Брусчатка

Но вот мы приехали, вышли из автобуса, и я сразу же почувствовал резкий сладковатый, тошнотворный запах. Я то хорошо знал еще с фронта, откуда такой запах появляется…

На опушке веселого лиственного леса, с поющими пеночками и другими птицами, раскинулся большой ров — длиной более 70 и шириной около 5 метров. Вокруг рва стояло и ходило довольно много людей, все в военной форме, некоторые с лопатами. Поодаль стоял и деревянный стол, несколько лавок, стульев, маячили три автобуса, черная «эмка». Большинство офицеров прижимало к носу и рту носовые платки различной степени свежести. А запах и в самом деле был очень трудно переносимым.

К нам подошла группа офицеров во главе с Василием Дмитриевичем, как всегда подтянутым, стройным, невозмутимым,

Поздоровавшись, он представил нам немолодого, седого, как и он сам, но толстого подполковника медицинской службы:

— Вот, познакомьтесь, Натан Яковлевич Броневой — руководитель группы медицинских экспертов нашей комиссии, — и, обратившись к подполковнику, попросил его: — Натан Яковлевич, расскажите, пожалуйста, коллегам о результатах ваших исследований.

— Так точно, товарищ генерал, слушаюсь, ответил подполковник, и сразу же пояснил: — После снятия верхней засыпки рва нами было выборочно обследовано 119 трупов, произведено 14 патологоанатомических вскрытий. Все исследованные люди были убиты более двух лет назад. Подавляющее большинство — отравлены выхлопными газами автомашин и доставлены ко рву уже мертвыми. Некоторые были убиты Возле рвов огнестрельным оружием или ударами по голове железными предметами. Общее количество сброшенных в ров людей — приблизительно около двух тысяч. Более точные исследования не могут быть проведены без кислородных масок и антисептических костюмов, а их в наличии не имеется.

— Зачем Вы словно оправдываетесь, — мягко сказал Василий Дмитриевич, — Вы и Ваши люди проделали огромную, тяжелейшую работу. Большое Вам спасибо.

Подполковник попытался вытянуться и ответить, как положено по уставу, но Василий Дмитриевич остановил его движением руки и сказал:

— Ничего этого не нужно, и вообще оставьте этот тон.

— Не оставлю, — закричал Натан Яковлевич и видно было через расстегнутый китель, как кожа на его груди еще больше покраснела и седые волосы на ней как будто зашевелились, — слышите, товарищ генерал, не оставлю! Я же человек, и я еврей. Что же мне, по-вашему, надо себе пулю в лоб пустить?

— Я все понимаю, — так же мягко, как и прежде, сказал Василий Дмитриевич, — ладно, ладно. Идите в автобус и отдохните.

— Слушаюсь, — откозырял подполковник и, заплетаясь, пошел к автобусу.

А мы с моими товарищами и с Василием Дмитриевичем подошли ко рву. Он был почти полон. Тела лежали в беспорядке, некоторые в каких-то совершенно неестественных позах. Одежда, часто покрытая темными пятнами, сохранилась довольно хорошо, но трупы уже наполовину сгнили. Особенно страшными были лица. У многих они, словно маски, как бы сдвинулись набок в жутких гримасах, частично обнажив кости черепа. Вот старик с уже совсем искореженным лицом в синей суконной шубе. «Зачем ему летом понадобилась шуба?» — подумал я про себя и тут же, тоже про себя, сам себя и поправил: — «А откуда я знаю, что их убивали летом? Может быть, как раз зимой?»

А вот женщина, прижимающая одной рукой грудного ребенка. От лица остались только какие-то ошметки. Однако маленький ребенок, завернутый в желтое байковое одеяло, хорошо сохранился. Мне это особенно удивительно, потому что по раскопкам древних могильников я знаю, что кости детей истлевают гораздо полнее, чем кости взрослых. Во всяком случае, судя по ребенку, женщина была молодой. Это подтверждает и еле видная в засыпке прядь золотисто-рыжих волос — наверное, ее. А вот одноногий богатырь высоченного роста. Неужели и он, не сопротивляясь, дал затолкать себя в душегубку?

Но тут я почувствовал, что тошнота не только подступает к горлу, но вот-вот бросится в голову, и отвел взгляд ото рва. На самом краю его стояла Анна Васильевна. Ее обычно выпуклые, розоватые щечки втянулись. Лицо стало землисто-серым. Неожиданно она широким жестом — как мне показалось, во всю длину рва — осенила лежавших в нем крестным знамением. Потом она встала на колени и принялась молиться. Это была заупокойная молитва. Я отчетливо услышал слова: «…упокой души рабов своих…»

А ведь шел 1944 год. За молитву, тем более публичную, можно было поплатиться не только свободой, но даже и жизнью…

Это товарищ Сталин благосклонно принимал высшее духовенство, преподнес драгоценную икону Грузинской Божьей Матери, а иерархи благолепно возглашали молитвы за его здравие. Но, как говорили еще древние римляне, «quod licet Jovi, non licet bovi». Хотя и рассказывали, что митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий (будущий патриарх) отказался покинуть свою паству в осажденном немцами Ленинграде и разделял с блокадниками их тяготы; поговаривали, что в партизанских отрядах сражается немало приходских священников. Ну, так это другое дело. А Так по-прежнему за веру по головке не гладили, а особенно так называемых «работников идеологического фронта»… У меня в голове вдруг зазвучали слова из романса Вертинского, написанного им в память юношей, убитых в ноябре 1917 года при защите от красногвардейцев гостиницы «Метрополь» в Москве: «…никто не подумал, просто встать на колени и сказать этим мальчикам, что в бездарной стране…» Пластинку с этим романсом я часто слышал у моего друга Гриши Минского, к тому времени уже давно убитого фашистами на фронте… Неожиданно я почувствовал прилив каких-то неведомых мне сил и обернулся. Все офицеры убрали платки ото ртов; все они, видимо, вслед за генералом Сухотиным и вышедшим из автобуса подполковником, вытянулись по стойке «смирно» и взяли под козырек. Так они и простояли все время, пока Анна Васильевна молилась…

В это утро я получил еще один урок от моих учителей — из тех уроков, что на всю жизнь…