Пермячка Анна Каргапольцева больше 23 лет помогает осужденным адаптироваться к нормальной жизни. Все ее подопечные — жертвы домашних тиранов, которые отсидели срок за убийство своих мучителей.
Анна рассказала журналисту «МК», как живут женщины, которые никому не нужны, и почему они нуждаются в опеке.
У самой известной жертвы домашнего насилия Маргариты Грачевой, которой безумный муж отрубил кисти рук, не хватило сил сопротивляться тирану. Или не хватило решимости? Умом Маргарита понимала: если случится страшное, и она убьет ненавистного супруга, придется сидеть в тюрьме. Дети останутся сиротами. А жизнь после зоны — это уже не жизнь.
Других, которые в приступе паники или, наоборот, спланированно, избавились от супруга-садиста раз и навсегда, общество выбрасывает из своих рядов. Убила? Езжай на лесоповал. А когда отсидишь — крутись, как хочешь...
Долгое время Каргапольцева помогала осужденным мужчинам. А потом решила, что помощь необходима еще и слабому полу — освободившимся женщинам, которые сами пострадали от насилия. Анна уверена, что таких женщин на свободе никто не примет и не поддержит.
«В колониях шить не умеют»
Центру помощи женщинам, отсидевшим срок за убийство насильников, местные власти выделили помещение бывшей православной школы. Помогли с отоплением, электричеством, водой.
Центр рассчитан на 8 человек, но Анна старается больше 2–3 не принимать.
— В нашем деле главное — качество, а не количество, — объясняет Каргапольцева. — Работаем мы только с девушками, которые понесли наказание за убийство своего насильника. За подобные преступления сидят 45 процентов женщин. Столько же или чуть больше попадаются на наркотиках.
Я больше 20 лет сотрудничаю со ФСИН, у меня есть разрешение на посещение тюрем. Перед тем, как взять на попечение ту или иную девушку, приезжаю в колонию, смотрю, насколько женщина готова к изменениям и будет ли прислушиваться к моим рекомендациям. После большого срока, проведенного в тюрьме, им сложно адаптироваться на воле. К тому же эти женщины пережили тройную травму. Во-первых, насилие. Во-вторых, они убили человека. В-третьих, отсидели по 7–10 лет.
— Сами они не справятся на воле?
— В колониях осужденным объясняют, что их основная задача после освобождения — трудоустроиться и жить. В итоге после освобождения они ни о чем другом не думают, как о работе. Устраиваются моментально — на поиск работы уходит неделя, максимум две. И на этом их мечты заканчиваются. Дальше начинается хаос. Если в этот момент человеку не оказать поддержку, все мечты превращаются в пьянку, драку, наркотики и новый срок. Когда вижу, что девушка готова поддаваться моему влиянию, то приглашаю ее для участия в адаптационной программе.
— Многие готовы?
— К нам стоит очередь. На свободе у них наступает ступор, им ведь никто не объяснит правила жизни. Проблема в том, что тюрьма отучает человека мыслить. Он отвыкает принимать самостоятельные решения.
— Куда они устраиваются работать?
— Уборщицами. Их принимают сразу, без официального трудоустройства. Женщины готовы браться за две-три-четыре работы, потому что на этом зациклен их мир.
А вот от более перспективной работы они отказываются. Как ни парадоксально звучит, но тюрьма отучает человека трудиться. Хотя они целыми днями там работают.
Например, чтобы устроиться продавцом в магазин, нужно пройти стажировку. Но никто из них не хочет напрягаться. На моей практике только одна девочка устроилась продавцом. Тут тоже дело в тюремной привычке. Им на протяжении 10 лет указывали, что делать: сегодня вы шьете, и завтра, и послезавтра. И они не могли возразить.
Потом им говорили, с кем общаться, что есть, во сколько ложиться спать, просыпаться, принимать душ. Так из года в год. И если им внезапно поменять планы, предложить вместо шитья декорировать одежду стразами или вышивать плед, они скажут: я не умею, это не входит в мои обязанности. У людей вырабатывается шаблонное мышление. В тюрьме не учат мыслить, а учат подчиняться.
— У вас ведь тоже был швейный цех.
— Это был пробный эксперимент. Цех давно закрыли. Несмотря на то что осужденные в колониях заняты в основном на швейном производстве, в большинстве своем шить они не умеют. Дело в том, что их обучили только одной опции. Например, строчку прострочить смогут, а пуговицу уже не пришьют. А учиться нормально шить они не готовы.
— Почему женщины идут к вам, а не возвращаются домой?
— Многим некуда возвращаться. После убийства мужа они теряют очередность наследования квартиры. У кого-то есть дети. Но женщины понимают, что их примут из жалости. Поэтому предпочитают самостоятельно устраиваться. Но не у всех получается.
«Отсидевшие мужчины более романтичные»
— Мужчинам проще адаптироваться?
— Женщина к моменту освобождения уверена, что столкнется с проблемами. Мужчина не сомневается, что его встретят друзья, родители, возлюбленная приедет к колонии на белом джипе… Правда, я только один раз видела, когда осужденного встречали на белом джипе. Это была законная жена, которая ждала мужа весь срок. Еще мужчина уверен, что на свободе он найдет работу, которая не требует большой физической отдачи, но при этом принесет хороший доход. Женщина согласна на любую работу, даже малооплачиваемую.
Можно сказать, что мужчины более романтичные, они не сомневаются в своем превосходстве и уверены, что достойны самого лучшего. Женщины более реально смотрят на вещи.
— После первой отсидки мужчины часто снова попадают на зону. А с женщинами как обстоят дела?
— Здесь разницы нет. Проводили исследование, в котором участвовали 3000 осужденных — половина женщин и половина мужчин. Людей «вели» полгода до освобождения, полгода — на свободе и полгода — когда они снова возвращались в колонию. Статистика показала, что стандартный срок от освобождения до возвращения в колонию составляет 6 месяцев.
Сначала у всех спрашивали: на что вы рассчитываете, когда освободитесь? Почти все мужчины отвечали: выйду и выгодно женюсь. Для кого-то выгодно жениться — это дама с белым джипом, для кого-то — коса и корова. Женщины отвечали: выйду и буду работать.
На момент освобождения на вопрос, кто вам помог, выяснилось, что мужчинам помогли в основном родители, а женщинам — общественные организации. Женщины, как правило, никому не нужны.
И когда они снова попадали в места лишения свободы, то мужчины все как один твердили: да что-то я женился неудачно. А женщины: что-то работа затянула, больше ни на что времени не осталось.
— Женщинам сложнее устроить личную жизнь после тюрьмы?
— Личную жизнь никому не сложно устроить, но вот представление о качестве отношений у всех разное. Мужчина убежден, что его дама сердца должна быть великолепна. Даже если она страшна, то хотя бы умна и богата. А женщина понимает, что хороший мужчина на нее внимания не обратит. Поэтому они выстраивают отношения с кем придется, но предпочитают более-менее безопасный вариант. Тогда как обычная женщина выбирает спутника по любви, общим интересам.
Однажды девушка, которая живет у нас в центре, переписывалась со своей подругой. Вот такой диалог они вели:
— Привет, как дела?
— Да все классно, замуж выхожу.
— Кто будущий потерпевший?
— Да нет, все нормально будет, у него руки нет.
Я бы не сказала, что девчата, которые живут в нашем центре, озабочены построением отношений. Во всяком случае, это для них не первичная потребность. Если мужчинам желательно сыграть свадьбу прямо у выхода из колонии, то девушки не торопятся.
«Выйти на свободу сразу готовы только маньяки»
— Сколько понадобится времени на реабилитацию человека после долгого тюремного срока?
— По личным наблюдениям, на год тюрьмы требуется два года адаптации. Когда много лет жизнь людей жестко регламентировали, они не понимают, как распорядиться свободой. Отсюда вседозволенность.
Поэтому многие мужчины идут в так называемые трудовые дома, где живут и работают за еду. Хозяева таких заведений устраивают их на низкооплачиваемую работу. Бывшие заключенные трудятся за 500–600 рублей в сутки. Деньги получает хозяин.
В этих трудовых домах много людей, потому что там жестко регламентировано время, а после тюрьмы это самое комфортное местонахождение для психики бывших заключенных. В нашем центре людям некомфортно, потому что самостоятельно приходится принимать решения. Моя задача — научить их этому.
— Получается?
— Сложно, поэтому я стараюсь не брать больше трех человек. У кого-то получалось вписаться в нормальную среду, а многие уезжали обратно на срок. Когда девушки покидают нас, то 70 процентов находят подруг, которые тоже отсидели. Им друг с другом интересно и понятно. Они подсознательно ищут ту же среду.
Я знаю одного молодого человека, который после освобождения уехал из Перми в Хабаровск, чтобы сменить круг общения. Его хватило ровно на неделю.
В Хабаровске он пришел в забегаловку купить пирожок. Заметил там людей с манерой поведения, как у него: сидящих на корточках, жующих пирожки. Психологи считают, что люди тянутся друг к другу, если их движения отзеркаливают. Семь дней человек провел на свободе. В итоге этот парень совершил налет на ларек, украл 2000 рублей и снова сел.
— Я слышала, что не все хотят покидать тюрьму по истечении срока — многим проще жить там. Это так?
— Я работаю в колониях 23 года. Мне не попадались такие, кто бы не хотел освободиться. Но есть люди, которые понимают, что им нужна помощь после освобождения. Некоторых парней я водила за руку, когда они покидали колонию. Для них выход на свободу — как для нас полет в космос. Кто-то ведь сел при других деньгах, не знает, что такое Интернет…
Когда ввели мораторий на смертную казнь, многие осужденные на пожизненные сроки получили право подавать ходатайство об УДО. Тогда в колониях проводили опросы, кто из них готов выйти прямо сейчас. Большинство из них к тому времени отсидели больше 20 лет. Так вот, бандиты из 90-х отвечали, что не готовы к свободе, хотели пройти адаптационный период, на природе побыть, ощутить возможность передвижения.
Так называемые «домашние бойцы», которые пили, проснулись, а рядом 2–3 трупа, тоже не понимали, как им распоряжаться свободой. Говорили, что им желательно пожить в семье, чтобы их поначалу опекали.
Освобождаться сию секунду готовы были только маньяки. Они уверены, что им помощь не нужна. Считают, кто тюрьму не прошел, тот жизни не видал. Не сидел — не мужик. И часто у них превалирует чувство собственного превосходства над «серой массой» свободных людей.
— Почему в монастырях много бывших заключенных?
— Тюрьма предполагает приближение человека к вере. Моего знакомого посадили на 10 лет, хотя я уверена, что он непричастен к преступлению. В материалах уголовного дела все основано на том, что он оказался единственным судимым в компании — соответственно, виновен. Это человек стал верующим.
А как жить, зная, что ты не при делах, а тебе 10 лет дали? Вера дает человеку возможность хотя бы как-то примириться с этим фактом. И да, кто-то предпочитает потом жить в монастыре. Это не тюрьма, а свободное уединение. Люди находят там поддержку, утешение, единомышленников.
— Монастырь — по сути, та же тюрьма?
— С точки зрения регламентации действий — да. Монастырь не адаптирует человека к свободе, но адаптирует к другой реальности, которая не так уж плоха для многих.
«99 процентов идут к собутыльнице Таньке»
— Вы не выгораете от такой работы?
— Я выгораю, только когда приходится выискивать деньги для оплаты «коммуналки» (платежи Анне приходится оплачивать самой: городской бюджет на благотворительность не рассчитан). Счета за «коммуналку» приходят огромные. На содержание ежемесячно требуется порядка 65 тысяч.
Вот пришел счет за отопление — 22 тысячи, электричество — 16… Воду нам только подключили. До этого пользовались колонкой.
Был один человек, который помогал деньгами, но его мобилизовали. Пожертвования поступать перестали. Сейчас сын помогает финансами, муж, по профессии печник, тоже отдает свой заработок.
А общаясь с моими подопечными, я не выгораю, потому что вижу результат. Для меня важно, чтобы наша девушка не пошла сегодня к собутыльнице Таньке, а осталась дома. А если еще она взяла книжку почитать, так вообще счастье.
— После того как ваши подопечные отправляются в «свободное плавание», вы продолжаете с ними общение?
— Мы встречаемся, но не становимся подругами.
— Как ваша семья относится к вашей деятельности?
— Моему сыну почти 30 лет. У него своя жизнь. А вот муж работает вместе со мной. Он занимается социальным сопровождением освободившихся мужчин.
Как только человек выходит из колонии, муж берет его за руку, они идут в полицию, больницу, регистрируются… Бывшему заключенному необходимо первые 2–3 дня, чтобы с ним кто-то находился рядом. Ведь в колонии всю работу за него делал начальник отряда. Он его отводил в больницу, магазин, санчасть, заполнял за него документы, подавал их в суд. А на свободе кто за него это будет делать?
Они не понимают элементарных вещей. От Интернета далеки, могут водить корявым пальцем по курсору, но все равно ничего не получится. Но зато смогут отобрать, украсть, убить… Общество должно обратить внимание на эту проблему.
— Зачем вам все это?
— По образованию я преподаватель по классу фортепьяно. Но мне всегда хотелось помогать людям. Когда мне было 20 лет, у нас под следствием оказалось около 40 женщин, которые вложили деньги в финансовую пирамиду и получили реальные сроки, по 2–2,5 года. Суд решил, что они занимались незаконной экономической деятельностью. Я хотела посещать их в СИЗО, но мне не разрешили. Дали мужскую колонию за 400 км от дома. С этого и началась моя деятельность.
Я считаю, что в Перми каждый человек должен заниматься тюрьмой, потому что в нашем крае нет людей, которые не были бы связаны с исправительными учреждениями. В каждой семье есть родственники, которые либо сидели, либо охраняли сидельцев. Пермский край — территория политических ссыльных. Например, многие мои родственники тоже познакомились в колониях-поселениях.
— Не было желания все бросить, когда ваши подопечные после реабилитационного периода все равно шли к собутыльнице Таньке и снова попадали в тюрьму?
— Никогда не возникало желания бросить дело. Хотя я понимаю, что 99 процентов моих девушек пойдет к Таньке. Но ради этого одного процента я и работаю. Из подземной шахты нужно извлечь на поверхность и перелопатить тонну породы, чтобы добыть один карат алмазов. Но люди же не перестают это делать.
Ирина Боброва
