1661-й год, ПАРИЖ
Кардинальский особняк
Покои Мазарини
Мазарини сидит в большом широком кресле у окна. За окном сумрак. В комнате горят свечи. Мазарини звонит в колокольчик. Входит камердинер Бернуини.
Мазарини. Давно ты был в городе, милейший Бернуини? Как там наш Париж?
Бернуини. Грязь, слякоть и зловонье, ваше преосвященство. Вы же знаете наших парижанок. Они неисправимы. Выливают помои на улицу прямо из окон.
Мазарини. Это ты зря, Бернуини. Не то ты видишь, старина. Париж прекрасен. Ему только не хватает римских фонтанов, где хорошо назначать свидания. Тебе что-то другое не нравится, Бернуини, давай уж выкладывай. Сейчас ты скажешь, что не смеешь вымолвить. А ты вымолви. Когда болезнь неизлечима, врачи говорят: теперь вам можно все. Вот и мне теперь можно все. Любая еда и любые слова.
Бернуини. Увольте, господин. Чернь так глупа, так неблагодарна. Зачем вам это знать?
Мазарини. Вот простак. Нашел чем испугать. Последние восемнадцать лет я каждый день по уши в дерьме. Хотя… Хотя и в почестях. Что делать, такова жизнь сильных мира сего – дерьмо и почести. Но как же мне это надоело! Человек уходит не тогда, когда изношен, а когда исчерпал себя. Улавливаешь разницу? Я исчерпал свое тщеславие, Бернуини. Можешь идти. (мучительно кашляет).
Бернуини выходит.
Мазарини (в зал). Простак Бернуини не знает, что мне уже доложили о последней эпитафии. Кто-то написал: «Здесь покоится Мазарини. Он стал бы бессмертным, если бы хитростью или с помощью денег смог обмануть смерть». Злословы не понимают, что я уже бессмертен… Вот за что я полюбил Францию. Нигде в мире так не чихвостят правителей, как здесь. И нигде в мире правители не проявляют столько терпения к своим хулителям. Но… уж как только меня не обливали помоями, я не ввел цензуру. (после короткой паузы) Хотя, конечно, не только за это я люблю мою Францию. Да, она моя… моя…моя навеки. И особенно Париж. Конечно, я все еще люблю Рим, хотя не был там бог знает сколько лет. Рим – это город, где на одной улице и даже в одном доме, только на разных этажах, мирно уживаются благородный кавалер и нищий, благочестивый прелат и проститутка, простолюдины и принцы. Но и в Париже сегодня под одной крышей живут башмачник и аристократ, вышеупомянутая дама и придворный… Париж еще возьмет свое, и один луч его славы будет носить мое имя.
Слышатся звуки подъезжающей кареты и цокот копыт. В дверях возникает Бернуини.
Бернуини. Их величества, ваше преосвященство.
Бернуини хочет укрыть Мазарини одеялом, но тот делает запрещающий жест.
Мазарини. Я лучше лягу.
Появляются двое слуг, они переносят кардинала на широкую постель.
Мазарини. Немного румян. И отодвиньте свечи.
Бернуини быстрыми и точными движениями наносит кисточкой румяна, слуги отодвигают от постели канделябры со свечами.
Мазарини. Теперь проси.
Бернуини выходит из комнаты.
Мазарини (в зал). Я знаю, что обо мне будут говорить потомки. Гадкий лицемер, он превратил свою жизнь в захватывающий спектакль. Кто-то будет называть этот спектакль даже балаганом. У меня до сих пор перед глазами памфлеты, где меня называли хозяином буйного фаллоса. Да-да, не удивляйтесь, именно так называли меня, когда я был молод. Другие будут обвинять, что я, кардинал, не утруждал себя долгими молитвами и перед смертью отказался от исповеди и причастия. Что ж, пусть обсуждают, пусть судят. А я буду мирно спать в своем склепе. Но что бы обо мне не говорили сегодня или через сколько-то веков, я так и останусь вечной загадкой. Как это приятно сознавать сейчас, когда я не могу спать ночами.
Людовик ХIV и Анна Австрийская в сопровождении стражников подходят к двери.
Анна (стражнику, указывая на Эльпидио). Этому господину ждать здесь.
Анна и король входят к Мазарини. Эльпидио остается у неплотно закрытой двери и навостряет уши. Стражник прикрывает дверь плотнее.
Людовик ХIV (подходит к кровати и опускается на одно колено). Ваше преосвященство, отец мой.
Мазарини. О, государь, мне так неловко, прошу вас.
Анна (склоняет голову и делает легкий реверанс). О, Жюль.
Мазарини (бросая взгляд на свои ноги). Простите, мадам. Бернуини не прикрыл мне ноги. Под одеялом они болят особенно нестерпимо.
Анна. Пустяки, Жюль. Что вам говорят лейб-медики?
Мазарини. Эти шарлатаны когда-то они давали Ришелье сутки, но он умер раньше. Мне они дают месяц. Значит, осталась неделя. Но это много, мадам, я все успею, ничего не упущу. (заходится в кашле)
Анна. Мы привезли вам биографа, Жюль. Его зовут Эльпидио. Он прибыл из Рима с рекомендательным письмом от ваших родственников. Они выказывают ему все знаки доверия.
Мазарини. О, мадам, не стоит об этом в такую минуту. Есть дела поважнее. Хотя… Если… Нет, даже не думайте, мадам! Будьте спокойны. Я знаю, как разговаривать с биографами, ваше величество, тем более с итальянцем. А теперь о деле. (обращается к Людовику) Ваше величество, я должен просить у вас прощения… Бывало, я ограничивал вас в тратах, а однажды даже отобрал деньги, чтобы вы не купили очень дорогую, но поддельную вещицу, чего вы не могли знать. Я хочу загладить свою вину. Буду просить вас принять от меня в наследственный дар небольшую сумму…
Людовик ХIV (прерывает). Ваше преосвященство, отец мой, ваше наследие – долгожданный мир в Европе - до самых окраин Московии. Благодаря вам французский язык становится языком мировой дипломатии. Франция возвращает себе свои прежние территории и свое величие.
Мазарини. Государь, я всего лишь продолжил начатое Ришелье. Но мир так хрупок, так недолговечен, а войны требуют стольких денег. Вы должны сделать нашу армию сильнейшей в Европе и усилить флот, чтобы обретать заморские провинции. Чем мы хуже Англии? Обдумайте мое предложение, умоляю вас.
Людовик ХIV. Нет, нет, даже не просите! Мне и без того принадлежит ваше духовное наследие. Вы воспитали во мне настоящего монарха. Мое имя всегда будет связано с вашим именем. Я и без того ваш должник.
Мазарини. И все же я прошу вас, государь.
Людовик ХIV. Хорошо, отец. Как вам будет угодно, я обдумаю.
Анна. Жюль, мой камердинер Лапорт оповестил меня, что он взялся за свои мемуары.
Мазарини. Ах, мадам, в какой еще стране слуги пишут мемуары о господах? Как я счастлив, что выбрал в свое время Францию.
Анна. Можно не сомневаться, месье Лапорт наврёт с три короба.
Мазарини (шутливо). Ну, как же не приврать, мадам. Иначе мемуары будут плохо продаваться.
Анна. Попробуйте найти в книге Ришелье хоть одну подробность частной жизни. Однако же продается в считанные часы.
Мазарини. Но он писал о себе. А биографы обязательно припомнят, как две любовницы кардинала устроили дуэль. И ведь никто это не опровергнет.
Анна. Опровержения выглядят хуже обвинения.
Людовик ХIV (целуя руку кардинала). Как вы держитесь, отец! Нет слов… Мы будем навещать вас.
Анна прикладывает платок к глазам, видно, что она искренне опечалена.
Мазарини. Но я еще не назвал вам сумму, государь.
Людовик ХIV и Анна застывают в напряженном внимании.
Мазарини. Это около 15 миллионов ливров.
Людовик ХIV (его разрывают противоречивые желания). О! О, нет, отец! О! Хотя… Хорошо, я дам вам ответ через три дня.
Король и королева-мать выходят.
Мазарини. Эти встречи только отнимают у меня последние силы. Как тяжко уходить, когда другие остаются. Обычно человек всему находит оправданье, объясненье, утешенье. Но только не своему уходу в вечность. Кажется, я заговорил с интонацией героев Шекспира. Я странен сам себе. Наверное, я все же верю в чудо.
Король и королева-мать садятся в карету. Людовик ХIV смотрится в зеркало.
Анна. Что это значит, сын мой? После каждой встречи с кардиналом вы смотритесь в зеркало.
Людовик ХIV. Могли бы и догадаться, матушка, каково мне – не знать точно, кто мой отец.
Анна. Ваше величество, ваш отец тот, на кого вы хотите быть похожим.
Людовик ХIV. Конечно, кардинал для меня образец. Но больше вы ничего не добавите?
Анна. Добавлю, когда вы начнете от меня избавляться. Думаю, это произойдет вскоре после ухода кардинала в мир иной. То есть ждать осталось недолго. Так что потерпите.
Людовик ХIV. Матушка, кардинал ничего не делает просто так. Зачем он искушает меня? Какой в этом кроется смысл или подвох? Ну, предположим, я приму эти пятнадцать миллионов? Что он при этом выиграет?
Анна. Вот именно! Продолжаете же, сын мой. Мне интересен ход ваших мыслей. Если вы считаете, что кардинал не может просто взять и подарить вам эту сумму, значит…? Значит, вы не верите в его чувство к вам?
Людовик ХIV. Нет, не так. Я верю… и – не верю.
Анна. Пусть вас это не терзает, драгоценный сын. Это нормально. Это естественно. Так уж мы устроены – не верить самым ближним.
Людовик ХIV. Вам, матушка, я верю.
Анна. И я верю вам, ваше величество. (себе под нос) Пока. И это самое большое счастье, которое только может быть у королей.
Людовик ХIV. Опять вы, матушка… И что отсюда следует? Какое мне решение принять?
Анна. Такое, какое подскажет вам ваше сердце, а не разум, сын.
Людовик ХIV. А может, мое королевское достоинство?
Анна. Не хочу никак на вас влиять, ваше величество.
Людовик ХIV. Маменька, вы могли бы хоть раз поговорить со мной по-человечески? Все-таки уж вы-то точно моя мать!
Анна (в состоянии крайней задумчивости). По-человечески? Как это странно звучит! Значит, не все потеряно.
Краткое затемнение; когда освещение возвращается, Эльпидио уже в комнате кардинала.
Эльпидио (протягивает кардиналу свиток). Мои рекомендации, ваше преосвященство.
Мазарини. Я посмотрю потом. Итак, Рим знает о моем состоянии, и кто-кто уже потирает руки. Ну и зря. С моим уходом мира станет меньше. А может, им так надо? Тогда прав будет мой друг Паскаль, который сказал мне как-то: неважно, что алтари Христа полны мерзости, лишь бы церкви были полны народа. Бедолага, он хоть и намного моложе меня, но тоже болен.
Эльпидио. Ах, монсеньер, не все так привержены миру и морали.
Мазарини. О, только не надо представлять меня таким уж миротворцем.
Эльпидио. Но нельзя не признать - у вас доброе сердце. От потомков не укроется, что вы на прощанье сделали королю баснословный дар. Будут строиться догадки. Почти наверняка возобладает версия, что вы не просто крестный отец короля Людовика ХIV. А может, это какой-то экзамен для монарха? Может, вы надеетесь, что он гордо откажется?
Мазарини. А ты не прост, Эльпидио. Сколько расставил мне ловушек. Но я не поймаюсь ни в одну из них. Я стреляный воробей.
Эльпидио. Ходит слух, что однажды вы сказали Людовику: если допустить, что король – тоже человек, то он, как всякий человек, продажен?
Мазарини. Пречистая дева! Нашли, кого рекомендовать мне в биографы.
Эльпидио. Потомки будут подозрительней меня, ваше преосвященство.
Мазарини. Давай уж лучше о любви, Эльпидио.
Эльпидио. О вашей любви к власти, монсеньер?
Мазарини. Да не к власти. Как же мелко ты берешь. Тот, кто любит власть как таковую, лишается ее в два счета. У всякой власти есть свой смысл. И нужно любить этот смысл, а не власть. Только не спрашивай меня сейчас про мой смысл. Если я скажу, ты все равно не поверишь. Я обычный смертный, Эльпидио. И хочу дать таким же смертным совет. В первую треть жизни добивайтесь достойной женщины, даже если она не считает вас достойной себя. И добейтесь ее, и станьте ей необходимым, как воздух, чтобы и во второй трети жизни вы были ей нужны. А в последнюю треть жизни будьте нужными друг другу.
Эльпидио. Это вы о себе и о…
Мазарини. Пиши так, как я сказал, и не вздумай добавить отсебятину, и особенно какие-то имена. Читатель все равно не поверит, что я был до конца откровенен с биографом.
Эльпидио. Кстати, монсеньер, вы не передумали пройти исповедь и причастие?
Мазарини. Нет, черт бы тебя побрал. Собрал уже последние сплетни. Уйди, на сегодня хватит, я устал. (заходится в кашле) У меня обострение плеврита. Дымом пожара крайне раздражены бронхи. А тут еще ты со своими провокационными вопросами. Видишь, я начинаю больше кашлять, чем обычно. Проклятый пожар отнял у меня десять лет жизни, никак не меньше. Проклятая галерея, если бы я не создал ее, она б не загорелась.
Эльпидио. Хорошо, монсеньер, я немедля удалюсь. Но давайте обсудим на прощанье форму наших будущих бесед. То, что вы считаете провокацией, всего лишь прием биографа с целью обострить беседу и сделать ее интересней. Мы отдадим ваши мысли и те откровения, которые вы себе позволите, на суд потомков и истории. Вас ждет суд истории, монсеньер, от этого некуда не деться. Но не логично ли будет сделать и наши беседы похожими на судебное разбирательство?
Мазарини. Еще чего! Как только это взбрело тебе в голову? Неужели ты хочешь, чтобы я был сам себе подозреваемым, подсудимым, прокурором и адвокатом? Нет, Эльпидио, я могу обнажить свои больные ноги, но только не свою душу, хотя она, возможно, ничуть не менее больна. Этому не бывать, даже не надейся провести меня.
Эльпидио. Но ваша артистическая натура…
Мазарини. С чего ты взял? Или уже покопался в моей жизни? Да, я однажды вышел на сцену в Римском иезуитском колледже. Мне пришлось заменить заболевшего актера и сыграть святого. Знаешь, мне не понравилось. Нет, святость не по мне, как тогда, так и сегодня.
Эльпидио. Зато вы стали гениальным артистом в дипломатии, в управлении государством, в финансовом деле. Это нужно как-то отобразить. Иначе история будет рассматривать вашу персону однобоко, а значит, будет оскорблена справедливость.
Мазарини. Ну, хорошо, я обдумаю твое предложение. Только не думай, что это ты меня переубедил. Это все кашель.
Эльпидио. Будете думать, как король – три дня?
Мазарини. Подслушал и даже не считаешь нужным скрывать это? Нет, у меня гораздо меньше времени, чем у короля. Знаешь, а мне нравится, как ты в меня вцепился, Эльпидио. Это ничего, что я на «ты» с тобой»?
Эльпидио. Мне это даже льстит. Я вижу, что не противен вам.
Мазарини. Какой догадливый. Ладно, проваливай. И хорошенько выпей за ужином. Считай, что я взял тебя на довольствие.
Эльпидио удаляется с поклоном.
Мазарини. Занятный малый. В нем есть что-то дьявольски веселое, чего мне сейчас отчаянно не хватает. Конечно, я подыграю ему. Как ни крути, а то, что он суд истории делает с нами – разве не дьявольское обхождение? Да-да, уж я-то знаю, где сидит в засаде дьявол. А перед самым концом жизни, когда обостряется мышление, это особенно понятно. Я не столько артист, сколько игрок, азартный игрок. Что ж сыграем эту последнюю игру с дьяволом. А сейчас я тоже, пожалуй, выпью. Ведь мне теперь можно все. (тенью возникает слуга с кувшином вина и пустым бокалом, Мазарини делает большой глоток) Как хорошо быть немного пьяным, когда ты считаешь оставшиеся дни. Каждый вечер я вспоминаю какой-то случай своей жизни. Нет, не просто так меня прозвали маэстро случаем… Ни одной возможности не упускал я для осуществления своих планов, ни единой… Как хорошо это сознавать сейчас…
1630-й год, ПАРИЖ
Резиденция кардинала Ришелье.
Кардинал Ришелье за своим столом.
Секретарь. Ваше преосвященство, посланник его святейшества папы Римского прелат Джулио Мазарини.
Ришелье. А, папский шпион! Проси.
Входит молодой Мазарини. Ему 28 лет. Он делает почтительный, но не лишенный достоинства поклон. Кардинал поднимается из кресла, подходит к нему, пытливо всматривается в глаза.
Ришелье. Если бы вы жили во Франции, прелат, вас бы звали Жюль Мазарен.
Мазарини. Вы читаете мои мысли, ваше преосвященство. В душе я француз.
Ришелье. Уже? И когда только успели! Ловко!
Мазарини. Благодарю за снисходительность, ваше преосвященство.
Ришелье. Вы готовы довольствоваться такой малостью, как моя снисходительность?
Мазарини. Я хорошо представляю, с кем имею честь говорить.
Ришелье. Вы говорите с плутом. Так назвал меня папа Павел V, когда мы беседовали с ним. Правда, тогда я еще не был Ришелье, я был всего лишь Жаном де Плесси.
Мазарини. Вам было тогда 22 года, и вы были уже епископом. Не могу припомнить более головокружительной карьеры.
Ришелье. Мне тоже кое-что известно о вас. Подарки, комплименты, умение вести беседу, игра ума…
Мазарини. Не только, ваше преосвященство. Я стараюсь узнать о будущем собеседнике не только то, что он любит, но и то, кого, или что он не любит.
Ришелье. И? Договаривайте, папский лазутчик. Кого же и что же готовы не любить вы, только бы понравиться мне? (Мазарини молчит) Понимаю, как дипломат, вы и без того сказали мне достаточно. А я вот скажу прямо. Я не люблю Испанию. Я не люблю Англию. Готовы ли вы присоединиться ко мне в этих двух чувствах?
Мазарини. Если вы готовы добиваться мира с этими странами, то да.
Ришелье. Хочу, если они признают, что Франция рано или поздно будет сильнее. Помогите мне сделать это, и вы получите мир.
Мазарини. Я предвидел это предложение. Я пришлю вам 15 бочек пороха.
Ришелье. Вот даже как! Ладно. А я вам в ответ пришлю инструкции, как лучше действовать дипломатам папского престола, чтобы его святейшество обрел лавры миротворца. (после паузы) Давайте уж выкладывайте, что вы разнюхали обо мне, папский агент. Что вам больше всего не нравится во мне?
Мазарини. Орден святого духа, полученный вами из рук Генриха III за храбрость в бытность вашу телохранителем его величества в чине капитана, а также за участие в боях.
Ришелье. Странно. И почему это вам не по душе? Я-то думал…
Мазарини. Некоторые войны в наше время похожи на игрища и маскарады, а вы своей решительностью напоминаете нам, что на войне должно быть, как на войне. Только такие войны не длятся десятки лет.
Ришелье. Ваши слова западают в память, Мазарини. Я найду для вас место в своих мемуарах. Даже знаю уже, что напишу. Закончим на этом. Я уверен, что мы еще встретимся, кавалер Мазарини. Вы хотите стать французом? Что ж, буду ждать подтверждение вашего желания. 15 бочек пороха - неплохой аванс, не правда ли?
1661-й год. Покои Мазарини
Эльпидио. И вы прислали порох, монсеньер?
Мазарини. Иначе кто бы мне поверил, что я хочу служить Франции? Никто, а уж Ришелье тем более.
Эльпидио. Но как вы могли, дипломат Ватикана? А если бы это дошло до папы? Вы рисковали головой. Почему вам так хотелось попасть во Францию? Почему вы так желали поражения Испании?
Мазарини. Испания поджимала Францию с юга, с севера давила Англия, с северо-запада – та же Испания с ее нидерландскими провинциями, с запада – священная Римская империя. Я должен был помочь Франции обрести естественные для ее географического положения границы. Но надо же было с чего-то начать. Вот я и начал, с 15 центнеров пороха. Франция вернула себе часть южного подбрюшья.
Эльпидио. Погодите, ваше преосвященство. Позвольте все же усомниться. Сдается мне, вы чего-то недоговариваете. Не возник ли еще какой-то мотив через два года, когда вы снова приехали во Францию? Вы можете, конечно, сделать вид, что не понимаете моего намека.
Мазарини. Именно так я и поступлю, Эльпидио. А вы смекнете, что наши беседы никогда не превратятся в откровения выжившего из ума старика.
Эльпидио. Если позволите, мы еще вернемся к вашим отношениям с Ришелье. Можно не сомневаться, ваши имена будут стоять в истории рядышком.
Мазарини. Почту за честь.
Эльпидио. А теперь – ваша первая встреча с Людовиком ХIII…
1632-й год, ПАРИЖ
Покои короля Людовика ХIII
Людовик ХIII, Ришелье и Мазарини за огромным обеденным столом.
Людовик ХIII (заикаясь). Поп-пробуйте вот этот зеленый горошек, п-прелат. Его п-продают на нашем парижском рынке, чем я очень горжусь. Я выращиваю этот горошек сам, в своей оранжерее. Поп-пробуйте и марципаны моего п-приготовления. Если не будете п-против, после обеда я подп-правлю вам бородку и усы по своему фасону. Как вы наверняка осведомлены, мой младший брат Гастон по п-прозвищу Месье упрямо поглядывает на мой трон. Не исключено, что ему повезет, и тогда… Нет, я не п-пропаду. П-пойду в огородники, или в кондитеры, либо стану цирюльником.
Мазарини. Ваше величество, если я расскажу о ваших талантах в Риме, мне не поверят.
Людовик ХIII. А почему бы папе не п-пригласить меня в Вечный город? Я так люблю итальянскую кухню и мечтаю научиться выбривать тонзуру.
Мазарини переглядывается с Ришелье.
Ришелье. Их величество из скромности назвал только три своих особенности. Он также чеканит монеты, кует дула ружей для соколиной охоты, плетет сети для рыбной ловли, выращивает фрукты и варит варенье.
Людовик ХIII. Я знаю, что говорят у меня за спиной: «Какой отменный слуга вышел бы из этого негодного монарха». Что ж, я действительно слуга… своего народа. Да, п-повелитель, но и слуга. Невозможно хорошо п-править, не служа. Хотя, конечно, п-правит у нас больше его преосвященство. П-повезло нам с кардиналом, что там говорить, чего, наверное, он не может сказать обо мне. Зато у меня есть время выращивать горошек.
Ришелье. Ах, государь, вы к себе несправедливы! Вы определяете общее направление французской внешней и внутренней политики, а это самое главное.
Людовик ХIII. Мое нап-правление – обратное тому, которое предпочитает супруга моя, сестра короля испанского. Голос крови – страшная вещь, господа. А голос королевской крови - тем более. Наши родители свели нас в браке в расчете на установление мира. Но п-прошло уже немало лет, а наши страны все еще воюют. Месье Мазарини, вас считают дипломатом с большим будущим. П-придумайте средство п-примирения стран получше, чем установление династических браков.
Ришелье. Ваше величество, позвольте месье Мазарини поговорить о поисках мира с Испанией с супругой вашей, дочерью испанского короля.
Людовик ХIII. Что ж, если месье Мазарини проявит свой талант, я буду только рад. Но эти испанки… Их набожность равна их упрямству. Действуйте, господа, а мне п-пора к лекарям… Выдам вам государственную тайну, п-прелат. С юности страдаю катаром желудка и малокровием. Это все п-последствия наших близкородственных браков, будь они неладны. Но я держусь, мое здоровье нужно Франции. Без меня ее растащат п-по кускам свои же патриоты.
Мазарини. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь вам, ваше величество. В Ватикане хорошие лекари.
Людовик ХIII. О, нет, нет! Я слишком хорошо знаю, на чьей стороне п-папа в нашем противостоянии с Испанией. Так что не стоит рисковать.
Ришелье и Мазарини выходят из покоев короля.
Ришелье. Страдалец. Почти каждый день ему делают клистиры. Вы наверняка даже не видели, как проходит эта процедура. Не приведи господь. Король – в позе, такой не величественной… Я представлю вас королеве завтра в это же время, если позволите. Во время ее завтрака.
Мазарини. Я уже волнуюсь. Мне так хотелось бы оправдать надежды короля.
Ришелье. Можно не сомневаться, вы уже собрали всю информацию о королеве Анне.
Мазарини. Я осведомлен только в общих чертах.
Ришелье. Не таитесь от меня, Мазарини. Вы ничего не постигаете в общих чертах. Тем более, если речь идет о царственных особах. Давайте-ка выкладывайте, в чем слабости королевы Анны. Мне важно знать, что о ней говорят в Ватикане.
Мазарини. После истории с герцогом Бэкингемом прошло уже четыре года, а в Риме до сих пор судачат об этом. На первый взгляд - взаимное опьянение, потеря рассудка. А на самом деле…
Ришелье. Договаривайте же, прелат!
Мазарини. На самом деле, королева Анна показала, что может пойти на странные отношения с врагом Франции. Но я думаю, это больше объясняется молодостью ее величества, чем ее злонамеренностью.
Ришелье. То есть, вы считаете, что ее можно понять и простить?
Мазарини. Едва ли я имею право высказывать на этот счет свое мнение, ваше преосвященство.
Ришелье. Ах, Мазарини, если бы я вел переговоры с дьяволом, я бы обязательно взял вас с собой. А ведь вам всего 28 лет… Вы превзойдете меня, в этом уже не может быть сомнений. Но поприще… На каком поприще вы желали бы проявить себя во Франции?
Мазарини. Служение ей рядом с вами, ваше преосвященство.
Ришелье. Ну-ну. Но вам придется многое вынести, прежде чем я смогу доверять вам... хотя бы отчасти.
1661-й год, Покои Мазарини
Эльпидио. Ваше преосвященство, история в умах людей - большая сплетница. Боюсь, и нам не обойтись без этого жанра народного творчества. Как странен этот Ришелье. Ведь именно он свел Бэкингема с королевой Анной. А потом – вас… Он лучше многих знал… Я могу говорить прямо?
Мазарини. Договаривай уж, коли начал.
Эльпидио. Королева Анна страдала от равнодушия супруга своего и изнывала от жажды любви со всей страстью своей испанской натуры. Но… отвергла притязания Ришелье. Вот он и задумал месть. Он знал, что Бэкингем способен увлечь королеву. Люди говорят, что кардинал повел себя, как отвратительнейший сводник. Как назвать его иначе, если он свел эту пару не напрямую, а с помощью фрейлины Мари де Шеврёз, своей бывшей любовницы? По другим сплетням, позднее Ришелье имел отношение к заговору против короля, когда королеву Анну пытались выдать замуж за ее шурина Гастона, или Месье. Как недостойны настоящего мужчины такие мелкие интриги! И я вот думаю… Может, кардинал и вас решил использовать, чтобы расквитаться с королевой?
Мазарини. Все может быть в жизни, но зачем копаться в этом?
Эльпидио. О, ваше преосвященство! А справедливость? А правда? А истина? Разве это пустые слова?
Мазарини. Ладно, хватит на сегодня. Что-то быстро ты наскучил мне сегодня.
Эльпидио уходит. Мазарини берет со столика свиток, разворачивает его.
Мазарини. Ну-ка, глянем, что тут мне написали об этом прощелыге. Это еще что такое!? Бумага, на которой пишут только в канцелярии папы! (пробегает глазами текст) Нет, это более чем странно. Что бы тут ни было написано, я уже не поверю. Ай да биограф! Что же ему нужно? Убить меня? Зачем? Я сам вот-вот умру. Выведать секреты? Не исключено. Склонить к чему-то? Вот это вероятнее всего. В любом случае это меня бодрит. Я чувствую себя в привычном деле. Ну надо же, Эльпидио… Каков негодяй! Чуть не провел меня. Ватикан хочет заменить всемогущего бога и управлять всем в этом мире. Как хорошо, что я ни словом не выдал ни себя, ни…никого. Но как быть? А очень просто. Сделаю вид, что раскрываюсь. Хорошая видимость откровенности заставит и его раскрыться… этого… Надо еще разузнать, как этого Эльпидио зовут на самом деле.
1632-й год, ПАРИЖ, ЛУВР,
Покои королевы Анны Австрийской
Ришелье. Ваше величество, позвольте представить вам прелата Мазарини, о котором я вам докладывал.
Мазарини смотрит на королеву восхищенным взглядом, чего она никак не может не заметить, и что никак не может укрыться от проницательного взора Ришелье.
Королева делает Мазарини знак, что он может подойти к ее руке. Он подходит и склоняет голову в поклоне.
Анна. Вы не поцелуете мне руку, прелат?
Мазарини. Я наслышан, что за это можно поплатиться головой.
Анна. Если только без моего дозволения, но сейчас - не тот случай.
Мазарини целует Анне руку и отходит в сторону.
Ришелье. Я оставлю вас… Дела… (делает знак Мазарини, чтобы он отошел подальше, и говорит вполголоса королеве) Ваше величество, не кажется ли вам, что прелат Мазарини может чем-то напоминать вам известное лицо?
Анна. То лицо, монсеньер, было не так стеснительно, и к тому же на голову выше.
Ришелье. В мужчинах, робких в сердечных делах, как и в робких женщинах, все черти водятся, мадам.
Анна. Ох… Неймется вам, монсеньер, опять задумали какую-то интригу. Это ваш агент? Хотя… зачем я спрашиваю? У него на лбу написано – шпион, каких свет не видывал.
Ришелье. У вас есть возможность перевербовать его, мадам. Если вам понадобятся советы, как лучше это сделать, что ж… я к вашим услугам. Бывший шпион Ватикана – во главе Франции – а почему нет? У французов будет повод проявить чувство юмора.
Кардинал удаляется с почтительным и в то же время зловещим поклоном.
Анна (вслед ему). Сегодня кардинал неузнаваем. (Мазарини) Вы завтракали, прелат? Или благоразумно воздержались, зная, что я каждый день совершаю первый смертный грех?
Мазарини не знает, что ответить.
Анна. Что с вами? Куда делось ваше красноречие? Или слухи о ней врут?
Мазарини (в смущении). Ваше величество…
Анна. Какой вы странный. А вам наверняка покажется странной моя страсть к еде. Вот мой обычный завтрак. Бульон, котлеты, колбаски, пудинг, сдоба, шоколад…Я заразила парижанок шоколадом. Страсть к еде заменяет женщине неутоленную… другого рода страсть, или вы об этом не знаете? Мне сказали, что вы хотите завоевать Париж. Это так? (Мазарини продолжает в замешательстве молчать) Значит, так оно и есть. (все более кокетливо) И стало быть, вы увидите лет через семь, как я раздобрею из-за пристрастия к еде, и уже не будете смотреть на меня, как сейчас. Все, я умолкаю, давайте приступим… (некоторое время они едят молча, посматривая друга на друга, потом королева не выдерживает) Странно, у меня сегодня совсем нет аппетита. Что бы это значило? Да подайте же вы голос, прелат! Ну, хорошо, тогда буду говорить я. Мои дуэньи в детстве приучали меня к тому, что я не должна много есть, смеяться, бегать, играя со сверстницами. Они приучали меня носить жесткие платья с каркасом из китового уса и волочащимся шлейфом. Я завидовала простолюдинкам и мечтала жить среди них. Но меня, испанскую инфанту, сосватали за французского дофина и отправили сюда, в Париж, в эту безбожную по сравнению с моей родиной страну. Боже, зачем я вам это рассказываю? Я читаю в ваших глазах, что вы знаете обо мне больше, чем я сама. Тогда скажите, что будет дальше. Когда закончатся мои мучения?
Мазарини (осмелев). Я думаю, не раньше, чем лет через семь, ваше величество.
Анна. О, как вы жестоки, прелат. С какого потолка вы взяли эту цифру? Неужели с моих же слов? Это дерзость. Хотя, возможно, вы прикинули, сколько осталось жить двум известным особам. Неужели это не произойдет раньше? Как жаль. А нельзя это ускорить? Понимаю, все в руках Господа. Что ж, буду молиться еще усердней, чем это делаю сейчас.
Мазарини. Я наслышан о вашей набожности, ваше величество.
Анна. Теперь вы будете думать, что я молюсь только об одном… Но это не так. Я прошу Господа дать мне силы. Вы даже не представляете, как это тяжело – жить в стране, которая воюет с твоей родиной, постоянно находиться под подозрением в передаче каких-то секретов… Вот и сейчас… Думаете, я уверена, что меня никто не слушает, кроме вас? Напротив, я уверена как раз в обратном. И это будет длиться еще семь лет? Я потеряю сон, буду еще больше есть и начну полнеть.
Мазарини (он растроган и не может этого скрыть, говорит по-испански). Su Majestad!
Анна. Qué clase de Majestad es si no depende de ella?
Мазарини. Perdóneme por la audacia, su Majestad ... sus tormentos terminarán antes de los siete años.
Мазарини (по-французски). О, матерь божья, что это со мной. Я уйду, не вручив подарки. (вынимает из карманов камзола флакон духов и перчатки, с поклоном протягивает Анне).
Анна. О! Как вы узнали? Мои вкусы - государственная тайна. (примеривает перчатки) Надо же, мой размер! Как вы угадали? (после короткого колебания) Позвольте же отблагодарить вас по достоинству. Люблю транжир.
Анна снимает перчатку и протягивает руку Мазарини, тот с плохо скрываемой пылкостью припадает к ее руке. Оба взволнованы.
Анна. Всегда рада видеть вас, прелат.
1661-й год, Покои Мазарини
Эльпидио. Вы заговорили по-испански, причем на родном для королевы кастильском диалекте. В этом был какой-то расчет? Надеялись, что это сблизит вас? Что она вам ответила?
Мазарини. Слишком много вопросов об одном и том же. Она сказала: какое она величество, если от нее ничего не зависит?
Эльпидио. А вы в ответ?
Мазарини. Я сказал: простите меня за дерзость, ваше величество… Ваши мучения закончатся раньше, лет через семь.
Эльпидио. Очень интересно. Почему такой большой срок? Вы не надеялись сделать свою карьеру раньше, чтобы оказаться рядом с королевой. Вы влюбились в нее?! Ну, конечно. Вы не могли не влюбиться. Королева была несказанно хороша. Ярко-голубые глаза. Точеный с горбинкой нос. Чувственные губы. Рыжевато-белокурые волосы. И удивительно белая, прозрачная кожа. Говорили, что когда она пила красное вино, было видно, как оно растекается по ее сосудам. Ее тончайшая кожа терпела только белье и одежду из батиста. Должно быть, у вас кружилась голова, когда вы смотрели на нее. Потому и теряли дар речи.
Мазарини. Ты говори, да не заговаривайся, Эльпидио. Каков нахал, однако. Я всего лишь испытал величайшую потребность послужить Франции и ее королеве. Остальное – твои непристойные бредни.
Эльпидио. Ваше преосвященство, зачем вы отказываете себе в обычных человеческих чувствах? Или это такая привычка - думать одно, говорить другое, а делать третье?
Мазарини. Такое бывает, когда обычный человеческий ум под влиянием обстоятельств становится умом государственным. А вместе с умом такими становятся и чувства. Это не дано понять простому смертному.
Эльпидио. И слава богу, монсеньер. Слава богу, ибо такой человек уже не человек, а какой-то механизм, который порой только хочет обратно стать человеком, но уже не получается. Разве не так? Вы хотели бы сейчас, у края жизни, поговорить с королевой просто по-человечески? Наверное, хотели бы. Но я могу понять, что вас останавливает опасение, что она-то не у края жизни, а значит – зачем ей эта ваша простота?
Мазарини. Ты утомил меня, Эльпидио. С меня довольно, прочь с глаз, развязный щелкопёр. (после паузы, когда Эльпидио готов удалиться). Впрочем, нет. Давай продолжим. Я взял себя в руки.
Эльпидио. Итак, вы вернулись во Францию через семь лет. Почему не раньше? Этот срок ставит под сомнение ваше чувство к королеве. У вас появилось другое увлечение?
Мазарини. Опять ты за свое. Не мельчи меня, Эльпидио.
Эльпидио. Кажется, я понял. Вы хотели вернуться в Париж уже известным всей Европе героем-миротворцем. Как же вас ласкали газеты, когда вы привезли Испании и Франции мир прямо на поле боя. Вы скакали на коне и кричали, размахивая бумагой: «Мир! Остановитесь, мир!» Это было не только очень эффектно, артистично. Все в Европе сразу поняли, как для вас на самом деле важен мир. Ведь вы были не на сцене, а в гуще боя. Вы очень рисковали, но вы не могли допустить, чтобы кто-то сложил голову, когда с вашей помощью уж был заключен мир. Должно быть, эта сцена снилась вам много лет, и не только вам. Считают, что этим поступком вы излечили королеву Анну от тоски по Бэкингему, и смогли предстать перед ней в лучах славы. Женщины так любят победителей. А победили не Испания и не Франция - победили вы, как дипломат. (после паузы) А сейчас, простите, я задам вам прямой бестактный вопрос, ваше преосвященство. У вас были женщины все эти семь лет? Молва не называет ни одного имени, и я теряюсь. Как такое возможно? Вы тщательно скрывали свои связи, чтобы слух о них не дошел до королевы? Или вы так были захвачены поисками мира - то там, то сям? Горела вся Европа. Вам было в то время слегка за тридцать. И после вашего триумфа газеты раскопали в вашей предшествующей биографии… В ранней молодости у вас были связи даже с замужними матронами… То есть вы были способны на безумства, и вдруг такое семилетнее благочестие. Не вынуждайте потомков мучиться этой загадкой.
Мазарини. Ты на самом деле такой романтик, Эльпидио, или только лицедействуешь? Запустил в небо свои вопросы и будь доволен, что ты еще здесь, а не за порогом. Давай о чем-нибудь другом. Но заметь на будущее: если ты чего-то не знаешь, это вовсе не означает, что этого не было. Какая каналья сказала тебе, что я жил те семь лет монахом? Как ты можешь верить в такую идиотскую клевету? Или ты спровоцировал меня, чтобы у меня вырвалось такое признание?
Эльпидио. У меня другой ход мыслей, монсеньер. Все эти годы королева Анна не давала поводов для пересудов. Уж как только не склоняла ее к адюльтеру неугомонная герцогиня де Шеврёз, пуританское кастильское воспитание королевы брало верх. Конечно, здесь куда уместней было бы говорить о ее супруге Людовике ХIII, вынуждавшем ее тосковать и мучиться. Я имею в виду муки королевы, которая хочет, но не может дать престолу наследника совсем не по своей вине.
Мазарини. И опять у тебя неточные сведения, Эльпидио. Был один повод. Да и как не быть! Бедная Анна, сколько ей пришлось претерпеть. И от короля, и от двора, и от черни. А что знает о ней народ? Он не знает даже, какого цвета ее глаза. Одни говорят, черные, другие – голубые. Откуда же им знать, что у их королевы в голове?
Эльпидио. Но потом… Что же случилось потом? Монаршая чета была так далека друг от друга целых двадцать три года - и вдруг… И вдруг неожиданно на свет появляется сначала один сын, потом другой.
Мазарини. Запомни и запиши большими буквами. Для королевы Анны государство выше личных чувств. Так она воспитана. А в те злосчастные годы ей приходилось в муках выбирать, какое из государств поставить выше, Испанию или Францию. И как только она родила Людовика, вопрос этот отпал сам собой. Она стала француженкой. И тогда я должен был оказаться рядом, чтобы помочь ей воспитать сына, Людовика ХIV. Я чувствовал, что смогу сделать это для королевы, для Франции. В этом я чувствовал свое предназначение.
Эльпидио. Но вышло все несколько иначе.
Мазарини. Так было угодно королеве. Но довольно на сегодня.
Эльпидио. Монсеньер, вы не будете против, если завтра к нашей беседе присоединится мадам Шеврёз?
Мазарини. Что ты сказал? Я не ослышался? Мадам Шеврёз в Париже? С высочайшего дозволения, надеюсь? Ей не терпится плюнуть на мою могилу?
Эльпидио. Нет, она будет не здесь, а на сцене суда истории.
Мазарини. Что ты опять задумал, несносный Эльпидио?
Эльпидио. Вы не заскучаете.
Эльпидио с поклоном выходит.
Мазарини (оставшись один). Я всегда был в состоянии плести до десяти интриг одновременно. А он хочет меня переиграть один на один. Самонадеянный хитрец, я оставлю его с носом. От его записок обо мне читателя будет тошнить. Но в то же время читатель будет понимать, что эта скука целиком на его совести. Хотя, скорее всего, никакой биографии он не напишет. Это всего лишь предлог, чтобы развязать мне язык. Боже милостивый, дай мне сил вывести этого проходимца на чистую воду!
1661-й год, ПАРИЖ
Сцена разделена пополам: покои кардинала Мазаринии апартаменты герцогини Мари де Шеврёз.
Эльпидио беседует одновременно с кардиналом и бывшей фрейлиной Анны Австрийской, находящихся в разных местах.
Мари де Шеврёз. Интересную же вы отвели мне роль, Эльпидио. Кем только я не была… Если мне не изменяет память, в роли свидетельницы тоже приходилось выступать. В том числе против самой себя. Боже, неужели мне предстоит снова пройти через это?
Эльпидио. Герцогиня, вам предстоит изобличить кардинала Мазарини в его попытках исказить ход исторических событий или что-то утаить. Если ваше сегодняшнее отношение к кардиналу не позволяет вам сделать это, скажите прямо.
Мари де Шеврёз. Спрашивайте.
Эльпидио. То есть, у вас нет к кардиналу предвзятого отношения?
Мари де Шеврёз. У женщины моего положения не может быть непредвзятого отношения к людям такого круга. Вы уж потом сами отшелушите зерна от плевел. Спрашивайте, молодой человек, если вы действительно представляете шуточный суд истории. Спрашивайте, я уже на сцене вашего балагана.
Эльпидио. Начну с главного. Даже сегодня многим людям кажется странными и невероятными отношения между двумя кардиналами, Ришелье и Мазарини. Все говорит том, что они должны были соперничать, ненавидеть и уничтожать друг друга, а они… Ну, что я буду объяснять?
Мари де Шеврёз. Наше время – время женщин, играющих мужчинами, и мужчин, которые наивно уверены, что играют женщинами. И этим сказано очень многое, если не все. Но если вам невдомек, я продолжу.
Эльпидио. Многообещающее начало.
Мари де Шеврёз. Грубовато льстите, Эльпидио, ну да ладно. Я и без ваших поощрений скажу все, что думаю. Не будь Арман Жан дю Плесси любовником Марии Медичи, он никогда не стал бы и кардиналом Ришелье. А без Анны Австрийской не было бы и кардинала Мазарини. Но если спросить его самого, он наверняка выскажет другую точку зрения.
Эльпидио. А мы узнаем прямо сейчас. Что скажете, ваше преосвященство?
Мари де Шеврёз (увидев Мазарини). О, как интересно!
Мазарини. А я, пожалуй, соглашусь с герцогиней. Это в самом деле так. Наш век – век на удивление слабых вертопрахов. Мне часто становилось смертельно скучно, и тогда я садился за карточный стол.
Эльпидио. Скучно? Даже с кардиналом Ришелье?
Мазарини. Даже не пытайся поссорить меня с его тенью, Эльпидио. Ришелье – гигант среди ничтожеств. Я до сих пор благоговею перед ним. В таком слабом теле столько силы и отваги духа, столько проникновенной мысли… Это самый великий политик Европы.
Мари де Шеврёз. Ах, не смешите меня, великодушный Мазарини. Посмотрела бы я на вашего Ришелье, если бы вы сошлись с ним в политической драке, возвысившись до его уровня. Потому он и приближал вас. Он всех держал поближе, кто был ему опасен, в настоящий момент или в перспективе. Вы не слышали скрежета его зубов, когда он видел, как вы смотрели на королеву Анну, и как она смотрела на вас? Не слышали? Что у вас со слухом?
Мазарини. Я слышал только биение его политического сердца. Вы что-нибудь об это знаете? У хорошего политика не бывает человеческого сердца.
Мари де Шеврёз. Ну, вот видите, какой вы хамелеон. Вы так и умрете, не сознаваясь в чем-то, даже самому себе. Как можно было выиграть хоть одну политическую схватку с таким опасным политическим животным?
Мазарини. Не уважаете вы мужчин, герцогиня. Но это меня не удивляет.
Мари де Шеврёз (в сторону Эльпидио и зрителей). Низкородный выскочка, он намекает на мои светские увлечения. Вот наглец! Он забыл, что я герцогиня.
Мазарини. Ваши увлечения, графиня, были всего лишь ловкой приманкой, на которую клюнул даже кардинал. Хотя, возможно, он тоже при этом что-то выгадывал. Не так важно, что вас какое-то время сближало. Важно то, сколько раз он мог отправить вас на плаху, но не сделал этого.
Мари де Шеврёз. Снова намек. Таков стиль наших кардиналов.
Мазарини. Слова в лоб у французов только в памфлетах.
Эльпидио. Герцогиня, позвольте мне провести допрос вашего визави без вашего участия.
Мари де Шеврёз. Да ради Бога.
Эльпидио. Ваше преосвященство, чему вы научились у кардинала Ришелье?
Мари де Шеврёз (не дает Мазарини ответить). Начиная с 1632 года, папа УрбанVIII не раз предлагал ему принять сан ради продвижения по служебной лестнице, но Мазарини отказывался. Он уже тогда строил планы в отношении набожной королевы Анны. Иначе чего ради было мешать своей же карьере? Мистически дальновидный прохвост! Не слезайте с него, Эльпидио. Пусть хоть сейчас признается!
Эльпидио. Итак, монсеньер…
Мазарини. Главное, что я уяснил для себя из опыта жизни Ришелье, это то, что мне лучше стать не духовным, а светским кардиналом. Но…
Мари де Шеврёз. Сейчас он скажет, что это никак не связано с его чувством к Анне. Не верьте, Эльпидио. А что касается мистических надежд Мазарини, то я вспомнила. Как он мог предвидеть, что Людовик ХIII долго не протянет? Да очень просто. Астрологи предсказывали монарху близкую смерть. А еще… Ну, конечно! Анна готова была выйти за Гастона… при живом муже. Кто Мазарини по сравнению с родным братом короля?!
Мазарини. Графиня де Шеврез всегда была невозможной. Мне нужно перевести дух.
Эльпидио. А вы, герцогиня, не хотели бы отдохнуть?
Мари де Шеврёз. Нет уж, я продолжу. Спрашивайте, Эльпидио! И пусть восторжествует справедливость! Только в следующий раз наденьте мантию и шапочку.
Эльпидио. А почему нет, герцогиня? Играть, так играть. Но тогда вам придется называть меня - ваша честь.
Мари де Шаврёз. Меня не убудет. Мне осточертел наш жеманный век. Моя надменная французская душа требует простоты.
Эльпидио. Вы ее получите, мадам.
1661-й год. Покои Мазарини
Бернуини. Прохвост Эльпидио, господин.
Мазарини. Похоже, черт зазевался. Отвлекся на других. Проси
Эльпидио. Доброе утро, монсеньер.
Мазарини. Ты никогда не задумывался, Эльпидио, почему предсмертные боли мучают человека больше ночами, чем днем? Ну, да зачем тебе мысли об этом? Ночь для больного - репетиция смерти, Эльпидио. Вот я и репетировал сегодня в очередной раз. Так что слова «доброе утро» имеют для меня совсем другое значение. А ты пришел, конечно, снова меня мучить. Валяй. Это меня отвлекает.
Эльпидио. В таком случае, позвольте задавать вам такие вопросы, которые еще больше будут отвлекать вас от болей? Давно уже ни для кого не секрет, что вы были в молодости особо доверенным агентом папы…
Мазарини. Запомни, Эльпидио. Особо доверенным агентам высокопоставленные конфиденты как раз меньше всего верят. Ну что же ты молчишь, продолжай.
Эльпидио. Я сбился с мысли, монсеньер.
Мазарини. Хочешь сказать, что это я тебя сбил? Все наоборот. Я навел тебя на мысль. Ты хотел сказать банальность - я ответил откровением. Пора бы уже понять: я отказался от исповеди, но не могу противиться тяге к свойственной человеку предсмертной искренности. Отчасти ты заменяешь мне исповедника, Эльпидио, что у тебя с мозгами? Хорошо, соберись с мыслями, а я пока продолжу то, что рвется из души. Охота за секретами так же вечна, как сами секреты. Одни секреты помогают разжигать войны и побеждать в них, другие – примирять враждующие стороны. Есть тысячи других тайн, но эти – главные. В Римском колледже, где я отмучился восемь лет, была масса ненужных дисциплин, но там очень хорошо преподавали историю, и особенно историю врагов Рима, среди которых главным был Карфаген, где родители ради победы над нами, римлянами, приносили в жертву Молоху своих лучших детей. И я поклялся себе еще в те годы, что никогда не буду служить Молоху войны, а напротив – буду воевать против него, даже… даже… ценой предательства.
Эльпидио. Вы предавали папу?
Мазарини. Да, в тех случаях, когда он отступал от роли высшего арбитра и поддерживал сильнейшую враждующую сторону, ставя в униженное положение другую. Пусть я попаду в ад, но я в этом признаюсь. Да, я мешал папе.
Эльпидио. Так вот почему он держал вас семь лет в черном теле!
Мазарини. Да, с 1632 по 1639 годы. Только я называю это иначе. Понтифик заставлял меня грызть удила.
Эльпидио. О, я наконец-то вспомнил… Я хотел сказать, что если бы вы были особо доверенным агентом папы, мог ли он тайно, инкогнито посылать вас во Францию? Хотя бы раз?
Мазарини. Да, и непременно в 1637 году.
Эльпидио. Точно, как вы угадали?
Мазарини. Ну, ты как малое дитя, Эльпидио. Смышленое жестокое дитя, у которого все хитрости наружу. Всё просто в твоем вопросе, если учесть, в каком году родился наш король.
Эльпидио. Что ж тут странного, если он открыто называет вас отцом?
Мазарини. Жаль, что мне приходится говорить тебе банальности. Отец – не тот, кто породил, а кто выковал характер и принципы. Женщины живут чувствами, мужчины должны жить принципами. Хотя августейшие женщины тоже должны жить еще и принципами. Иначе они превращаются в подобия герцогини де Шеврёз.
Эльпидио. Все это всего лишь слова. Правильные… но слова.
Мазарини. Считаешь… что я неискренен с самим собой?
Эльпидио. Именно так, монсеньер. И, если позволите… давайте вернемся к этой теме позже.
Мазарини. Подготовишься и будешь ловить меня? Ну-ну.
Эльпидио. Я бы только отметил противоречие в ваших словах, которое прозвучало минутой раньше. Вы всегда желали добра Франции, когда на нее наседала испанская корона. Но вы никогда не поддерживали Испанию, когда Габсбургам становилось плохо. Я спрошу прямо. Как вы стали таким ярым франкофилом, монсеньер? Чего ради?
Мазарини. Спроси уже совсем прямо, в лоб. Кто на меня так повлиял?
Эльпидио. Уже спросил.
Мазарини. И ты думаешь, я буду наводить тень на плетень? Вот дурашка! Конечно, Ришелье.
Эльпидио (разочарованно). Вот даже как!
Мазарини. А ты думал, я за юбку уцепился? Вот в этом весь французский ум. Шерше ля фам. Шерше ля фам. Хотя… первое, чем поразили меня французские мужчины, это способностью к нежной мужской дружбе. Без всяких фиглей-миглей. Во время первой нашей встречи с кардиналом мы проговорили допоздна, и он предложил мне остаться в его кабинете. По правде говоря, я стушевался. Но принял приглашение, положив рядом шпагу. Однако ничего не случилось, мы продолжали обсуждать будущее Европы... И только утром я узнал, что спал на скамье секретаря кардинала. Мой старший друг Ришелье имел привычку вставать среди ночи, чтобы что-то продиктовать. Эх, Эльпидио, многим, очень многим не понять, какое это наслаждение – говорить с конгениальным человеком, поверять ему мысли, которые хранишь в себе, как в сейфе казначейства, и брать на хранение его мысли, строить совместные планы и потом их осуществлять, и этим жить.
Эльпидио. И вас не смущало, что на совести Ришелье не одно убийство?
Мазарини. Если ты толкуешь о Бэкингеме, то я поддержал кардинала. Поделом провокатору. Если бы у меня был такой же агент, который мог заколоть этого жалкого псевдолюбовника, я, пожалуй, поступил бы, как кардинал. Весь мир должен знать, что ждет того, кто попытается унизить Францию.
Эльпидио. Как интересно! Похоже, в вашей ненависти к Бэкингему есть что-то личное. А у вас ни разу не шевельнулось подозрение, что кардинал велит и вас укокошить?
Мазарини. А мотив? Ах, вот вы о чем? Так я же только что сказал о мужской дружбе. Она щедра. В ней нет места для коварства и даже малейшей лжи.
Эльпидио. И даже для ревности?
Мазарини. Конечно. Какая мелочь эта ревность в дружбе настоящих государственных мужей!
1661-й год, ПАРИЖ
Сцена разделена пополам: дворец герцогини Мари де Шеврёз и покои Мазарини.
Эльпидио в мантии и шапочке судьи входит в покои герцогини. В это же время Бернуини помогает Мазарини сесть в кресло.
Мари Де Шеврёз. Вы неподражаемый шут, Эльпидио. Как жаль, что вас не было во времена моей молодости. Вы умеете развлекать. Вы очень пришлись бы ко двору Людовика ХIII, где мы часто пребывали в замешательство от нелюдимости монарха. Этим вы напоминаете мне Мазарини. Тот тоже был ловок в веселом разговоре.
Эльпидио. Боюсь, сегодня я буду не очень-то ловок. Роль, знаете ли, мадам, такая.
Мари де Шеврёз. Да будет вам, нашли чем напугать.
Эльпидио (садясь за стол герцогини). Займите свое место, герцогиня.
Мари де Шеврёз. Я, конечно, сяду, уговор есть уговор, но подайте даме стул.
Эльпидио с неохотой ставит перед герцогиней стул, она церемонно садится.
Эльпидио. Итак… (лицо его не предвещает ничего хорошего)
Мари де Шеврёз (ее лицо говорит о решимости принять любой вызов). Итак…
Эльпидио. Для начала, герцогиня, я бы напомнил зрителям судебного заседания некоторые вехи вашей преступной биографии.
Мари де Шеврёз. Зачем?
Эльпидио. Обращайтесь ко мне – «ваша честь».
Мари де Шеврёз. Вот скоморох! Ну, да ладно. Зачем вам моя скромная особа, ваша честь? Посвятите меня в ваш замысел, чтобы я была точна в ответах.
Эльпидио. Вы интересны суду ровно постольку, поскольку были первой фрейлиной королевы Анны. Поведайте суду, какую роль играла королева Анна в заговорах против законного мужа своего, Людовика ХIII.
Мари де Шеврёз. О, это долгая, многолетняя история, боюсь наскучить, ваша честь.
Эльпидио. Вопрос задан - отвечайте же, мадам.
Мари де Шеврёз. Свидетельствую, как наперсница королевы, которой она поверяла свои самые сердечные тайны. Одно время королева позволила уговорить себя и готова была родить наследника от родного брата короля Гастона-Месье.
Эльпидио. При живом муже?
Мари де Шеврёз. Точно так, ваша честь.
Эльпидио. Что скажете, монсеньер?
Мари де Шеврёз. А что может сказать мужчина, ослепленный любовью? Он думает, что королева Анна ответила на его чувство, а она… Ручаюсь, она до сих пор грезит Джорджем Бэкингемом. Однажды, протанцевав с ним весь вечер, она в своей опочивальне сжала меня в объятиях и шептала мне нежности, и целовала меня, называя меня Джорджем, как безумная. Ну чего вы хотите? Испанка!
Мазарини (с трудом сохраняя спокойствие). Возвращаюсь к обсуждаемой теме. Ватикан понимал королеву, входил в ее положение. Королева была воспитана в том духе, что государство превыше всего. А французскому престолу нужен был наследник, как условие стабильности власти.
Эльпидио. Мадам, вы не открыли для истории самой важной подробности, которая может пролить свет на личность Анны Австрийской. Была ли она хотя бы раз близка с Джорджем Бэкингемом?
Мари де Шеврёз. Однажды ночью, во время прогулки по парку Анна приказала свите отстать. Наверно, ей хотелось только поцелуев, но наглый англичанин повалил ее на траву и стал задирать ей юбки, пытаясь овладеть королевой. Но, бедолага запутался в юбках и перегорел, не утолив страсти влюбленной женщины. Когда я подошла, королева безутешно рыдала.
Мазарини. Суд истории накажет вас, герцогиня.
Эльпидио. Герцогиня, по сути вы признали свое соучастие в заговоре с целью сместить Людовика ХIII и заменить его родным братом Гастоном Орлеанским. Теперь к вам вопрос, монсеньер. Что предлагал французскому двору папа в решении проблемы престолонаследия? Между 1632 и 1639 годами вы наверняка знали о его консультациях с королевой-матерью, Марией Медичи и Ришелье.
Мари де Шеврёз. Только не делайте вид, что вы не знали, как хотел решить эту проблему кардинал Ришелье.
Эльпидио. И как же, мадам?
Мари де Шеврёз. О, проще некуда. Он осторожно, методично подводил королеву к мысли, что Франция не испытает потрясений только в одном счастливом случае – если она, королева Анна, родит наследника престола от него, кардинала. О том, как Ришелье обхаживал Анну, при дворе знали даже конюхи. Но разве Мазарини скажет «да»? Все он знал. Я даже уверена, что идея Ришелье не была для него такой уж сумасбродной. Спустя годы нетрудно было догадаться, что он сам вынашивал подобный план. Ришелье и Мазарини – два сапога пара. Любили одну женщину. Правили оба по 18 лет. Ненавидели одних и тех же врагов. Развели шпионов, как нигде в Европе.
Эльпидио. У меня были точно такие же подозрения, герцогиня. Но выяснилось, что прелат Мазарини не пересекал границу Франции в 1637 году, за девять месяцев до рождения Людовика ХIV.
Мари де Шеврёз. На чем основана эта информация? Поверили Мазарини на слово? Еще одно подобное идиотское утверждение и я уйдут с вашего спектакля.
Эльпидио. Суду требуется время для обдумывания дальнейшего расследования. (вынимает из кармана молоток и бьет им о стол)
Мазарини. Не надо ничего обдумывать. В ноябре 1637-го года король заболел дизентерией. Несмотря на то, что болезнь заразная, Анна преданно ухаживала за супругом, и он смягчился к ней. Пятого декабря он провел у нее всю ночь, а пятого сентября следующего, 1638 года родился Людовик ХIV. Ровно через девять месяцев, день в день!
Мари де Шеврёз. Не сам ли он придумал этот трогательный миф?
Эльпидио. Да, ваше преосвященство, как-то не очень убедительно.
Мазарини (в сторону). Кажется, я понял, какое у него задание. Ему поручили найти доказательства, что Людовик ХIV рожден от меня, простого смертного, а значит, не дан Франции самим богом. Происпанские силы в Ватикане задумали вызвать после моей смерти смуту в Париже.
ЗАНАВЕС
