Дожила до понедельника

Получение жилья

Михал Иваныч пообещал, что через два года работы в театре я получу квартиру. И когда этот момент наступил, меня вызвали в профком, а это на одном пятачке: профком, кабинет Царева, приемная секретаря. В профкоме мне дали ордер на улицу Горького — комнату в коммуналке. А Михал Иваныч говорил: квартиру. Я вышла и стою с этой бумажкой: что делать-то? Кто-то подошел:

— Ир, чего у тебя?

— Да вот.

— О! Это у нас легендарная жилплощадь, она переходит из рук в руки.

— А что это?

— Там прописаны двое, а живут не меряно. Интересная у тебя там жизнь будет.

И пошел дальше, кто-то из актеров, не помню, а я осталась с бумажкой. Мимо проходил в свой кабинет Михал Иваныч:

— Что случилось?

А из меня слова не выходят. Только бумажка перед носом. Он заглянул, помню, что цвет лица у него немножко изменился, взял меня за руку:

— Пойдемте в кабинет.

А в профкоме дверь открыта, там профкомовская дама, пухленькая такая…И мы мимо открытой двери прошли в его кабинет. Он говорит:

— Садитесь.

Достает листок бумаги, ручку:

— Пишите. Тому-то от такой-то заявление: благодарю, претензий не имею, отказываюсь. Распишитесь, поставьте число. А теперь отнесите в профком. Молча. И идите домой.

Я вошла в профком, протянула заявление:

— Вот, пожалуйста.

Она говорит:

— Да что вы, это же временно, на улучшение, у нас всегда так делают, что вы!

— А я ничего. Написано же, что к вам я претензий не имею. Спасибо, до свидания.

А через полгода, через ВТО (Всероссийское театральное общество) он сделал мне двухкомнатную квартиру в доме, который сразу после телеграфа, на той же улице Горького.

Но и эту квартиру у меня почти что отобрали. Это узнала Варвара Григорьевна, жена Михал Иваныча, потому что она в ВТО вела благотворительную работу с ветеранами, и ее очень любила та женщина, через которую проходила бумажка. В общем, Михал Иваныч даже не знает, что спасла квартиру мне Вава — одна роспись, и жилье уже не мое. Это мне Вавочка сейчас рассказала. Она подарила той женщине какие-то невероятной красоты итальянские туфли, поставила и сказала:

— Немедленно все заверить, через час может быть поздно.

И квартира стала моей. Благодаря этой квартире я выживала трижды, в самые тяжелые моменты она меня выручала.

«Дети Ванюшина»

В «Детях Ванюшина» я играла дочь генерала, на которой хочет жениться сын Ванюшина, он же купеческого рода, а стремится в общество с ее помощью. А она такая фря: черное платье в обтяжку, скромное, только вырез большой, и все остальное черное — перчатки, шляпка. Там я ничего не наигрывала, но нашла ход, который мне доставлял удовольствие как актрисе, потому что реакция партнера на мои реплики всегда вызывала смех в зале. Партнером был Саша Голобородько, потом Саша Михайлов.

Царев сначала поставил этот спектакль на телевидении. Но там я поскромнее, и там крупные планы — все по-другому. А потом решили перенести постановку в театр. И тут уже раздолье, можно телом поиграть, взглядом многозначительным, а главное, никто меня там не убивал, не бросал. Я не страдала как всегда, а наслаждалась. И мне очень дорого, что Варвара Григорьевна, жена Михал Иваныча, приходила всегда на второй акт. Я появлялась почти в финале спектакля. И ей нравилась последняя сцена Михал Иваныча с сыном. Она приходила любоваться, как она мне говорила: «Вы как бриллиантик». Но узнала я об этом много позднее.

Ссылка

Странный был день. Одновременно три моих спектакля: один на выезде в Подмосковье, второй в филиале, третий — на основной сцене. Но везде не моя очередь. В два часа надо отзваниваться, чтобы узнать, все ли в порядке, никто не заболел. И потом еще раз на всякий случай звонить в шесть часов.

Я после двух зашла в режиссерское управление и сказала, что меня вместе с Борей Галкиным пригласили на встречу со зрителями в Подмосковье, могу ли я поехать? Мне разрешили. Боря прекрасно читал стихи, пел. А я должна была что-то рассказывать и отвечать на вопросы. Это сейчас у меня опыт появился, поэтому я с удовольствием встречаюсь с публикой, научилась ориентироваться. А тогда я Боре сказала:

— Веди все, когда скажешь, я выйду.

Раз просили двоих, значит, надо. И на обратном пути дамы, которые устраивали встречу, организовали пикник на обочине. Они пирожков напекли — не есть же в «рафике», когда трясет. В результате мы попали в город в две минуты седьмого. Нас высадили у Центрального телеграфа. Я стала звонить в театр из телефона-автомата — он не работает, две двушки провалились без толку. Перешла к другому автомату — в театре занято. Пошла домой. Это еще семь минут. А там моя подруга Нина зеленого цвета:

— Немедленно звони в театр, ты сорвала спектакль!

Я позвонила.

— Что такое! В шесть часов ты должна быть на месте!

— Я вам звонила в две минуты седьмого, у вас без конца занято.

— Ты опоздала даже на явку.

— Но вы же мне сказали, что я сегодня свободна.

— Ты должна была быть дома с пяти часов, потому что на выездной спектакль автобус уезжает раньше.

— Я сейчас приду.

— Можешь не приходить, уже разобрались.

Но я все равно пошла. Михал Иваныч был в театре. Оказалось, что скоропостижно после двух часов заболела одна актриса. И той, которая была занята в филиальном спектакле, пришлось ехать в Подмосковье, а в филиале должна была играть  я. Продумано очень тонко. Причем заболела та, которая не мою роль играла. Пришлось еще и внутри спектакля поменять актрис.

Я сказала Цареву, что после двух часов предупредила, что еду в Подмосковье на встречу со зрителями. Он спросил:

— А где вы говорили, что едете за город?

— В режуправлении.

— Понятно. А кто заболел?

Я назвала.

— Ага. Понятно. Ну что ж, Ирочка, будем вешать выговор.

Я удивилась:

— За что собственно? Я же пришла в театр и могла бы десять раз загримироваться.

— Могли бы… Лучше выговор. И овцы целы, и волки сыты.

— Михал Иваныч, я еще ни разу премию не получала!

У меня были провинности — не в тот театр приехала, в результате засчитали опоздание. А выговор год держится, потом снимают. Или на съемке не было летной погоды, из-за этого у меня даже седые волосы появились.

В это время в театре решили вернуться к старым добрым традициям: великих актеров в виде наказания посылали или в сапожный цех, или в постановочный, это мужчин, а женщин — в костюмерный. Вот я первой там оказалась. Восстановителем традиций.

А я репетировала в двух спектаклях: «Игра» по роману Бондарева, это ставил Владимир Андреев, и «Человек, который смеется» по роману Гюго.

Ну, естественно, костюмеры не заставляли меня заниматься тем, чтобы я одевала актрис, но я должна была придти в одиннадцать и до двух отгладить костюмы на вечерний спектакль. Месяц я там работала и получала зарплату костюмера.

Атмосфера в цеху была замечательная, в два часа я свободна. Папа лежал в больнице, мама тоже была слабенькая. Я успевала их навестить, и еще в это время я по просьбе подруги, поехавшей отдыхать, сторожила ее квартиру, где было огромное количество эзотерических и духовных книг, которые нигде не продавались. Это сейчас пожалуйста, а тогда только ксероксы или на ночь дают почитать. И я радостно там существовала.

Но самое смешное, что репетиции-то не могут встать из-за моей ссылки в костюмерный цех. «Игра» уже на выпуске. И Владимир Андреев, он тогда был главным режиссером в Малом театре, писал начальнику костюмерного цеха Татьяне заявление с просьбой освободить костюмера второй категории Печерникову для репетиции в спектакле. И я шла на репетицию. Доглаживала что-то и шла. Но когда началась такая переписка, мою ссылку прервали.

Цензура

— Что из себя представляла тогда сдача спектакля?

— Для меня это была ненавистная, унизительная ситуация. Как я не любила пробы, сейчас это называется кастинг, ну, вот так же и сдача спектакля. А судьи кто? Когда сдавали Чехова на малой сцене театра Маяковского, я посмотрела в дырочку в черном бархате задника и увидела, кто сидит в зале и принимает: два моих знакомых бывших артиста, которые ушли в министерство работать, очень полная вся в драгоценностях тетя, ее лицо тоже было откуда-то знакомо, и некто по партийной линии с тонкими губами, в очках и с никаким выражением лица. На всех сдачах я из чувства протеста была свободна, как птица, и выделывала такое, что режиссер после этого говорил: «Ира, у тебя роль родилась». А у меня не роль, у меня протест родился. Нет, мне кажется, что важно: а судьи кто? Если бы принимали мастера профессии — режиссеры, критики, достойные актеры, конечно, это волнение, это экзамен. А когда несостоявшиеся артисты… Ты представляешь, с какой манией величия и с каким злорадством они могли делать замечания. Ты кто? Ты хоть одну роль нормальную сыграл? Не успел, ушел в министерство. Зато тут можно отыграться: от моего слова все зависит, вы все сейчас передо мной шавки. А ты говоришь «цензура». Мне очень нравилось на сдаче работать. Наперекор.

Влюбленный Стефан

Авиньонский театральный фестиваль в 1982 году почему-то проходил в Софии. От Малого театра в конкурсе участвовал спектакль «Фома Гордеев». А «Король Лир» был вне конкурса. Я там сдружилась с Васей Бочкаревым и с помощниками Львова-Анохина Васей Федоровым и Володей Седовым. Мы в одни магазины ходили — в основном книжки и пластинки покупали.

Но перед Софией были гастроли в Велико Тырново. И перед последним спектаклем нам выдали конвертики с обменными деньгами. Триста рублей мы могли обменять. И я с этим конвертиком пошла на спектакль, а после спектакля конвертик пропал. Огорчать свою компанию я не стала, но настроения у меня, конечно, не было никакого — суточные уже истратила, у меня остались только деньги, которые Боря дал на джинсы. Я спросила, что ему привезти из Болгарии. И он попросил белые джинсы. И деньги лежали где-то в чемодане, чтобы я не дай бог…

В общем, я загрустила: еще весь фестиваль жить в Софии. Ребята поняли, что со мной что-то происходит, пытали- пытали, в конце концов, я сказала:

— Оставьте меня в покое, у меня украли все деньги. Поэтому я вам теперь не попутчик.

Ну, что им из-за меня по магазинам не бегать? Там же рыскать надо, оттуда книги чемоданами везли. На русском языке. Но только у нас их еще не печатали. И поэзия, и художественная литература. Во всех странах Восточной Европы книг было много.

В общем, в Софии я сутки просидела в номере. А в первом «Короле Лире» играла Женя Глушенко, ее очередь была. И мне позвонили:

— Ира, после спектакля в театре Вазова будет банкет — местная труппа приветствует Малый театр, ты, пожалуйста, приди.

— Я неважно себя чувствую.

— Ира, это просьба Михал Иваныча.

Может, никакой просьбы его не было, но знали, чем меня подстегнуть. И я пошла. Я в этом театре еще не играла, там семь этажей. Мне сказали: на седьмой. В общем, я плутала. Наконец, мне показали: там, где днем столовая, а вечером ночное кафе для артистов. Как у нас был ресторан Дома актера, чтобы артисты после спектакля могли приглашать друзей и общаться.

Я нашла этот банкет, вошла, естественно, опоздав. А на входе приступочка, на которой стоит кто-то в черном, очень высокий, и приветствует:

— Добрый вечер, пожалуйста, проходите.

По-русски. С акцентом. А смотреть-то высоко. Я сказала:

— Добрый вечер.

И стою, разыскиваю своих в зале. Мне еще раз:

— Пожалуйста, проходите.

И вдруг чувствую мурашки по телу: голос знакомый. Поднимаю глаза: Стефан Данаилов. А мы с ним не виделись с 67-го года. Он снимался в фильме «Первый курьер». Я снизу говорю:

— Стефан!

— Ой, Ирка-та!

Хвать меня на руки, закружил и на веранду, где пустые столики. Весь Малый театр повернул головы в нашу сторону: опять Печерникова.

А со Стефаном у нас был очень смешной несостоявшийся роман. Я пробовалась в фильм «Первый курьер», это про революцию, про «Искру»… Стефан играл героя, курьера. Он такой длинный, худой с удивительными цыганско-хулиганскими глазами. Но сниматься я там не стала, не помню почему. А ему как главному герою показали пробы. И он спросил:

— Это кто? Я хочу, чтобы она.

— Она не может, уже утверждена другая.

И весь фильм он просил то Гафта, который со мной все-таки в театре работал, то Леву Дурова, в общем, всех просил познакомить его со мной. А было лето, потом у меня начались съемки в «Доживем до понедельника», он уже заканчивал озвучание, и после этого выезд в Болгарию. Но все-таки реквизитор картины, Марго, легендарная женщина, она сидела вместе с актрисами, с Зоей Федоровой, она была реквизитором на «Каменном госте», сказала:

— Стефан, ты меня утомил, познакомлю я тебя.

Я в это время только что приехала из Югославии, еще под впечатлением. Марго позвонила:

— Ир, спаси меня, пожалуйста, висит на мне неделю, а тебя все нет. Я в сумасшедший дом попаду, я тебе просто его приведу, а дальше делай что хочешь. Я свое слово сдержу, только вас познакомлю и уйду, потому что мне уже плохо.

Открываю дверь — стоит Марго почему-то с чалмой на голове и длинный парень. Она говорит:

— Это Стефан, это Ира. Я свободна.

И удаляется. Мы только друг дружке кулаки показали. Ну, чего с ним делать?

— Заходите, пожалуйста, выпьем чаю.

Нормальный симпатичный парень, смешно прибавляет к словам «та». Я ему рассказала, что была в Югославии, что меня научили танцевать чин-чин. Стефан говорит:

— Покажите.

Я показала. Он говорит:

— Не так. Я умею.

Действительно продемонстрировал мне какие-то па. Потом разговорились. В общем, он через десять дней уезжал. И все эти десять дней у меня не было выходных, я каждый вечер играла в театре. А это уже когда Эфроса не было в Ленкоме, когда мы с Арменом пытались сберечь его спектакли. Я еще там «Страх и отчаяние в Третье империи» играла. По пьесе Брехта. Это спектакль Штейна. Из отдельных новелл. Моим партнером был Всеволод Ларионов. В общем, получилось, что я все время занята. А если не в театре, то вторые смены в «Доживем до понедельника».

С семи утра я снималась, в шесть вечера меня привозили на спектакль, Стефан сидел в зале, смотрел, потом мы ехали ко мне домой, на кухне пили чай и разговаривали, в два часа ночи приходила мама и говорила:

— Ира, тебе осталось спать два часа пятнадцать минут.

Он восклицал:

— Ой, дурак я, дурак!

И убегал. Он жил в гостинице «Украина». И так каждый день. Мама иногда в час приходила. Но мы, правда, с удовольствием общались, и не он дурак, а мы вместе времени не замечали.

Только перед его отъездом у меня оказался свободный вечер, съемка была, по-моему, до восьми. Мы встретились около гостиницы, было два его друга, один учился в Москве на режиссера, второй какой-то уникальный летчик-испытатель, и девушка Маша Вандова, студентка театроведческого факультета ГИТИСа.

В их компании я первый раз в жизни попробовала виски. Мне так не понравилось. В пол одиннадцатого нам стали звонить, что посетители должны покинуть гостиницу. Маша жила на Ленинском проспекте, только дальше, чем мой дом. Она предложила поехать к ней, потому что мы не досидели.

Помню, что у нее маленькая комнатка и на кровати горкой стояли три подушки под тюлевой накидкой. Меня посадили рядом со Стефаном. Я второй раз глотнула виски. Это последнее, что я помню, так как девять суток спала по полтора часа и работала до ночи. Тост я выслушала, а дальше помню приближение высоких подушек с тюлем.

Разбудили меня утром, сидит плачущий Стефан, гладит меня по руке и говорит:

— Лапка та, лапка та.

Я всю ночь проспала сидя с головой на этих подушках, а уже надо его на самолет отправлять. Мы заехали ко мне, я, конечно, получила от родителей. Стефан вручил маме коробку конфет величиной с меня и на обратной стороне написал слово «мама», отчего у мамы был столбняк. И мы поехали в аэропорт.

А там такое круглое строение, откуда можно махать отъезжающим. Все идут в автобус, а Стефана нет. Я представила, куда бы спряталась я, послала Славчо в мужской туалет, он вернулся, говорит: «Нет», — а сама пошла посмотреть под лестницей. Да, сидит в темном углу сложенный вчетверо Стефан. На самолет его увезли под конвоем.

Когда Маша уезжала в Болгарию, я передала ему какую-то книжку. Письма я не любила писать. Через много месяцев он был в Москве два дня, проездом, привез мне подарок. И все. Сказал, что так жить невозможно, я ему все поломала. А у него жена была очень красивая, манекенщица…

Он играл в длинном сериале про разведчика, который из всех положений выходит победителем во время войны — «На каждом километре». И у нас его показывали, всем нравилось, и Стефан всем нравился.

И вот наша встреча в театре Вазова. Это уже 82-й год, наверное. Стефан тут же куда-то сбегал, принес бутылку «Джони Уокер», виски, которые были тогда, и те самые орешки, которыми мы закусывали. Мы сели за столик и как будто продолжили последний разговор. Потом он извинился:

— Ирина, я знаю, что ты меня не поймешь, но не суди сразу, я должен отойти и скоро вернусь.

Он вышел в зал и стал от имени Вазовского театра приветствовать Малый театр, целую речь произнес. Я подумала: ну, раз человек знает русский язык, то ему и выступать. А он вернулся и говорит:

— Ир, дело в том, что я парторг.

У меня стул сразу отъехал.

— Вот, я же попросил тебя выслушать меня. Ты понимаешь, что я и партия…

Он действительно такой оболтус, хулиганье и просто очень талантливый человек. Он объяснил:

— У нас был парторг — потрясающий старик. Когда он уже по здоровью уходил, он меня вызвал и сказал: «Стефан, ты единственный в театре, кто имеет все — ты снимаешься, ты народный любимец, у тебя есть деньги, шикарная квартира, поэтому я тебя очень прошу: ты единственный, кто будет думать о других. А у парторга власти много. Пока я был могучим, я мог очень многим людям помочь. А так как ты самый обласканный судьбою и душа у тебя хорошая, хоть и выпиваешь, и бабник, но это по другую сторону, а так я на тебя надеюсь».

Я говорю:

— Ну и слава богу.

На следующий день мы с ним гуляли по Софии. У меня порвался ремешок на босоножке, зашли в обувной магазин, а там индийские босоножки, совсем невесомые. Я померила две пары, одну купила и надела. Потом зашли в магазин, где индийские товары. И Стефан меня оставил, а сам отлучился на десять минут.

Я радостно брала какую-то шмоточку, примеряла, крутилась, как полагается. Потом пришел Стефан, говорит:

— Пойдем еще в отдел, где духи.

— Стефан, я люблю одни духи — «Диориссимо», и никакие другие мне не нравятся.

— Тогда я подарю тебе мои самые любимые духи. Будешь открывать и меня вспоминать.

— Но они же мужские!

— Ну и что?

Пока я рассматривала духи, он опять куда-то отлучился. Когда вернулся, я говорю:

— А «Диориссимо» у меня есть.

Он все равно купил и «Диориссимо», и свои любимые. Потом я говорю:

— А чего мы все мне?

— Ир, я не люблю магазины, единственное, на что я реагирую, это халаты. Хобби у меня такое.

— Пойдем в халаты.

Он выбрал себе черный мягкий халат.

— Шикарно!

— Давай и тебе что-нибудь купим.

— Халат у меня весь чемодан займет.

— А посмотри, какие замечательные ночные рубашки.

— Я сплю без рубашек, потому что верчусь, и у меня рубашка оказывается на шее.

Мы очень веселились. Он говорит:

— А посмотри, какая…

Трикотажная мягкая рубашка, боже, как я ее любила, я научилась спать в рубашке. Она была кораллового цвета, чуть-чуть с проседью, по руке и левому плечу цветочный орнамент в японском стиле, талия завышенная, то есть это шикарное платье, если бы не такой трикотаж.

— Нет, это как платье.

— Будешь дома носить, это домашнее платье. Что ты сейчас репетируешь?

— «Утреннюю фею».

— Вот, это будет Утренняя фея.

А еще я сказала, что мне нужно купить белые джинсы.

— Это мужу?

— Да.

— Сама будешь покупать, я тебя отведу.

Я купила джинсы. Потом поехали к нему домой, там была его жена с подругой. Она как-то располнела и была довольно-таки мрачной. Стефан купил ящик клубники, ящик абрикосов, виски. Вечером мы должны были все вместе идти в театр.

В театре жена Стефана по-прежнему была не в настроении. Я села с другой стороны от него, и все равно было весело. Потом он довез меня до гостиницы:

— Тут твои порванные босоножки, ты сказала не выбрасывать.

— Ты что, они выходные!

Мне, конечно, показалось, что пакетов многовато, но не до этого уже, такой день событийный, эмоциональный. Он свалил пакеты к чемодану. Я говорю:

— Спасибо, Стефан, завтра созваниваемся во столько-то.

— Да, да, да. Я звоню обязательно.

Я вытащила свою Утреннюю фею, погуляла в ней и легла спать. А завтракали мы у помрежа Володи Егорова, на моем этаже все жили. И когда я пришла на завтрак, у меня ощущение было, что я хромаю. Подумала, может, вчера перегуляла по городу. Поднимаю подол своей Утренней феи, а у меня одна босоножка на высокой танкетке, а вторая на средней.

И вдруг у меня перед глазами большое количество бумажных пакетов.

Я кинулась в номер. Действительно пакетов уйма. Ночью не разглядела, утром опаздывала. Я стала вытряхивать их на кровать: все, что я примеряла, разглядывала, прикладывала…

Стала ждать звонка. Естественно, его не было, потому что Стефан знал мою реакцию. Сама позвонила — никто не подошел. А мы на следующий день уезжали. Или в тот же день поздно вечером.

Только из Москвы я дозвонилась, и Стефан сразу говорит:

— Ну, уже прошло два дня, ты же не будешь на меня ругаться, это очередное мое хулиганство, ты же улыбаешься?

— Да ну тебя.

Это был такой праздник, особенно когда сидишь в номере и знаешь, что никуда не пойдешь, потому что нет денег.

Потом он приезжал в Москву со спектаклями, но у меня были гастроли. Мы не встретились. Он мне по телефону сказал:

— Ир, ты смешная, прилепилась к этим индийским вещам, у вас же в Москве есть магазин «Ганг» и еще какой-то. И жена всегда просила из Москвы привезти что-то индийское.

— Стефан, а где?

— Ирка, я больше не могу говорить от смеха…

Пару раз еще перезвонились. А я люблю такие истории, в которых нет ничего нехорошего, нет грустных расставаний. Конечно, когда он уехал… Я же привыкла к тому, что влюбленный человек рядом, хоть после спектакля, хоть до двух ночи я купаюсь в лучах любви, за столом, за чаем, это приятно. Скучала, конечно.

— Сами не влюбились?

— Он не может не понравиться. Я медленно влюбляюсь, к сожалению. Но очень тосковала. Значит, очень понравился. А в Софии королевой себя почувствовала. Мы на всех углах встречали артистов Малого театра, когда гуляли. И сам этот унос меня от порога на веранду, и мое сидение с ним там. Он действительно очень интересный мужчина.