Дожила до понедельника

Михаил Царев

Во время нашей первой встречи Михал Иваныч предупредил, что это императорский театр и так полагается — два года меня будут есть.

— И у меня такое опасение, что вы съедобная. Поэтому я чувствую ответственность за то, что я вас пригласил.

А я сказала:

— Михал Иваныч, у меня к вам просьба. Как я понимаю, работы у меня будет много, а когда я работаю, меня все остальное мало трогает, я ничего не замечаю и узнаю всегда через энное количество лет, поэтому меня это совершенно не задевает. Но со мной часто что-то случается, всякие нелепости: я могу не в тот поезд сесть, не в ту сторону пойти, по жизни это мои приключения, а по дисциплине в театре это уже не приключения.

Потом в театре меня так и звали: «33 несчастья».

— Поэтому у меня к вам просьба. Что бы страшное со мной ни случилось, я обещаю всегда говорить правду, какая бы они ни была, и прошу вас о том же. И тогда мне не страшны никакие закулисные потоки, течения и изгибы.

— И все?

— И все.

— И вы считаете, что вы защищены?

— Да.

— Ну что ж, давайте.

До этой нашей встречи я видела его раз пять в «Горе от ума». Учитель литературы водил нас в кинотеатр Повторного фильма. Почему-то все время на «Горе от ума». И я видела, что это настоящий театр, но меня жутко раздражало — ну, дети жестокие, — чего это все такие старые, а Софья толстая, а Чацкий косой.

Царев как раз играл Чацкого. Потом я его видела в «Пигмалионе», по телевизору. В «Острове сокровищ», в спектакле «Старик», видела «Оптимистическую трагедию». Но он у меня не ассоциировался с тем Чацким. Совершенно другой интересный актер. А живьем когда я к нему шла, мне вспомнилось именно «Горе от ума». И вдруг ощущение огромной личности. Я была абсолютно покорена.

В «Горе от ума», уже в театре, он мне очень нравился в роли Фамусова. Настоящий барин, такое все сочное, осязаемое, русское, широкое.

«Ревнивая к себе самой»

Начала репетировать Тирсо де Молина. Ставил молодой режиссер, выпускник ЛГИТМИКа Андрей Андреев. Это он сказал Михал Иванычу, что вот бы в этот спектакль такую-то актрису, после чего Михал Иваныч и вызвал меня на разговор.

Пьеса замечательная. Если коротко, то из провинции в Мадрид едет жених на встречу с невестой. По дороге видит потрясающей красоты храм и говорит слуге: давай зайдем. В храме он замечает женщину в мантилье, под которой лица не видно, но она то ли свечку держала, то ли что-то еще, в общем, он увидел ее ручку, и с ним случился шок — он влюбился в эту ручку. Он пытается с ней заговорить, проводить ее, но она его мягко отстраняет. И он едет знакомиться с невестой. А невеста — та самая ручка. И когда моя героиня, то есть я вижу, что жених — это юноша, который подходил ко мне в храме и очень мне понравился, я в своем реверансе чуть не на пол сажусь от счастья. Но он в упор меня не видит, потому что у него перед глазами только ручка.

Я придумываю свидание. Еще раз как будто случайно встречаю его с этой ручкой, называюсь итальянской графиней. И он умирает от любви, когда я под мантильей. А на лицо невесты даже не смотрит. И к концу спектакля все невероятно запутывается: то я графиня, то невеста. И как из этого выбираться, не понимаю. И кого он любит, я уже тоже не понимаю. Но заканчивается все хорошо. Когда он осознает, что ручка и невеста — одно лицо, он весь виноватый, но счастливый…

Этот спектакль для меня знаменательный. Когда рассказывают байки про происшествия на сцене, это как раз из такого разряда.

В общем, финал спектакля. Темпоритм должен быть уже та-та-та-та-та-та-та с ускорением и… кульминация, финал. Пьеса в стихах. Костюмы художника Сережи Бархина удивительно красивые. Декорации прелестные, все артисты молодые, музыка Шандора Каллаша. То есть спектакль — праздник.

По порталам на высоте больше двух метров ажурные маленькие балконы. Один портал мой, а напротив как будто соседка живет. И я уже до того запуталась, что у себя на балконе назначаю ему свидание как графиня. И когда понимаю, что перепутала, называюсь ее подругой. И вот я прихожу в мантилье как графиня на свидание на свой собственный балкон. Слуга становится на четвереньки, жених забирается на слугу, прыгает, повисает на балконе и просит: «Ручку, ручку, ручку…». Я прогибаюсь через балкон, опускаю руку и должна сказать:

— Скоро сможете назвать вы ее своей. Скуют наши руки брачной цепью…

А он в ответ:

— Груз сей невесомой цепи…

И так далее. То ли долго не играли, то ли я прогнулась слишком сильно, но забыла слово «брачной». А чтобы не ломать рифму, надо какое-то слово вставить. И я говорю:

— Скоро сможете назвать вы ее своей. Скуют наши руки… тяжкой цепью.

Нормально. Рифма соблюдена. Но у меня партнер был Коля Верещенко, очень смешливый, ему пальчик нельзя было показать. Я никогда этого и не делала. Ну подумаешь — брачной — тяжкой… Но он повис на балконе и не может говорить от смеха, только вижу, как шляпа на его голове чуть-чуть подрагивает. Ну, как-то мы выбрались из ситуации. После спектакля он подходит ко мне с чуть ли не слезами на глазах:

— Ира, меня и так все раскалывают, но от тебя никогда не ожидал!

— Коля, я же не нарочно, я забыла текст. И, по-моему, нормально вышла из положения. Прости.

Следующий спектакль. А там винтовая лесенка, чтобы попасть на балкон. Я взбегаю, мне нужно накинуть плащ, мантилью, надеть перчатку и появиться с этой ручкой. А он, проходя под балконом, шепчет мне наверх: «Брачной». Актеру перед выходом ничего нельзя говорить. И вот я перегибаюсь через балкон, а в голове: «Брачной, брачной, брачной». Я говорю:

— Скуют… (брачной, брачной) наши… (брачной, брачной) раки… (ой, руки же) бручной… цаплю…

Звук падающего тела. И шорох — слуга (Сережа Еремеев) уползает за кулисы. Коля лежит на сцене, прикрывшись шляпой, и трясется всем телом. А это финал. Никаких пауз, никаких промедлений! Я от ужаса вспоминаю весь его текст и начинаю говорить за двоих: свою реплику, потом его.

— Скажете вы тра-та-та-та-та, я скажу вам тра-та-та, вы мне скажете… Я скажу вам…

И гордо удаляюсь. Тут же я должна сбросить мантилью, плащ и выскочить как невеста с обвинением, что, дескать, вы не верны, ваша верность вдребезги разбилась. Я выскакиваю, а он в той же позе потряхивается. И я уже как невеста продолжаю:

— Вы хотите мне сказать тра-та-та-та-та, я скажу вам…

И весь монолог. То есть я две сцены разговаривала за троих. А он все лежит и лежит. Тогда выскочили другие актеры — мой папа, брат, сосед, ну, там по тексту должно быть:

— В доме вор!

Его приподняли на шпаги и спиной к зрительному залу вытащили вперед. В это время по сюжету выскакивает соседка на свой балкон и заявляет, спасая его: «Он мой жених. А графиня это я». После чего я должна выскочить на балкон и крикнуть: «Нет, графиня это я! И в доказательство того вот моя рука!» И все. Хепи энд.

У меня состояние уже такое, что я выскочила слишком темпераментно, а чугунная ограда балкона где-то ниже пояса, и я перелетела через нее и зацепилась за крученые железки. Ноги вверх, голова внизу, хорошо на мне много юбок. Ноги болтаются вперед-назад, удерживают равновесие. Наверное, мне помогла художественная гимнастика. Потому что я балансировала-балансировала и в результате приземлилась на балкон. Но пока я там висела, текст-то надо говорить. И я крикнула:

— Нет, графиня это я!

И бум — вернулась на балкон. Что было в зале! Сначала мертвая тишина, потом «ах». Это мне рассказали, я тогда ничего не слышала. Потом хохот и жуткие аплодисменты. Я спустилась с балкона, подала ему руку, он стал на колени, финал. Таких аплодисментов даже на премьере не было, нас не отпускали, зрители аплодировали стоя.

Когда я уже разгримировывалась, пришла дежурная:

— Ирочка, вас там спрашивают.

Я вспомнила, что оставляла четыре места для своих — две супружеские пары попросились на какой-то легкий спектакль в выходной день. Это ж надо, такое позорище и обязательно кто-то это должен видеть. Выхожу из театра. Они на меня кидаются:

— Ира, спасибо, это такой подарок, такое наслаждение! Мы еще хотим.

А меня не пронимает, потому что я жду «но». Никакого «но» не последовало. Тогда я спросила:

— А финал? Балкон?

— Ой, это режиссерская находка? Как здорово! Ты говорила, у вас молодой режиссер, сразу видно. Она до того запуталась и до того заигралась, что уже не понимает, за кого она говорит. Это так смешно. И главное, с такой скоростью, с таким напором, что понятно, девушку уже вязать пора. Ну, а в конце на балконе, Ир, предупреждать надо. Ты знаешь, что в зале было? Сначала «ах». А когда ты там ногами стала болтать да еще кричишь: «Нет, графиня это я», — это до колик, мы на пол сползли. Но так можно инфаркт получить. Ты, наверное, долго тренировалась…

В общем, я поняла, что в таком напряженном ритме никто не услышал мое «раки бручной цаплю». Кроме артистов, стоявших за кулисами, или уползающих за кулисы со сцены.

— Вас за такие вещи ругали? Режиссер, например.

— Он не видел. Но ему, естественно, донесли. И он сказал: «Обязательно закрепите это. Сможете вверх ногами-то? — Ну, я не буду до такой степени, чтобы сильный наклон был, но зацепиться и болтать ногами — я потренируюсь».

— А за исковерканный текст не наказали?

— Ну как можно наказать?

— Премии лишить.

— Здрасьте, за забытый текст! Это ж не то, что я не выучила. Если пришла на прогон, не зная текста, за это могут с роли снять. А если просто забыла… С каждым случается. Потом в Малом театре есть суфлер. Но я так и не научилась его слушать.

— Это сложно?

— Ну, подумай, если всю жизнь, а в Малом театре всегда был суфлер, это одно. А когда я работала без суфлерской будки… Я выбиралась сама, потому что подсказки суфлера меня выбивали. Я иногда даже реагировала на звук — оглядывалась на будку.

— А он все равно произносит текст, слушаете вы его или не слушаете?

— Нет, он не все время бубнит. Когда ему кажется, что пауза затянулась, тогда он может подсказать. А у меня такая вот пауза. И вдруг оттуда шепот. Первый раз я очень заметно дернула головой в ту сторону, но как-то обыграла.

— «Ревнивая к себе самой» долго был в репертуаре?

— Долго, потом вместо меня ввелись другие актрисы, потому что этот спектакль сделали выездным, возили летом для заработка. Иногда у нас были концерты по воинским частям. Ну, зарплата-то… Актер после вуза получал 69 рублей. Или 66?

— Но в Малом театре вы уже были не после вуза.

— После вуза я получала 60 рублей, потом 70. В Маяковке — 120. В Малом театре мне сначала сделали 150, потом 170, а когда ушла, мне платили уже 200 рублей. Бешеные деньги. В кино лучше, конечно. В смысле денег, но не в смысле остального. В общем, спектакль стали вывозить, и он начал расшатываться, расхалтуриваться. Так всегда бывает в поездках, даже никого нельзя обвинять. И я сама вышла из спектакля.

— То есть вы могли попросить ввести вместо себя другую актрису?

— Могла попросить. Я даже могла помочь ей ввестись. У меня в этом смысле ревности никогда не было. Я очень радовалась, когда два состава. Во-первых, если со мной в очередной раз что-то случиться, я не подведу. А во-вторых, это момент соревнования: ах ты как придумала интересно, что-то я приостановилась, успокоилась, надо и мне обновить. Это не соперничество. Соперничество — этажом ниже. Это уже со знаком минус.

Елена Цыплакова

Лену Цыплакову привела в театр Наташа Вилькина, они вместе снимались в кино. И она очень хорошо сыграла в спектакле «Мамуре» Львова-Анохина еще во время учебы во ВГИКе. А после окончания ее пригласили в труппу Малого театра. Она уже сыграла в фильмах «Школьный вальс», «Ключ без права передачи», то есть была уже известная актриса. И ее назначили во второй состав спектакля «Красавец-мужчина».

У меня тогда еще два года не прошло, испытательный срок, пока меня можно есть, всякие обструкции делать, не здороваться, обходить… ну там разные игрушки, иногда жестокие. Поэтому все сильно напряглись. Ждали, что вот наконец-то пришла молодая киноактриса, известная, красивая. Главное — молодая. И теперь этой «доживем до понедельника» будет. А мы с Леной репетировали в очередь и встретились в гримерке, потому что возле сцены только две гримерки, мужская и женская, для тех, кто больше занят в спектакле, а остальные сидят на втором этаже.

Мы в одной гримерке снимаем репетиционные юбки, в два часа закончилась репетиция, мы разговорились по поводу роли, и только когда в шесть часов пришли гримеры и костюмеры готовить вечерний спектакль, мы поняли, что сидим уже четыре часа. Я до сих пор дорожу тем временем, когда мы с Леной были вместе. Она очень талантливый человек. Глубокий, интересный, импульсивный. Она стала моей самой близкой подругой в Малом театре. Потом она вынуждена была уйти, но это ее история.

Однажды она пришла в театр и говорит:

— Меня Наумов приглашает закончить режиссерский курс в родном ВГИКе.

И я ответила:

— Я бы сейчас не пошла учиться, но у меня и опыт, и возраст другой, и я другая. А ты гораздо более энергичная, храбрая, пока силы есть, конечно, воспользуйся, мало ли как жизнь повернется.

Она пошла. Мы реже стали видеться, потому что она уже во ВГИКе, в театре только мельком, потом прекрасные фильмы сделала. После первого — «Камышовый рай» — я никак не могла поверить, что это Лена сделала. Совершенно мужской, жесткий и очень пронзительный. Потом про дом малютки. Тоже такая тема, такая боль и свет. Силища удивительная. Насколько я знаю, она и общественным деятелем может быть. Ее много.

Но из-за режиссерского диплома ей пришлось уйти из театра. С помощью Леонида Ефимовича Хейфеца. Она участвовала в репетициях у него в спектакле. И она поговорила с ним по поводу того, что ей на десять дней дают Мосфильм, это чудо, нужно успеть, уложиться, а у нее дипломный фильм был в стихах, романтическо-поэтический. И договорилась с Хейфецем железно. А в результате, когда наступили эти десять дней, он ее не отпустил. Практически сказал: «Тогда просто уходите из театра». Некрасивая была история. Для него, естественно, выпуск спектакля важнее. Но тогда не обещай. У человека жизнь рушится из-за того, что у него поменялись планы.

Лена ушла из театра. А потом я увидела ее в телевизионном сериале, который она сама поставила — «Семейные тайны», и где она сыграла целительницу, женщину, которая поднимает героя с постели своей верой. А Лена как раз была в том периоде жизни, когда она полностью погрузилась в это. Глубоко и по-настоящему помогала людям. В 2006 году мы с ней встретились на кинофестивале. Она очень хорошо выглядела. Очень хорошие глаза, улыбка. Я говорю: «Лен, по-моему, ты влюбилась». Она сказала: «Я вышла замуж». Мне всегда ее радостно видеть. Побыть немножко в плюсе.