Социолог Виктор Вахштайн о правилах и ожиданиях в соседских сообществах, этнометодологическом подходе и поисках потерявшегося кота
Несколько лет назад в одной из элитных московских школ прошла полузакрытая психолого-педагогическая конференция, посвященная «зазаборным детям». «Зазаборные дети» — неполиткорректное именование нового поколения школьников, выросших в подмосковных коттеджных поселках. Некоторые из них впервые увидели своих сверстников в день, когда пошли в школу. Ближний круг ежедневного общения таких детей состоит из няни, гувернантки, шофера и садовника. Причиной организации конференции послужило шокировавшее педагогов событие. Один из второклассников принес в школу столовый нож и полоснул по руке своего соседа по парте. На вопрос, зачем он это сделал, мальчик ответил, что хотел проверить, пойдет ли у того кровь. Доучившись до второго класса, ребенок не был уверен, что остальные дети вокруг него «настоящие».
Пригородные поселки всегда рассматривались социологами как образцы «соседства». Соседство же — это «экземплификация» сообщества, сообщество per se. Множество работ написано (преимущественно американскими) исследователями, провозгласившими смерть соседства в результате всепроникающего и растлевающего влияния урбанизации. Тревожные тенденции в пригородных поселках были обобщены теорией «морального минимализма». «В пригородах, — пишет М. Баумгартнер, — помощь между друзьями и соседями ограничивается мелкими одолжениями: забрать соседского ребенка после школы, одолжить стиральный порошок или недостающий для готовки ингредиент, убрать снег или полить растения, пока хозяева в отъезде. Подлинные жертвы, однако, остаются за пределами сообщества… В этом смысле слабые социальные связи подкрепляют общее безразличие и холодность, а отсутствие конфликтов идет рука об руку с отсутствием заботы». Чтобы зафиксировать эту пагубную динамику в строгих аналитических категориях, Л. Ричардс на материалах этнографических исследований австралийских пригородных сообществ в окрестностях Мельбурна попыталась составить детальный каталог ожиданий: что значит быть «плохим» или «хорошим» соседом.
Хорошие соседи:
1. Приглашают друг друга на барбекю;
2. Укрывают соседей во время дождя и стирают их одежду;
3. В грозу затаскивают внутрь соседские мусорные баки, чтобы их не унесло ветром;
4. Подбирают почту;
5. Помогают с тяжелыми работами в саду (вроде установки навеса или забора);
6. Делятся горячей водой или электричеством в случае неполадок;
7. Присматривают за детьми;
8. Кормят животных и поливают растения, пока хозяева в отъезде;
9. И самое главное! Смотрят за домом.
Плохие соседи, напротив:
1. Ссорятся с вами из-за сломанного забора;
2. Выпускают собак без поводков;
3. Бросают машины на тротуаре;
4. Устраивают вечеринки в неподобающее время;
5. И самое неприятное! Шпионят за вами (обратная сторона присмотра за домом).
Все эти выделенные Ричардс соседские ожидания сформулированы в полном соответствии с «правилами хорошего соседства», которые издавна были предметом исследования в социологии сообществ (community studies). Например, правило минимальной осведомленности: соседи должны знать, кто где работает и чем увлекается. Если новый сосед г-н Х. занимается теннисом и ищет партнера для игры, г-жа Y. должна познакомить его с г-ном Z., который тоже неплохо играет в теннис.
Итак, у нас есть «соседство», «правила» и «ожидания». Но это вовсе не то, что интересует настоящего этнометодолога. Этнометодолог должен изучить, как соседство собирается и производится в повседневной локальной упорядоченной организованной деятельности его членов.
Эрик Лорье, Ангус Уайт и Кэти Бакнер из Университета Глазго продемонстрировали этот феномен на примере поисков потерявшегося кота Джека, сбежавшего от своих хозяев — Питера и Кристины Уиннингов, живущих в шотландском пригородном поселке Корсторфайн.
Вечер вторника. Джека не было дома уже 48 часов, Кристина и Питер начали беспокоиться. Раньше он почти никогда не убегал больше чем на сутки. Проходившая мимо соседка Миссис Монро остановилась поздороваться. Питер как раз чинил забор. «Вы случайно не помните, когда в последний раз видели нашего кота?» — спросил он. Миссис Монро ответила, что не уверена и должна спросить своего мужа.
Миссис Монро не самый близкий Питеру человек в соседстве, но самый близкий сосед в прямом смысле: она живет в том же доме, их лужайки разделены общей стеной. Пространственная близость накладывает серьезные моральные обязательства: соседняя дверь — первая, в которую вы звоните, если кот не вернулся домой.
Вечер среды. Уиннинги начали звонить в двери соседей, с которыми были шапочно знакомы, — все они жили на той же улице. Ким, жена терапевта, живущего через дом от них, посоветовала постучаться в коттедж, находящийся по диагонали от дома Уиннингов: со второго этажа, где расположена ее комната, она несколько раз видела Джека, сидящего в том коттедже на подоконнике, и пожилую женщину, которая его гладила.
Следуя за Уиннингами, говорят исследователи, мы можем проследить те различия, которыми они руководствуются в общении с соседями. Через 24 часа после обнаружения пропажи кота они обращаются к своим знакомым, живущим по соседству, отдавая предпочтение тем из них, кто бывал у них дома и видел Джека. Жена терапевта Ким всегда держала для Джека немного корма, ее чаще остальных Питер и Кристина просили присмотреть за животным на время своего отъезда. На втором этапе поиска мы также понимаем, что именно окно наиболее релевантная соседству архитектурная деталь. Пригородные сообщества — это сообщества окон.
Четверг. Позвонив в дверь пожилой женщины, Питер сразу же представился: «Я ваш сосед Питер. Я живу вот тут». Женщина ответила, что зовут ее Мойра и кот Уиннингов приходит к ней довольно часто, она его кормит и называет «Том». Мойра долго извинялась за то, что приглашала чужого кота в свой дом, но Питер заверил ее, что не видит в этом никакой проблемы. Мойра сказала, что уже несколько дней не видела Джека-Тома, и снова начала оправдывать свои слишком теплые отношения с чужим питомцем: в прошлом у нее было много кошек, но сейчас она уже слишком стара, чтобы завести котенка. Питер еще раз заверил ее, что все в порядке, и попросил позвонить, если она увидит Джека или что-то узнает от других соседей.
Каждое высказывание в этом диалоге индексично, то есть глубоко контекстуально. Говоря «Я живу вот тут», Питер не просто входит в диалог — он актуализирует некоторое имплицитно полагаемое соседское обязательство. Эта фраза, по сути, означает: «Вы должны мне сказать…» Говоря «Я слишком стара, чтобы завести котенка», Мойра одновременно и оправдывает свои действия, выводя их из-под потенциальной моральной оценки, и отсылает к своему плохому зрению: «Я плохо вижу и не уверена, что могу вам помочь».
Позже в четверг. Миссис Монро постучала в дверь Уинниингов: «Вы нашли Джека? Алек [муж] сказал, что последний раз видел его напротив их дома в понедельник: тот просился внутрь». Кристина поблагодарила соседку, добавив: «Да, это была последняя ночь, когда Джек ночевал дома». Они некоторое время обсуждают, что еще можно сделать. Кристина и Питер уже обзвонили кошачьи приюты и компании, занимающиеся ловлей бездомных и потерявшихся животных. Завтра они попробуют расклеить объявления.
Разговор на пороге — особая форма коммуникации. Он асимметричен. Не заходя внутрь, Миссис Монро подчеркивает, что пришла «по делу», что всерьез занимается пропажей Джека. Она пришла сообщить новости, какими бы незначительными они ни были, и «обновить статус». У разговора на пороге двух соседей есть масса специфических коммуникативных особенностей, подчеркивают исследователи, одна из них такая: вежливо завершить его может только человек снаружи, хозяева лишены такой привилегии.
Суббота. На выходных, как только появилось время, Кристина и Питер напечатали дома объявление о пропаже кота. Они повесили его на газетный ларек, на дверь клиники ветеринара, на дверь супермаркета, на фонарные столбы на углах трех улиц, параллельных той, на которой они живут, а также на доску объявлений в местном парке.
Выбор мест для расклейки объявлений четой Уиннингов — сам по себе любопытный пример «соседской картографии». Традиционно такой выбор описывается в категориях «публично релевантных зон». Но практическая задача, стоящая перед Питером и Кристиной, сложнее. Им нужно принять во внимание: а) предполагаемые маршруты кота; б) точки пересечения ежедневных маршрутов соседей, имеющих наибольшие шансы увидеть кота; в) места, в которых максимальное количество соседей будет иметь возможность прочитать это объявление (независимо от маршрутов кота и кошкорелевантности соседей). По тому, как распределено ограниченное количество объявлений, мы можем судить, какой критерий воспринимается Уиннингами в качестве основного (предполагаемые кошачьи маршруты).
Понедельник. Малознакомый сосед, живущий на противоположной стороне улицы, бросил в почтовый ящик Уиннингов записку: его новые соседи по дому нашли кота — тот был без ошейника, голодный и ободранный — и передали его в центр помощи потерявшимся животным. (Как впоследствии выяснилось, Питер туда звонил, но служащие приюта не смогли сопоставить его описание с переданным им котом). Кристина познакомилась с новыми соседями, пока они разгружали машину, и выяснила, в какой именно приют передали Джека.
У истории, рассказанной в статье Лорье, Уайта и Бакнер, счастливый конец — для Джека, но не для теории сообществ. Потому что из приведенного описания, в частности, следует, что концептуализация соседского сообщества как некоторой «вещи», имеющей собственные субстанциальные качества и характеристики (нормы, правила, ожидания, моральные пресуппозиции, социальные связи, градус солидарности etc.), пасует перед простым вопросом: как именно там ищут потерявшегося кота? Авторы теории морального минимализма, говорят Лорье, Уайт и Бакнер, слишком близко к сердцу восприняли идеи Норберта Элиаса о «процессе цивилизации», замечания Ричарда Сеннета о «падении публичного человека» и Фердинанда Тенниса о «гибели гемайншафта». (Странно, но Ханну Арендт их критический аргумент, кажется, не задел.) До тех пор, пока мы находимся в плену подобных абстракций в своих рассуждениях об «остывании социального», мы не видим главного: как совместные поиски потерявшегося животного создают соседство. А значит, мы больше не можем мыслить соседство — да и сообщество в целом — в качестве микрофабрики по производству доверия, но исключительно в виде некоторого дериватива от повседневных упорядоченных локальных практик.
Этот текст — отрывок из новой книги Виктора Вахштайна «Язык и город. Городские исследования до и после поворота к материальному». Книга выйдет в издательстве «Новое литературное обозрение».
