Много лет назад в «ПС» были опубликованы беседы с философом Григорием Померанцем. В одной из них он говорил о «жутком опыте кошмарных упрощений»: «Общая черта нашей сталинской системы и фашистской в том, что общество насильственно упрощается. В области ценностей создаются готовые образцы, и по этим готовым образцам просто и ясно строится вся жизнь». Тогда вообще большинство бед мы склонны были объяснять наследием советского прошлого. Было популярно, в частности, сравнение Советского Союза с большим Детским садом.
Самобичевание – болезненный, но в каком-то смысле и отрадный процесс. Общество расставалось с проклятым прошлым и в который раз выходило к светлому будущему. Будущее, однако, никогда не потворствовало мечтателям.
Любопытное наблюдение на тему несовершеннолетия советских людей встретил я в последней книге Сергея Аверинцева: «Действительность должна быть пластичной, чтобы ее можно было взять и перекраивать. Люди должны быть неготовыми, несовершеннолетними, в становлении, чтобы их можно было воспитывать и перевоспитывать, «перековывать»; с ними нечего считаться, их нечего принимать всерьез, но им не следует унывать, потому что у них все впереди – как у детей. На языке сталинской эпохи продвижение по ступеням карьеры называлось «ростом» – человек обязан «расти» до седых волос». Там же Аверинцев замечает: «Другой земной надежды, кроме надежды на то, что люди не дадут себя программировать, не имеется».
И вот общество в один миг, как это бывает у подростков, решило, что повзрослело. Распутывание узла советского прошлого требовало немалых усилий. Люди почувствовали вкус скепсиса – явный признак совершеннолетия. Но сложная пестрота жизни все не давалась, мир продолжал оставаться черно-белым. От амбивалентности немного мутило. В конце концов она сказалась лишь в том, что перестали различать добро и зло. Вернее, зло снова переместилось в область внешних угроз, террористических актов, происков внутренних эмигрантов, сами же мы продолжали оставаться белыми и пушистыми. То есть картина вновь упростилась, не спасли ни рынок, ни многопартийная система. Отпили, зажмурившись, глоток свободы, теперь закусываем стабильностью.
* * *
Но может быть, упрощение – закон любого общества и даже цивилизации в целом? Так британский философ истории Арнольд Тойнби еще в середине прошлого века открыл закон прогрессирующего упрощения, который распространяется на технический прогресс. Это интересно в связи с заявленной мной темой, к тому же и сам этот закон не так прост.
Прежде всего речь идет о неком парадоксе. Упрощается потребление, но… благодаря усложнению техники. Примеров не счесть. Если раньше с работой едва справлялся целый бухгалтерский отдел, то теперь ее эффективно выполняет компьютер. Если первый компьютер занимал целое помещение и потреблял энергии, как маленький город, то нынешний умещается на ладони и в тысячи раз превосходит предка по своим возможностям.
Убедительное перечисление каких-либо свойств и явлений удивительным образом облегчает состояние человека. Он убеждается в закономерности происходящего, картина мира снова становится ясной и, во всяком случае, не зависит уже от его личной воли. Такая форма материалистической веры в Бога. Ну так давайте перечислим хотя бы кое-что из этого почти бесконечного списка.
Коротко. Локомотив пришел на смену лошади. Паровой двигатель был заменен двигателем внутреннего сгорания. Электрический телеграф и телефон требовали металлического провода. Затем последовало изобретение беспроволочного телеграфа и телефона. Человеческий голос стало возможным передавать на расстояние через эфир с той же скоростью, с какой органы речи непосредственно передают сигналы через воздух.
То же и с письменностью: «В истории письменности наблюдается не только соответствие между развитием техники письма и упрощением формы, но эти две тенденции фактически тождественны друг другу… – отчетливая репрезентация широчайшей сферы человеческого языка с максимальной экономией визуальных символов». Дальше – о громоздкой китайской письменности, о египетской иероглифике, шумерской клинописи, которые эволюционировали, пришли к большей, чем у китайцев, экономии визуальных символов и до изобретения алфавита, а также тенденции языка к самоупрощению через отбрасывание флексий в пользу вспомогательных слов.
Ряд действительно бесконечен, потому что касается любой сферы деятельности и знания, включая математику, искусство, философию. Тойнби до времени как будто не замечает, что в каждом его наблюдении заложено противоречие. Приведу еще одну цитату и выделю слова, которые явным образом противоречат ходу рассуждения: «Современная система Эйнштейна – для тех, кто ее понимает, – кажется вариантом дальнейшего упрощения представлений о физической структуре Вселенной…»
Наконец, автор вынужден признать, что термин «упрощение» не совсем точно отражает суть явления. Ему не нравится его отрицательный смысл, при том что происходит, на его взгляд, «не снижение, а изменение уровня энергии, переход к энергиям все более и более элементарным, тонким и постигаемым лишь при помощи абстрактных категорий, как бы эфирным». Здесь тоже, как видим, сплошные противоречия. Тойнби решает назвать это явление «этерификацией». Термин, кстати, приблизительный, но мы в эти дебри углубляться не будем. А вот одно наблюдение существенно, и о нем я скажу.
Перемещение энергии происходит из физического поля в психическое. Примеров много, но вот самый простой и наглядный: «Воспользовавшись символом пути, представим реальную дорогу далекого прошлого. Поначалу по ней медленно движется примитивный колесный транспорт. …Поскольку наша воображаемая дорога перегружена, столкновения неизбежны. Тем не менее никто не боится, …ибо мускульная сила …не может развить высокую скорость… Нет ни полицейских, ни светофоров. А теперь посмотрим на путь-дорогу наших дней... Здесь решена проблема скорости и сохранности груза… Но в то же время проблема столкновений стала проблемой номер один. …Глупец или безответственный человек за рулем опаснее, чем дурак на стогу сена. Таким образом, современная магистраль предъявляет человеку вызов уже не технологического характера, а психологического. Старый вызов физического расстояния превратился в новый вызов человеческих отношений – между водителями, которые, научившись «уничтожать расстояния», столкнулись с опасностью уничтожить друг друга».
Последствия индивидуальных актов возрастают многократно, моральная ответственность несоизмерима с той, что была при старом цивилизационном порядке. «Человек оказался неподготовленным этически… Медленное развитие нравственных начал привело к тому, что власть над Природой оказалась в его руках до того, как он овладел искусством владеть собой». Это суждение президента Британской ассоциации развития наук сэра Альфреда Эвинга сегодня не повторил разве что самый ленивый сотрудник многотиражки.
* * *
Теория Тойнби, при впечатляющей наглядности примеров, оставляет ощущение неполноты картины, какое бывает при всяком формалистическом вдохновении. Кроме названного мной пункта он почти не касается психологических и нравственных последствий прогрессирующего упрощения, ограничиваясь констатацией «превращения внешних вызовов во внутренние». А если и касается, то в этом заметно лукавство, которое стремится во что бы то ни стало доказать абсолютную универсальность закона. Так, якобы в подтверждение его, Тойнби приводит цитату из Евангелия: «Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи и тело – одежды? Взгляните на птиц небесных: оне не сеют, не жнут, не собирают в житницу; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?»
Как-то даже неловко объяснять, что христианский призыв к опрощению не имеет ничего общего с тем упрощением, которое свойственно нашей цивилизации потребления.
Но к одному выводу теория Тойнби все же подталкивает. Блок однажды сказал в полемике с Маяковским: «Зуб истории ядовитее». Так вот, упрощение – не только следствие изъянов той или иной социальной системы, но объективное следствие цивилизационного процесса. Ни митингами, ни баррикадами с этим вызовом не справиться.
Человек толпы больше не интересуется устройством мира и природы, им овладело нравственное и интеллектуальное нелюбопытство. Никакого перехода внешнего во внутреннее, на чем настаивает автор теории, не произошло. Достижения науки и техники, которые принадлежат элите специалистов, только усугубляют это положение. То есть на качество потребления они не влияют или же влияют с отрицательным знаком.
Получается как с топором, с помощью которого можно построить дом, а можно зарубить старушку. То, что на место топора сегодня мы поставим телевизор или компьютер, дела по существу не меняет. Компьютер – непревзойденный рабочий инструмент и способ общения, но у огромной части людей он вызвал лишь новую форму аутизма и служит комфортным орудием обмена тусовочной информацией. Телевизор сегодня смотрят ежедневно около 83% населения, в то время как журналы (включая журналы с кроссвордами и сканвордами) читают только 6%. Качество программ ТВ обсуждать не будем.
При этом важно отметить вот что: в объяснение этого факта чаще всего останавливаются на социальных причинах. Вот изменим социальные условия, повысим значение слова и снова станем читающей страной. Ничего подобного. Все страны пребывают в этой ситуации. Предпочтение отдается визуальной информации. И в сфере образования, и в сфере досуга. Объяснение лежит на поверхности. Вербальное чтение в своем максимуме составляет 600–700 слов в минуту. Процесс визуального получения информации, по мнению некоторых ученых (во что мне лично трудно поверить), превышает скорость света. При общей доступности визуальной информации, кто же не отдаст предпочтение ей? И напряжение меньше, и объем больше. Закон упрощения.
Конечно, литература – наиболее индивидуальный способ проникновения в культуру и психологию. Но это соображение вряд ли изменит ситуацию. Подавляющее большинство человечества все равно предпочтет полуторачасовой просмотр фильма по литературному произведению десяти вечерам чтения.
Вовсе не считаю, что дело движется к катастрофе. Не думаю, что всё можно кардинально изменить. Но осознать этот вызов в его реальном масштабе необходимо. Тренируют же люди свое тело, осознав, что реальная жизнь не дает им достаточной физической нагрузки, а это ведет за собой физическую деградацию и смерть. Но что-то подобное происходит ведь и с культурой, и с воспитанием духа, и это тоже грозит гражданской и политической деградацией. Сошлюсь еще раз на Аверинцева: «Если согласиться с булгаковской критикой раннесоветского тоталитаризма, его беды произошли именно от чрезмерной склонности «петь хором». И перестала ли эта склонность быть опасной после конца классического тоталитаризма? …Я не хочу пророчить мрачные перспективы, однако в одном я уверен: если снова придет… сила, абсолютно неприемлемая по моральным соображениям, ей нетрудно будет найти словесную маску, чисто внешне не похожую ни на один из видов уже известного нам тоталитаризма. …Поэтому едва ли можно заранее соорудить против возможных будущих опасностей заградительную стену из чересчур готовых благонамеренных формул, повторяемых хором…»
Николай Крыщук
