У Любы теперь всё есть. Мама, папа, бабушка, дедушка, белый попугай и белка в клетке.
Люба похожа на бельчонка — густые рыжие волосы собраны в хвост на затылке, само личико маленькое, с острым подбородком и крупными верхними зубами.
У Любы и повадки зверька. Войдет в класс, оглядится у двери, высмотрит свободное место — и прямехонько к нему. Сядет, соберется в комок и молча лепит.
«Девочка несколько лет провела в санатории, где не обращали внимания на общее развитие ребенка. Она не любит вспоминать этот период своей жизни», — написано о ней в анкете. Значит, она помнит свой «санаторий»! Раз не любит вспоминать, значит, помнит.
Кроме молчаливой диковатости зверька, пожалуй, ничто не свидетельствовало о прошлом неблагополучии. Но такое бывает у детей и не из дома ребенка.
Первые уроки показательны. Ты видишь, как дети, разгоняясь на стартовой площадке игры, набирают скорость и отрываются от земли. Их уносит фантазия. Разумеется, не то, чтобы до сих пор их воображение спало, а теперь проснулось. Просто оно получило направление, цель.
В одной с Любой группе — Авдий и Гордей. Они, умственно неполноценные дети, активно участвуют в строительстве «шоколадного» дома. Усыпают пуговицами пластилиновые брикеты — это будут стены дома из вафель.
Чтобы не прослыть белой вороной, Любочка тоже плющит пластилин — вырезает из него ровные квадратики.
Авдий и Гордей рвутся в бой, сами пытаются прикрепить к каркасу «стены», а Любочка складывает квадратики в крышку
Как ей помочь? Нужно, чтобы у нее получалось. Нужно, чтобы она убедилась в том, что делает все это не зря. Попробовала метод «полуфабрикатов» — предлагаю Любе целого человека с недостающими глазами, носом. Она долепливает — и уже не прячет своего человека в коробку, выставляет на обозрение.
Я знаю, что в доме ребенка дети работали с раскрасками. «Долепливание» — это почти то же самое, что и раскрашивание. Только там надо заполнить контур цветом, а здесь — дополнить форму до целого.
Задача ей знакома, она с ней справляется. Однако внутреннее безразличие ко всему, что происходит, не убывает. Все чаще ловлю себя на странном ощущении: словно я имею дело с достаточно оформленной оболочкой, внутри которой — пустота. Но это пустота не муляжа, а неназванных понятий, отсутствующих связей. Фридл в условиях концлагеря создала систему реабилитации детей средствами рисования. В чем заключалась реабилитационная педагогика Фридл? В налаживании внутренних связей ребенка с внешним миром, даже таким страшным, как концлагерь, — иначе можно сойти с ума.
На «полуфабрикатах» я проверила, как усвоен Любочкой прежний опыт, теперь моя задача — извлечь со дна ее души то, что ее гнетет, мучает, помочь выразить это «
Все, что было с Любой в первые пять лет ее пребывания в доме ребенка — засвечено, ушло в глубь подсознания. Но именно прожитая ею жизнь, иная, по сравнению с благополучной нынешней, еще держит ее в оцепенении. У Любы слабо работает вектор исследования и поиска, с помощью которого ребенок и осваивает мир. Значит, ее связи с нынешним миром еще слабы, едва намечены.
Есть такое понятие — теплохладность души. Равнонаправ-ленность души к полюсам добра и зла. Неустремленность ни к тому, ни к другому.
Прошел год. Она выросла и очень изменилась. Борис Никитич замечательно поработал с Любой. Теперь она поет, танцует. А главное, завязываются контакты с детьми. Уже есть и подружка, и мальчик, который ни шаг не отходит от Любы. Правда, она не проявляет к нему особой симпатии, но и не отталкивает его.
Развилось и воображение. Теперь Любочка умеет выражать в форме не только предметы, но и понятия. Например, дружбу.
Вот как она изобразила ее в глине. Почти целый урок размазывала глину по картону, утрамбовывала, чтобы вышло ровно-преровно. Я решила, что она готовит поверхность для рельефа. Нет. В самом конце урока она вылепила маленького человечка с большой головой, похожего на младенца с полотна Чюрлениса, рахитичного, большеголового. Посадила его в центре.
— С кем он дружит? — спросила я ее.
— Ни с кем, — процедила Люба.
Перед нами явление, не зафиксированное в науке: засвеченная пленка проявилась. Тема дружбы спровоцировала детей на многофигурные композиции, где все дружат со всеми, одна Люба на огромном пространстве картона, будто на выжженной земле, усадила крошечного малыша с отверстиями вместо глаз.
Следующим уроком после лепки была музыка. Загремели бубны и погремушки, а Любочка все сидела за столом.
Подружка позвала Любу, Люба отмахнулась.
Я похвалила ее за работу. Может быть, она этого ждет, оставшись со мной наедине?
Люба не отозвалась. А потом она встала и выкинула свою дружбу вместе с картоном в ведро с глиной.
— Плохая, — сказала она, — я другую слеплю, потом.
Этот поступок Любы — разрыв с прошлым, которое тяготит, угнетает ее. Пленка проявлена, отпечатана, фотография же уничтожена. Пришел час, когда Люба раскрылась, в первую очередь перед собой. Можно представить себе, какая борьба шла в маленькой девочке в течение тридцати минут. Она одержала победу, и теперь стало спокойнее за ее судьбу.
Толю К. усыновила балерина, вышедшая на пенсию. У Толи был
В отличие от Любы Толя попал не в большую семью, а в довольно беспомощные женские руки. Его связи не расширялись механически (Любе пришлось сразу определить свои отношения со всеми членами семьи, да и животными), а ограничивались отношениями: мама — сын. Самыми ответственными. Он явно был не готов к ним. И впал в летаргический сон. Возможно, от счастья. Но раскачать Толю оказалось много труднее, чем Любочку.
Целый год продолжалось это его гляденье в одну точку. После лета наметились первые сдвиги. Толя как бы вдруг начал воспроизводить все то, чем мы занимались прошлый год. Приставит к колбаске лепешку — гриб. Не зонт, не молоток — гриб. Свернутая колбаска — улитка без рожек. И песню вспомнил, что пели в прошлом году. Вспомнил, какие надо смешать краски, чтобы вышла зеленая.
Оглушенный судьбой ребенок медленно приходил в себя. Трудно было определить, какой он — добрый или злой, скупой или щедрый. Но что радовало — он рвался к нам, он готов был дневать и ночевать с нами. Пробуждение в том и состояло, что Толя теперь
И третья девочка — Вера. Зажатая, агрессивная, с явными признаками аутизма. Если с Любой и Толей можно было работать как с психически полноценными детьми, то с Веры нельзя было спускать глаз. То выльет ведерко с водой
В целях безопасности пришлось разъединить столы и рассадить детей по четверо. У нас с Верой был отдельный, свой столик.
Родители детей этой группы обратились с жалобой на Верину маму. Мамы и бабушки уничтожали взглядом несчастную молодую женщину. К тому же — незамужнюю. «Вот, взяла ненормального ребенка, и наши дети
Мать Веры безмолвно сносила недовольное жужжание, оправ-дывалась перед заведующей. Сама сирота, удочеренная в возрасте Веры, она знала, на что шла. С каким трудом заполучила Верочку!
Верина мать сызмальства тянулась к детям. Учительнице на продленке помогала возиться с первоклашками. Ее влекла к заброшенным детям память собственного детства: та, что стала ей матерью, тоже была одинока, работала нянечкой в больнице. Судьбы. Мы стали равнодушны к чужим судьбам.
К каждому уроку приходилось раздвигать столы, расставлять стулья. Мать Веры мне в этом помогала. Она не знала, как выразить признательность за то, что мы отстояли Веру, за то, что пытаемся ей помочь. Это тоже вызывало недовольство родителей.
Период агрессивности сменился периодом «слезным». Будто внутри девочки таял айсберг, и ее заливало слезами. Но постепенно Вера успокоилась, привыкла. Кстати, если не поощрять детей на «справедливый гнев», то они быстро перестают реагировать на странности чужого поведения, и от этого странности пропадают сами собой.
Рисунки Веры сохранились. По ним можно восстановить «историю болезни», проследить эволюцию девочки.
Из пластилина, положенного в морозильник, ничего не вылепишь. Его надо согреть, и он станет податливым.
Бездушный пластилин требует тепла. Что уж говорить о душе ребенка, которая в особо чувствительный период становления и «взрывного» развития томилась в колодках?!
Какими бы выросли эти дети, если бы они не попали в семьи? Если бы столько людей не двинулось им навстречу, не умерило их горе любовью и заботой?
Ваша Елена Макарова
