После конкурса зэчек развели по локалкам, а московских гостей пригласили в релаксацию. Телевизионщики настроили камеры, журналисты приготовили диктофоны и фотоаппараты. Корешков предоставил слово члену коллегии Верховного Суда Попову.
Попов попросил ввести Каткову, Мосину, Агееву и Брысину. Женщины вошли, растерянно поглядывая на собравшихся. Кажется, только Каткова догадывалась, что именно сейчас может произойти.
- К нам поступило ходатайство газеты в отношении Катковой, - сказал Попов, - Но мы считаем, что следует получить хотя бы общее представление об осужденных Мосиной, Агеевой и Брысиной, справедливость осуждения которых также подвергается сомнению. Выслушаем и сотрудников колонии. От этого объективность нашего будущего решения только выиграет. На такое необычное рассмотрение приглашена пресса и иностранные наблюдатели.
Разбирательство проходило в форме обычного судебного заседания. Слева и справа от Попова сели еще два члена Верховного Суда. Каткова, Мосина, Агеева и Брысина заняли отдельный ряд стульев.
- Мы столкнулись с необычным фактом, - начал Попов. – Об освобождении Ларисы Катковой ходатайствует ее воспитательница капитан Ставская. Администрация колонии ее в этом не поддерживает. Скажите, Тамара Борисовна, какими мотивами вы руководствуетесь. И почему, на ваш взгляд, Катковой было отказано в положительной характеристике.
Ставская встала. Она заметно волновалась.
- Просто я лучше знаю Каткову – сказала она. – Я для того и поставлена, чтобы лучше знать своих подопечных. Мне надо либо верить, либо увольнять за профнепригодность.
Корешков поднял руку, порываясь что-то сказать.
- Подождите, подполковник, - остановил его Попов, - у вас еще будет возможность выступить.
- Я хочу только сказать, что приказ об увольнении капитана Ставской уже подписан, - быстро проговорил Корешков. – Мотивы: превышение полномочий, злоупотребление служебным положением, укрывательство преступления.
- Если это так, то ваши претензии к Ставской очень серьезны. Но в настоящий момент вы мешаете нам объективно понять ее позицию и тем самым оказываете давление на суд, - строго заметил Попов.
- Все нарушения режима, которые инкриминируются Катковой, никак не связаны с наркоманией, - продолжала Тамара Борисовна. - У нас очень активно работает оперчасть. Факты проноса в зону героина крайне редки. Как правило, о них становится известно заранее, и они пресекаются. Осмотрите тело Катковой. Ручаюсь, вы не найдете ни одного следа от укола.
- Возможно, нам придется это сделать, - вставил Попов.
- Единственное, по-настоящему грубое нарушение, которое Каткова допустила за последние пять лет, – ударила по лицу осужденную Брысину, нашу активную общественницу, - продолжала Ставская. - За что понесла строгое наказание – отсидела в пэкэтэ шесть месяцев. Все последующие взыскания были наложены на Каткову за нарушение формы одежды. То ее заставали без косынки, то в слишком короткой юбке. Считать, что это указывает на ее неисправимость, думаю, несправедливо. Могу согласиться, что она своенравна, непокорна и груба. Но это не означает, что она неисправима. Хочу также напомнить, что Каткова осуждена в колонии по ложному обвинению в подстрекательстве к бунту. То есть отбывает последние пять лет совершенно незаконно. За свое предыдущее преступление – кражу – она давно уже отсидела.
Попов посовещался с другими членами суда и строго произнес:
- Это не игрушечное разбирательство. Поэтому хочу напомнить вам, Ставская, что только суд может давать оценку тем или иным обвинениям. Пользуясь случаем, напоминаю также об ответственности за ложные показания. Теперь - слово администрации колонии.
Поднялась Жмакова:
- Я была воспитательницей Катковой до того, как отряд у меня приняла Тамара Борисовна. Когда меня спрашивают, как мне тогда работалось, первое, что у меня возникает перед глазами – это Каткова. Я никем так не занималась, как ей. А ведь их было у меня около ста человек. То ее ловили с теофедрином. То она с кем-то враждовала и нещадно дралась.
- Это вы написали о ней в дневнике наблюдений? – спросил Попов. – И процитировал. – Над самовоспитанием не работает. Рекомендовано вырабатывать у себя честность. Жизнь на свободе для нее в тягость.
- Да, это мои записи, - подтвердила Жмакова.
- А откуда такой вывод: жизнь на свободе для нее в тягость?
- Она сама сказала. Это ее слова.
Попов обратился к Катковой:
- Вы говорили именно так?
- Да, мне хотелось проверить чувство юмора у начальницы, - ответила Лариса.
- Вас действительно ловили с теофедрином? – спросил Попов.
- Это не наркотик, а обычное сосудорасширяющее средство, гражданин судья, - отвечала Каткова. – Но, как и чай, запрещается. Наверно, потому что поднимает тонус, настроение.
- Но теофедрин, насколько я знаю, входит в число запрещенных предметов, так?
- Так. Как и нижнее женское белье, предметы косметики.
- Вам не нравятся условия содержания осужденных, Каткова?
Со стороны могло показаться, что Лариса плохо представляет, что происходит, с кем она ведет диалог и как дорого может стоить ей не только каждое дерзкое слово, но даже ироническая интонация и выражение лица. На кону стояла вся дальнейшая жизнь. То ли она выйдет ли из релаксации свободным человеком, то ли все той же зэчкой. А дальше… Дальше маячила новая раскрутка, совершенно естественная при ее характере. Но Каткова тоже разбиралась во всех мельчайших оттенках человеческого поведения. Она видела, что нравится судье Попову, журналистам, иностранцам. Интуиция подсказывала ей, что именно дерзость и дает им основание видеть в ней личность.
Она ответила:
- Мне кажется, что люди, которые придумывают условия содержания, должны сначала испытать их на себе. Или хотя бы мысленно прикинуть: в какую сторону они могли бы на них подействовать.
- Вы хорошо формулируете свои мысли, - заметил Попов. – Тогда скажите, как бы вы посоветовали воздействовать на осужденных.
- Я бы не давала женщине больше двух лет.
- Почему именно такой срок?
- Потому что через два года зона начинает убивать в женщине женщину. А значит, убивает в ней человека.
- То есть в вас убит человек?
- В какой-то степени, да. Хотя я очень с этим боролась.
- А другие не борются?
- Я за других не ответчица, гражданин судья.
Попов полистал лежавшие перед ним бумаги и спросил:
- Каткова, сейчас вы отрицаете, что были зачинщицей бунта в колонии. Зачем же вы, пять лет назад, признали на суде свою вину в этом? Кто тянул вас за язык? Вы давали это показание вынужденно?
Лариса усмехнулась:
- Нет, гражданин судья. Показание было совершенно добровольным. Просто хотелось, чтобы эта канитель поскорее кончилась. В смысле, суд.
- Вам было так безразлично ваше будущее?
- Видимо, да.
- А сейчас?
- А сейчас я хочу к маме с папой.
Попов обвел присутствующих торжествующим взглядом.
- Значит, иногда нужен срок больше, чем два года?
- Если женщина рассуждает нелогично, то это вовсе не означает, что ее слова вообще лишены логики, - после секундного колебания отвечала Лариса. – Это только означает, что мужчине в этой логике не все понятно.
Это было уже слишком. Каткова переходила все границы. В другое время это стоило бы ей очень дорого. Но Попову было предписано продемонстрировать новое лицо российского правосудия. Поэтому ему пришлось сделать вид, что он перебирает лежащие перед ним бумаги, и как бы не расслышал последних слов Катковой.
Попов кивком головы велел Катковой сесть. И повернулся к начальнику колонии.
- Суд достаточно разобрался в обстоятельствах дела, по которому Каткова получила дополнительный срок. Хотелось бы только еще раз уточнить позицию руководства колонии. Что вы скажете, если мы примем решение о сокращении срока? Не вернется она к вам? Ведь ей, если она еще что-нибудь совершит, место только у вас.
Корешков поднялся с взволнованным видом. Прямой вопрос требовал такого же прямого ответа.
- Хотелось бы верить, что не вернется, - уклончиво произнес Николай Кириллович.
- То есть вы допускаете, что она снова может что-то совершить?
- Она наркоманка, – сказал Корешков. - И этим все сказано. Однажды наркоман – всегда наркоман.
Неожиданно руку подняла Жмакова. Судья кивком головы разрешил ей сказать.
- Так ведь она совсем недавно совершила кражу, - выпалила Жмакова. – Кто духи у американки украл? Она, Каткова! А кто эти духи потом спрятал? Тамара Борисовна.
Каткова и Ставская сидели ни живые ни мертвые. На них жалко было смотреть.
Мэри выслушала перевод Леднева и решительно поднялась:
- Это неправда, - выпалила она. – Я сама подарила духи Катковой.
- Это правда? – спросил ее Леднев, забыв, что надо переводить.
- Что она сказала? – спросил судья Попов.
Леднев перевел. И снова устремил вопрошающий взгляд на Мэри.
-Это так, Майк, - шепотом сказала американка.
Глаза Мэри были чисты, как у ребенка. И все же Михаилу показалось, что все не совсем так, как она пытается преподнести суду. Было еще что-то в той ситуации, когда она подарила Ларисе духи. Поди пойми этих женщин вот так, с лету.
Теперь уже лицо Жмаковой покрылось красными пятнами. Получалось, что она напрасно заподозрила Ставскую. И теперь ничем уже не докажешь суду безнадежную испорченность Катковой.
- Переходим к делу Агеевой, - сказал судья Попов.
Лена поднялась.
- Нам показалось удивительным, - сказал судья, - что вы Агеева участвуете в одном конкурсе с вашей потерпевшей Брысиной. Это само по себе говорит о том, что вы можете контролировать свои эмоции. Не буду скрывать, мы считаем, что вы получили непомерный довесок к основному сроку. Тем более, что ваша потерпевшая жива-здорова, а вы страдаете туберкулезом. Но нам опять-таки нужны доказательства того, что вы полностью встали на путь исправления. А у вас тоже есть взыскания. Интересно, что скажет воспитатель.
- Агееву нужно лечить в условиях свободы, - коротко высказалась Ставская.
Гаманец поднял руку. Судья ему кивнул.
- Агеева сама себе мешает выздороветь, - сказал опер. – На нее есть неопровержимый материал. Есть также свидетели, что она и присутствующая здесь Мосина воруют со швейной фабрики материал. В ближайшие дни Агеева будет этапирована в спецтубдиспансер, где ее делом займется следователь. Более подробную информацию, если потребуется, могу предоставить суду в конфиденциальной обстановке.
Попов недовольно покрутил шеей. Этот майор не внушал ему доверия. Но предъявляемые им обвинения делали дальнейшее разбирательство бессмысленным. И все же он спросил Агееву:
- Это правда?
- А что изменится, если я скажу, что это ложь? – спросила Лена. – Вы будете рассматривать мое дело?
- Мне очень жаль, - пробормотал Попов.
Агеева села на стул. Ее колотила дрожь. Мосина обняла ее, прижала к себе и что-то жарко зашептала на ухо.
- Брысина, - сказал Попов. – Не очень понятно, почему вы-то находитесь на строгом режиме? Активная общественница…
- Статья у меня страшная, гражданин судья. Убийство с особой жестокостью, - пояснила Брысина. – Мне по любому звонок сидеть – червонец.
- Но вы - активная общественница. Значит, на что-то надеетесь?
Валька пожала пышными покатыми плечами. Она привыкла слушаться власти. А властью в колонии были люди в погонах. Они говорили Вальке: будешь во всем слушаться и помогать нам, мы за тебя похлопочем. К нам прислушаются, скинут тебе часть срока. Вот она и слушается.
Опера завербовали ее еще в малолетке. Там она себя очень хорошо проявила. И к Гаманцу перешла как бы по эстафете. Это она докладывала, что Агеева ворует на фабрике материал. Правда, почему-то ни разу вовремя не подала сигнала. Ни разу не поймал Лену опер с поличным. Но это для него мало что значило. Это давало ему повод думать, что где Агеева, там и Мосина. Если Агеева ворует, то и Мосина не может быть чистой. Эта мысль была для него важнее, чем смутное подозрение, что Брысина просто
клевещет на Агееву, сводит с ней старые счеты.
Жмакова подняла руку:
- Можно я отвечу за Брысину? Она смущается. Как общественница, она не должна даже сомневаться, что администрация ей поможет. Ее помощь нам – самый верный показатель исправления. Это значит, оступившийся человек окончательно и бесповоротно порвал со своим прошлым.
Попов движением руки остановил майора Жмакову:
- Брысина жила в деревне. Убила отчима в состоянии аффекта. Причем тут прошлое? Она уголовников-то, наверное, первый раз здесь увидела.
- Ее сотрудничество с администрацией – показатель ее раскаяния в содеянном, - поправилась Жмакова.
Попов перевел взгляд на Вальку:
- Вы раскаиваетесь, Брысина?
Девка поморщилась и тяжко вздохнула:
- Ну, как вам сказать, гражданин судья. Конечно. Себе жизнь поломала, Толику. Это муж мой гражданский. Тоже сейчас сидит по хулиганке. Подрался маленько из-за меня же. А ему два года припаяли. Очень хочу досрочку заработать, гражданин судья. Никак нельзя?
- Подумать надо. А отчима, вами убитого, не жалко?
- А вот его, извините, нет, - отрезала Валька.
- Ну и как сама считаешь, есть смысл долго держать тебя здесь? - незаметно для самого себя Попов вдруг перешел на «ты». - Просто так спрашиваю. Мы тут хоть и члены коллегии Верховного Суда, и даже если бы захотели, не смогли бы прямо сейчас тебя освободить. Просто интересно.
- Держите, если нужна, - упавшим голосом ответила Валька.
Она не могла сказать прямо, что из-за своего стремления к досрочному освобождению угодила в капкан. Она только начинала приходить к этому страшному для себя выводу. Чем активнее она работает на оперчасть, чем убедительней показывает свое исправление, тем меньше заинтересованы опера, чтобы выпустить ее отсюда.
Но об этом втором ее лице никто даже не догадывался, включая Ставскую.
Тамара Борисовна попросила слова:
- Брысина, конечно, глупая еще, не очень развитая. Но вот кто точно никогда ничего такого не сделает, так это она. Помогите ей, у нее скоро ребенок будет.
Члены коллегии переглянулись.
- Очень интересно! – весело воскликнул Попов. – Каким способом тут у вас происходит зачатие? Воздушно-капельным?
Ставская в двух словах объяснила, что произошло, когда она возила Брысину на похороны матери. Присутствующие оживились. Даже Корешков и генерал изобразили улыбки. Только Жмакова и Гаманец сидели с каменными лицами.
…Перешли к Мысиной. Судья Попов попросил Фаину рассказать, чего она, собственно, добивается. В своем заявлении она туманно просила освободить ее от преследования оперчасти. При этом фамилии Гаманца не назвала.
Корешков, а потом и генерал – начальник ГУИНа - попытались вмешаться. Мол, жалоба Мосиной требует отдельного, закрытого рассмотрения. Но журналисты и представители юридической общественности, включая эмиссара «Международной амнистии» настаивали, чтобы Мосиной дали возможность высказаться. И судья Попов уступил.
Фаина коротко рассказала о своей истории. О завербованной матери, о себе, о своей попытке жить честным трудом, о подставной потерпевшей. Повисла долгая пауза. Даже на непроницаемом лице генерала отразилось что-то вроде сочувствия и удивления.
Он сказал:
- Я займусь этим делом лично. Прямо здесь, завтра же.
Этим заявлением генерал как бы пресекал все попытки получить от Мосиной более подробную информацию. Первыми это поняли журналисты. Они стали требовать, чтобы Фая назвала фамилию и должность своего мучителя. После секундного колебания Мосина указала на Гаманца.
Опер подскочил на стуле, будто его облили кипятком:
- Кого вы слушаете? Это рецидивистка-карманница. У нее шесть ходок, в смысле судимостей. Она вам такое наплетет! Никакая она не агентка. Что тут вообще происходит? Во что тут превращают колонию?
Возмущаясь, Гаманец смотрел на генерала, призывал его вмешаться и прекратить это безобразие. Но начальник ГУИНа и без этих призывов сидел багровый от возмущения. Только ему, главному тюремщику, нельзя было выдавать своих чувств. Напротив, он должен был выглядеть сейчас воплощением терпимости и показывать, что тюремная система в России становится под его руководством более открытой и человечной. К тому же он хорошо знал технологию оперативной работы. Мосина может сколько угодно заявлять о своем подневольном сотрудничестве с органами. Убедиться в этом журналисты все равно не смогут. Даже он, глава ведомства, не знает толком, где хранятся подписки осведомителей.
Судья Попов сказал:
- История Мосиной требует, тут генерал прав, специального внутриведомственного расследования. Я предлагаю довериться его слову.
Сидевшие рядом Мосина и Агеева со слезами на глазах смотрели друг на друга. «Теперь им обеим конец, - подумал Леднев. – Гаманцу ничего не стоит подложить им якобы украденный материал. Просто странно, что он до сих пор этого не сдалал».
- А сейчас, - продолжал судья Попов, - я должен огласить приговор по делу Катковой. Прошу тишины.
Призыв был излишним. Присутствующие ловили каждое слово на лету. Телевизионщики направили на Ларису свет юпитеров и камеры.
И вот, наконец, последние строки вердикта:
- С учетом вышеизложенного признать дальнейшее наказание Катковой Ларисы превышающим степень ее вины и сократить ей срок до отбытого, освободив из зала суда немедленно после оглашения настоящего приговора. Вы свободны, Каткова! – не без пафоса объявил судья Попов.
Лариса закрыла лицо руками, как это обычно делают победительницы конкурса красоты. Ставская стояла со счастливым лицом. К Катковой устремились журналисты. Девушка бойко отвечала на их вопросы. Леднев не сводил с нее глаз. Черт возьми, до чего ж находчива и умна.
Корешков протиснулся к Михаилу и сказал:
- Примерно через час у нас тут состоится небольшой банкет. А пока предлагаю закончить наш прошлый незаконченный разговор. Не возражаете?
