Утром, забегая с приятельницей в метро, я на лету выхватила у промоутера листовку. Спрятала ее в сумку, буркнула спасибо. «О, ты тоже читала пост Леши Д. о том, что нельзя сразу выбрасывать эти бумажки?» — спросила подруга. На секунду зависла. К уличным промоутерам у меня давняя эмпатия. Зародилась она, когда я день простояла на холоде, тыкая флаерами в прохожих. Память об окоченевшей попе — вот, что заставляло меня всякий раз доставать руку из кармана. И я подумала: а ведь все мои стойкие привычки и принципы — о пережитом.
Я не бью свою дочку. Не шлепаю, не стукаю, не сейчас-ты-у-меня-получишь. Какие бы истерики она ни закатывала, как бы упорно ни доводила меня до отчаяния. Не потому что я читала Гиппенрейтер или хочу нравиться участницам группы Mammas. Дело в другом: много лет у себя внутри я обнимаю семилетнюю девочку — горячую, сутулую, сжавшуюся в комок от обиды. Эта маленькая «я» сидит под вешалкой в коридоре, давясь слезами и обещая никогда, никогда, никого, никогда, никого, никогда, ни за что… Я держу обещание, я обнимаю девочку, я не бью дочку.
Я не критикую чужое тело. Не потому что бодипозитив, фэтшейминг, Тесс Холлидей. А потому что однажды в 2006 году проснулась посреди ночи, набросила пальто поверх пижамы и пошла в универсам за шоколадками. Потому что купила их не две, а десять: одну съела прямо в магазине, три — по дороге, остальные — дома. Потому что мне было 20 лет, я весила на 18 кг больше, чем сейчас, и страдала булимией. Потому что наутро я встретила в автобусе лучшую школьную подругу, которая помнила меня худой. Потому что она крикнула «привет», а я отвернулась в окно, делая вид, что не узнала. Потому что там, за окном, была весна, но я не видела абсолютно ничего. Потому что я видела абсолютное ничего.
Я покупаю фрукты у бабушек на рынке не потому, что червивая черешня — это эко, органика, бойкот торговым корпорациям. Просто в каждой пожилой женщине с дрожащими руками и в платочке набекрень я узнаю свою бабушку Нину. Где-то далеко, в другом городе, она тоже стоит с кантером на солнцепеке, чтобы купить к приезду правнучки интерактивного щенка. Бабушка давно болеет, но, когда щенок неуклюже переваливается по ковру, а моя дочка смеется, у бабушки на десять минут перестает ныть спина. Поэтому я покупаю фрукты на рынке.
Я всегда одалживаю друзьям деньги, даже когда у самой их мало. Не потому что на воркшопе «Денежный поток» сказали, что ресурсы приумножаются, если их отпускать. Просто я знаю, что это такое — когда завтра платить за квартиру, а денег нет даже на проезд. Что это такое — рыскать по всем курткам, рюкзакам, щелям в диване в надежде найти мелочь. Что это такое — три дня есть только бесплатный хлеб в офисной столовке, сложенный в башенку рядом с салфетками и приборами.
Мои принципы — живые. У них вкус присохшего кирпичика, приторных батончиков, детских слез, бабушкиной малины. Они созрели, выстояли, выработались, как антитела в крови после долгой болезни.
Я стала честной, потому что много и бессмысленно врала. Смелой, потому что часто боялась. Счастливой, потому что ошибалась. Я врала, я боялась, я ошибалась, а не Леша Д. из фейсбука.
Вика Козинец
