28 июля родился режиссер Илья Авербах (1934–1986). Он был настоящей звездой своего поколения: статный, интеллигентный, элегантно одетый. И фильмы его по своей форме были в определенном смысле его отражением.
Илья Авербах и Ирина Купченко на съёмках фильма «Чужие письма»
«Я был недостаточно полоумным, чтобы воистину стать человеком науки», – говорит академик Сретенский в одном из лучших фильмов Ильи Авербаха «Монолог». Проводя параллель между созидательными мирами науки и искусства, он утверждает, что «ученый, как и художник, должен быть немного тронутым».
Самого же Авербаха вполне можно назвать одним из самых не безумных, последовательных, тактичных и сдержанных на изобразительные средства режиссеров. По этой ли причине его имя редко относят к когорте великих – вопрос неоднозначный. Как, собственно, и критерии, по которым эта самая степень величия измеряется. Тем не менее, талант, мастерство и пресловутая самобытность Ильи Авербаха заявляют о себе практически в каждом его фильме. Он был звездой «Ленфильма», любимейшим учеником Григория Козинцева, сценарии для него писал сам Евгений Габрилович, а музыку – Альфред Шнитке.
Да, вероятно, нет никакой другой области, помимо искусства, в которой болезненность так тесно связывалась бы с гениальностью. И хотя с точки зрения формы фильмы Авербаха и впрямь поразительно «здоровые», сюжеты и характеры его при этом – парадоксально болезненны.
Самый очевидный уровень проявления этой болезненности, конечно же, любовь. Любовь роковая, фанатичная и трагическая, любовь как психоз и как незаживающая рана. Это и проникнутая фатумом история влюбленных в фильме «Драмы из старинной жизни» по рассказу Лескова, и безответная любовь Филиппка к своей жене длиною в целую жизнь («Объяснение в любви»), и жертвенность профессора Сретенского по отношению к женщинам всех поколений – от жены до внучки («Монолог»), и Фарятьев, судорожно приговаривающий «Я бы все это забыл, если бы она захотела. Я бы все забыл».
Самым чистым и концентрированным воплощением этой философии, вероятно, является сцена побега Александры (Марина Неёлова) в «Фантазиях Фарятьева». Утопающая на протяжении всего фильма в отвержении и одержимая призрачным Бедхудовым (который так ни разу и не появляется в кадре), она в одночасье оживает с возвращением любимого и с нездоровым блеском в глазах носится по квартире, собирая вещи для побега. «А Фарятьев?», – спрашивает ее сестра. «Фарятьев? Ой, очень хороший человек, скажи ему спасибо», – отвечает она.
И здесь, в связи с «хорошими» героями Авербаха открывается новый, не столь очевидный на первый взгляд слой. Выросшие на князе Мышкине и Безухове, мы видим в образах Филиппка и Фарятьева силу всепрощения и безусловного принятия. Однако сам Авербах показывает как раз их несостоятельность, их зацикленность на себе и своих чувствах, их удушливость и тесноту и тем самым разрушает их целостность в наших глазах. Круг замыкается, и в кинопространстве Авербаха не остается места любви окрыляющей, дающей свободу. А контрастность сдержанной формы и кипящего страстями содержания становится еще более явной.
В свое время Любовь Аркус очень точно подметила, что искусство Авербаха – не акварель, а графика. И эта мысль, кажется, очень точно рифмуется с отношением самого режиссера к поветрию «поэтизации». Он говорил о том, что «исследование мира подменяется любованием предметиками», а «красивостью залатываются дыры в сюжете, отсутствие характеров и неспособность к образному мышлению». Дополнив сказанное одной из самых растиражированных цитат Авербаха «Некрасивое должно быть некрасивым», мы получим достаточно полную картину его представлений о форме, содержании и их соотношении.
При этом невозможно упрекнуть Илью Авербаха в неэстетичности, и тем более назвать его натуралистом. Потому что ровно в той степени, в которой «некрасивое должно быть некрасивым» в концепции режиссера и красивое должно быть красивым. Выбор актрис в лице Маргариты Тереховой, Марины Неёловой, Ирины Купченко – самое очевидное, хоть и поверхностное тому подтверждение.
В одном из своих писем Илья Авербах говорит: «Так хочется ехать куда-нибудь, далеко-далеко, и совсем не знать, что там будет. Что-нибудь совсем другое, чего мы даже предположить не можем». Подумалось было, что наше с вами время могло бы послужить весьма плодотворной почвой для реализации авербаховской мечты. Но уж больно чужим бы он был со своей чёткостью в сегодняшней аморфности форм. В этом и есть прелесть эпох – каждой из них даются свои творцы. Или на то они и творцы, чтобы создавать свою эпоху самим?
Сусанна Гадагатель
