это продолжалось 18 часов, пока мы не «грохнули» рубку сочинского аэропорта, не дозвонились до председателя Совета министров СССР Николая Ивановича Рыжкова, который руководил спасательно-восстановительными работами. Он дал распоряжение Главному разведывательному управлению, навел порядок. Из четвертого самолета высыпали на взлетное поле все апельсины, загрузили нас и отправили наконец в зону бедствия.
Я считаю, что нужно было вводить военное положение, чтобы каналами доставки служб спасения занимались ответственные люди. Многие жители, как нам рассказали по приезде оставшиеся в живых, выпрыгивали из окон, висели на деревьях, были завалены плитами, из завалов еще трое суток доносились стоны. Этим людям можно было помочь.
Мы прибыли на место в начале пятых суток одними из первых. После нас уже пошел поток спасотрядов из других регионов. Прибывала также техника, в том числе и медицинские машины с рентгеновскими аппаратами.
— Каким увидели Спитак?
— Там было триста очагов возгорания, мы приехали в темный, выжженный город. Где-то завалы еще дымились. Все водопроводы были порваны, воды не было, газа не было, связи не было. По улицам брели небритые мужчины, женщины с потерянным взглядом. Людям, потерявшим всех близких, казалось, что жизнь кончилась.
На всех перекрестках стояли пирамиды гробов. На улице лежали подушки с отпечатками раздавленных тел. Помню, на заборе увидел фотографию, рядом на картонке было нацарапано углем: «Мама, мы живы, находимся у тетушки Погосян».
Это была зона всеобщего бедствия.
— Как действовали?
— Разбирали завалы. Работали сутками, практически без сна и отдыха. Вызволение людей из каменного плена воспринимали как чудо. Помню, в завалах нашли женщину, нога которой была придавлена перекрытием. С ней вместе был ребенок. Они пережили четверо суток, три морозные ночи. Их удалось вытащить из обломков. Военно-полевые хирурги на месте ампутировали женщине ногу, но и она, и ребенок остались живы.
Потом доставали из завалов только мертвых людей.
Все трупы свозили на городской стадион. Их там было около двух тысяч. Еще больше было фрагментов тел. Головы лежали отдельно, руки отдельно. К останкам была прикреплена бирочка с номером. Среди трупов ходили местные жители, искали своих родственников.
От эпидемии спасало то, что землетрясение произошло зимой, тела мертвых не разлагались на морозе.
Рядом с нами, в 700 метрах, работали москвичи. Помню, они подрывали взрывами элеватор, накренившийся на 45 градусов. Это было бетонное сооружение размером с семиэтажный дом.
Удар стихии был мощнейший. В Спитаке, например, на сахарном заводе от динамического толчка вырвало емкости с патокой объемом 6 тысяч кубометров каждая. И сладкая река полилась по улицам города.
— Оценивали разрушения как геолог?
— Я создал геологическую карту центра Спитака со всеми трещинами, разрывными нарушениями, которые проявлялись на земной поверхности на пятые сутки. Сделал статистический анализ разрушенных строений, начиная от частных домов и заканчивая шестнадцатиэтажками в соседнем Ленинакане. Оценил степень риска и сохранность сооружений с указаниями, куда и каких спасателей можно засылать.
Организация была отвратительная. В штабе не знали, в каком микрорайоне уже четырежды прочесали руины, а в каком спасателей вообще не было.
— Случаи мародерства были?
— Воровали жутко. В зону бедствия ринулись не только добровольцы, но и те, кто хотел нажиться на чужом горе. Из разрушенных магазинов тащили ковры, из сберкасс — деньги. Повсюду среди руин стояли контейнеры с одеждой, которую привезли добровольцы. Были хапуги, кто вытаскивал из них вещи получше, их тут же грузили в частный транспорт и увозили на продажу в Ереван. То же было и с копченой колбасой, которую вывозили на перепродажу.
По ночам в завалах с фонариками в руках лазили мародеры. Нелюди очень быстро состыковались с крановщиками из Грузии. Наводчики из местных жителей знали, кто и в какой квартире хранил крупные суммы. Стрелой крана поднимали плиты и забирали деньги. Если бы не военнослужащие, которые патрулировали улицы по ночам, открывая стрельбу и разгоняя мародеров, там, вообще, была бы резня.
Когда мы с трупов снимали золото и приносили в штаб, чтобы сдать драгоценности под опись, находились ответственные лица, которые предлагали нам просто рассовать все это по карманам. Сдержаться в этой ситуации было сложно. Били их по лицу и сдавали золото официально.
— Сколько пробыли в Армении?
— Неделю. В последние дни помогли людям достать из руин остатки вещей, консервы, банки с солениями. Им предстояло в палатках и гаражах зимовать.
Катастрофическое землетрясение стало рубежом. Власти поняли, что необходимо создать профессиональную службу спасения. В 1989 году была создана Государственная комиссия Совета министров СССР по чрезвычайным ситуациям, а спустя два года — МЧС. Были также пересмотрены нормы строительства в сейсмоопасных зонах.
Светлана Самоделова
