1 января 1995 года — 24 января 1996 года

1.I.95

Молодежь была возмущена, что премию Букер дали Окуджаве[1], этому «официальному» писателю, как написала «Независимая газета». На дне рождения у Гали была молодая драматургесса Мухина[2]. Она спросила: «А кто там был еще из претендентов?» Я сказал — Слаповский, Алешковский. «Да?!» — для нее они были тоже не молодежь и, может быть, даже официозные — печатаются, выдвигаются на премии… «На свете много есть чего…»

 

23.I.95

Ося Эппель не дождался, пока я прочту его эссе в «Московских новостях», и позвонил мне сам — «Я еще не прочитал». «Во, е* твою мать», — шутливо, но с раздражением воскликнул на это Ося. Я рассказал ему о рубрике «Так о чем это я?..» — «Напиши про меня». И рассказал, как он после тенниса мылся в душе, а рядом Лева Колодный[3] пел какую-то песню. «Неужели вы не знаете эту песню?» — намыленный, спросил он Осю. «Нет».

• У вас что, нет телевизора? Ее же часто исполняют…
• У меня нет телевизора.
• Тогда по радио.
• У меня нет радио.
• Это что, из принципов?
• И принципов у меня нет.

Неплохо.

 

31.I.95

Наконец зашел на репетицию к Мамонову. А до этого увидел вдруг на фасаде театра Станиславского: «Полковнику никто не пишет». Авторы спектакля: П. Мамонов, Бабицкий, В. Славкин». Не понравилось, но я это ожидал. Помню разговор с Петей по пути в аэропорт Франкфурт: на этот раз он решил не упустить авторство. Так и есть. Петя: «Это не случайно. Это соответствует истине. Бабицкий — не режиссер спектакля, если подходить строго. Ты — не автор пьесы. Автор пьесы следит за каждой репликой и не дает изменять текст. Мы — все вместе». Я аргументировал, что это неграмотно, это дилетантство, это студенческий театр, и призвал к солидной стереотипной бродвейской форме афиши. Тут Петя сказал: «Это я понимаю. Чтобы мы не начали оригинальничать раньше времени. Я убеждаем». На что я сказал, что настаивать не буду. Петя: «Скажи, если тебе это нужно для принципа или для других дел — я для тебя все сделаю». Насчет авторских у меня язык не поворачивается. Петя говорит «петушковым» языком — «главное, чтобы был спектакль». Right! Буду ходить на репетиции. У Пети получается интересно, но пока я молчу. Не перекомиковал бы…

 

10.II.95

Не спадает напряжение. Собственность в наших условиях только напрягает. Как я не привык за шесть лет к машине, так я не могу привыкнуть к тому, что имею две квартиры и одну надо продать. Проклятый характер! Бессонница. Могильный принцип: «Жить сегодняшним днем», — я мозгом понимаю, но никак. Сейчас немножко расслабился, но скоро (если все произойдет) снова напрягусь. Нет, ничего не получится с попыткой жить по-другому. «Нечего и начинать». Прав Жванецкий. Я слишком часто повторял эту фразу, вот она и свершилась…

Лана Гарон, новая завлитша Театра Станиславского, показала мне, «утвержденную» Мамоновым, программку спектакля. «Инсценировка В. Славкина. Авторы спектакля — П. Мамонов, О. Бабицкий». Х*й с ними! Ничего больше говорить не буду… Люся же, согласно своему характеру, сказала: «Вот они и будут получать 6%». Может, она права.

 

9.III.95

1 марта состоялась премьера «Полковника», а 28 февраля прогон. На репетициях было значительно лучше. Первый акт шел тяжело (вопреки репетиционным ощущениям). Второй лучше, лиричнее, чище, хороший финал. Но после первого многие ушли. Многое, что нашел Петя на репетициях (трогательность, юмор), ушло, потерялось. Васильев не закрепляет интонацию, рисунок, но закрепляет механизмы, вызывающие чувство. У Пети этого нет. Точно сказал Сукачев[4], но жестко: «Это уже не открывается рок-н-рольными отмычками». Зайцев ушел с криком: «Это шестидесятническая х*йня!» Провал налицо. На премьере 1-го Петя с Бабицким поменяли рисунок. Петя стал играть какого-то лешего, вампира. Он сказал: «Проблема одна: творческая личность и общество, и Полковник ее выражает так». Петя вырвал у аудитории реакцию — смех, используя контакт с залом. Кто-то что-то выкрикнул, Петя посмотрел туда и сказал реплику: «Ребята из портняжной мастерской — вот что меня беспокоит». Фаны грохнули и дальше пошло. Петя использовал все свои приемы. А в антракте сказал: «Да, видимо, я должен играть одну пьесу, один спектакль всю жизнь. Пишут же люди одну пьесу всю жизнь». Эдлис призывает меня дистанцироваться от этого спектакля. Нет. Я погожу. Не потому что я на что-то надеюсь, а должен отвечать, потому что сделал все абсолютно осознанно. А вот Дзисько понравилось! Будем на нее ориентироваться, как когда-то сказал Андрей Миронов Горину. Банкет был малоэстетичный. В уборной. Быстро, без любви, Мамонов заперся со своими «Звуками Му», пришел к третьей рюмке и на чьи-то слова о гениальности совершенно серьезно сказал: «Я ни при чем  — через меня идет». А уговаривая Янушкевича[5] на роль Сабаса в подмену пьянице Анисько[6]: «Я уговаривать не буду. Это звездное дело. Я о себе очень высокого мнения». Вот что мне всегда не хватало…

 

23.III.95

21-го после премьеры первый раз посетил «Полковника». Петя работает на разрыв аорты. Выжимает все. Но его старания стали более осмысленные и достойные. Не как на премьере — они хотят, я дам. В антракте, как мальчишка, обсуждает и обсуждает. В чем-то Васильев. Во всяком случае, есть вещь в себе, я имею в виду спектакль. Может нравиться или не нравиться, но вещь есть. Очень хороший финал первого акта. До сих пор не выверен финал второго. Петя придумал детективный «Берлинский» (шепот в плащах и последние фразы с «дерьмо» в телефон как шпионский доклад). После спектакля к нему зашел парень в пальто, подарил папиросу с травкой. Петя тут же выкурил. Когда говорили о мудрости и прелести последней фразы: «Боль такая, что кажется, отняли то, что и вправду было», Петя сказал о тюрьме и о том, почему он хочет убить петуха-надежду («чтоб перья летели»): «В тюрьме выживают те, кто кончает счеты со свободным миром. Все, воли не будет, никогда! А те кто, Солженицын пишет, хочет что-то в тюрьму пронести и как-то жить свободнее там, — те ломаются». Когда Петя увидел меня: «Рано пришел, приходи через месяц, — вот тогда мы сделаем спектакль. После премьеры я подумал: “Во, попал! Придется играть спектакль, которого нет”. Но сейчас я знаю, я его доведу. Через месяц, через два». Все же многие уходят после первого акта… Но, несмотря на оскорбления прессы, Петя не сломлен.

 

6.IV.95

Ездил в Одессу на «Юморину». Радость общения с ребятами омрачалась постоянно присутствующим комплексом несоответствия. Выступал в «жанре гостя». На последней пьянке у Литвака[7] Миша Жванецкий сказал: «Я очень рад, что ты здесь». — И ребятам: — «Он только переживает, что не выступает. — И опять мне: «Это уже никому не нужно». Пенсионер. Берут за заслуги. Рост[8]: «Когда еще ничего не было, Славкин за всех отдувался». Не надо больше ездить, не надо… Когда летели туда, нас посадили в Симферополе. Отмена рейса. Поселили в гостиницу, сраную, провинциальную. Миша: «Переходная стадия к каземату». И так, в ожидании машин на Одессу, мы посидели час за столом (собранным Кларой) и пообсуждали проблему отношений к молодым. Мы уже были близки к истине, когда пришли машины. Миша (потом): «Как хорошо, что мы застряли в этой гостинице! Не надо достигать истины, надо к ней стремиться и останавливаться в пяти шагах». Снежный переход на Одессу. Миша: «Привет от солнечной Москвы труженикам Одесского Заполярья!». 9 часов на шести машинах. А когда мы приехали, то узнали, что самолет уже прилетел из Симферополя. Миша: «Какие прекрасные идиоты».

 

30.IV.95

26-го был на «Полковнике». (Собственно, я приходил 18-го к концу спектакля, служебный ход был закрыт, постучался, вахтер сказал, что спектакля сегодня не было. Уже потом по телефону Оля сказала мне, что Петя сломал или вывихнул ногу, падая и кувыркаясь во время спектакля. «Он уже не знает, что делать, чтобы спасти дело»). Женя привел двух англичан. Администратор легко выписал мне пропуск на четверых — теперь уже ясно, что спектакль — не хит… опять увидел новое. Всю вторую половину 1-го акта Петя практически играет один. Выходит в черном костюме, персонажи стоят за ним, а он произносит за них все их коронные реплики. Делает он это неплохо, драматично, но… После спектакля я сделал замечания по поводу того, что из первого акта ушли линии почтальона (прежде всего), Дениса, Лужиной. Петя горячо согласился. Удивляюсь потому, что артисты Театра Станиславского не бунтуют — в спектакле они превратились в декорацию для Пети. Видимо, это следствие хронической спячки и потери всяческой актерской азартности. Петя: «Вот это ты видел окончательный вариант». В зале зрителей на две трети. Накачанные пивом 2–3 фана бешено аплодируют, на поклонах у авансцены что-то выкрикивают, как на концерте. Бабицкий напряженно спокоен, Денис, кажется, скис… Мне обидно, что я выступил вместе с симпатичными мне ребятами, компанией, когда она потерпела сокрушительное поражение. И я не могу не думать, что это мой рок, а, может быть, я им эту неудачу и принес…

 

10.V.95

И опять приехал Вася. Эдлис рассказывал, что читал интервью в «Известиях». Вася сказал там, что едет с неохотой, что не хотел бы после пенсии жить в России, а где-нибудь в Европе. Правда, Эдлиса надо проверять. Но у Беллы, где мы вчера встречались, Вася сказал, что «девочки»[9] рассматривают вариант с продажей квартиры[10]. Я: «Ты же хотел тут проводить время?». Вася: «Но время можно проводить и в маленькой квартире». Я сказал ему, что мне понравилась «Сага». Вася: «Да, некоторым нравится». Хорошая фраза про Валю Никулина, который по сравнению с прошлым Васиным приездом приободрился: «Быстрый на ногу старичок». Может быть, я мнителен, но что-то в его отношении изменилось. Большинство времени он проводил с Поповым. Потом с ним и с Мессерером куда-то они собирались, и я оказался за бортом. Но может быть, мне все это показалось. Да и к тому же Вася сказал, что утомлен «вниманием к себе». Понятно.

 

18.V.95

Нина: «По утрам я читаю Библию. Сегодня прочитала ПРЕДОСТЕРЕГАЮЩИЕ строки: “Строящие дом за чужой счет собирают камни на свою могилу”». М-да…

 

18.VII.95

Приехал Фридрих. Он — член жюри Московского фестиваля[11]. Сразу же вчера позвонил. Поселили в «Савое»[12]. «Ну как, тебе нравится Москва? Я уже полюбил Берлин, особенно после объединения. Первое время было шумно, а теперь хорошо. Я твой телефон узнал у Риты. Тебе что, дали квартиру? Сами построили! С чего вы тут живете? Член жюри — это работа. Если мне не нравится фильм, я ухожу, а тут я должен смотреть до конца. Ты будешь смотреть открытие по телевизору, а я буду душиться в галстуке».

Сегодня позвонил опять. «Я хочу купить себе рыбных консервов, они тут дешевые. Вообще, что вы тут плачете — у вас все дешево. Сосиски дешевые, очень хорошие, осетрина…» Я: «Фридрих, но зарплата 50$». — «Почему? Уборщица получает 100 марок, я видел объявление». Я: «Так это 100 марок». — «Да…» Завял. Потом: «Я перед отъездом потерял 100 марок. Они, сволочи немцы, если находят, не отдают, так я купил новый кошелек, понимаешь…»

 

7.IX.95

Бак растрогал, когда приехал, заметками Александра Кабакова и Горина о моем шестидесятилетии. Сколько раньше сил тратили писатели, чтобы их поздравила газета, отдельно пробивалась фотография. А тут и то, и другое… И Женя Сидоров правительственную прислал. «Заслужил, старик, заслужил…» — как сказано в «Судьбе барабанщика»[13] у Гайдара.

 

23.X.95

16 октября купил новую машину — шестьдесят первую «Сафари»[14]. Покупка растянулась на месяц… В результате купил и на другой день получил номер «с 111 мх». Бывший блатной, а теперь плохой — хорошо запоминается.        

 

21.IX.95

Какие-то сложные у меня отношения с экраном. Появились совершенно неожиданно «Ученики чародея» в программе. Я несколько сомневался, наше ли это. Но оказалось — оно, и я записал на магнитофон. Через пару дней был ночной показ «Основного инстинкта»[15]. Я посмотрел полчаса, решил лечь спать, а остальное записать на магнитофон и завтра посмотреть. И уже в постели понял, что записываю на «Учениках чародея». Вскочил: точно! Стер минут двадцать. Так расстроился, что выключил и запись «Основного инстинкта».

Потом, через недельку, вижу в программе «Плохую квартиру». Запишу! Сижу, жду у телевизора. Диктор объявляет — извините, этой передачи не будет. Черт! Ложусь спать. А на следующей неделе я не заглянул в программку (вследствие своего уже обычного состояния апатии и нелюбопытства), а «Плохая квартира» была! «Учеников чародея» записал Корженков, а «Плохую квартиру» Грибанов. Повез я эти пленки в театр Васильева, и Валера мне их переписал. Выступал я с Дементьевым на «Семейном канале». Запишу! Поставил программу (прямой эфир), записал. И в постели, уже засыпая (ситуация повторилась!), сообразил, что записал на «Плохой квартире». Вскочил, проверил — точно! Опять повез к Валере в театр. Фу!.. Все сыпется. Вот и два кувшинчика-сливочника, которые я когда-то купил в антикварном, один с надписью «Кафе на Лубянке» разбились. Шляпа из теста упала — и на куски… не остановить.

 

28.XI.95

Посетил Юру Клепикова. И по дороге, в метро, в голову пришел сюжет. По пьянке я радовался — наконец клюнула счастливая идея! Протрезвев, успокоился. Но что-то в этом есть… Значит, так: некий Вова, не вписавшийся в новую жизнь (модификация Бэмса и Петушка), все же в ней живет. А вокруг кипит рынок, стреляют бандиты, вращаются большие бабки… Он прозябает, уютно ничего не делая на своем диване. Однажды в дверь позвонили. Распи*дяй Вова, как всегда, не посмотрев в глазок (а сколько учили распи*дяя!), открыл дверь, и в квартиру ввалился весь в крови бандит с пистолетом. Тыча им в перепугавшегося Вову, заставляет спрятать его, а в дверь уже ломятся преследователи. Вова начинает говорить с ними через дверь, и по голосу узнает своего одноклассника. Короче, сюжет в том, что распи*дяй Вова, стоявший все это время на месте, вернее, лежа на диване и не перейдя никогда никому дорогу, оставил в памяти своих одноклассников, однокурсников, сослуживцев нежные ностальгические воспоминания, и в этой истории Вова начинает возникать в их разборках и обезоруживает их с помощью их же воспоминаний о прошлой чистой и веселой студенческой (в смысле стиля) жизни. Перед ним, перед его смешной и милой фигурой мужички с пистолетами и гранатой пасуют. Если пьеса, то могут быть жена, завязанная в этот сюжет. И сын, явившийся неожиданно, и две банды, уже сидящие за общим столом воспоминаний, трясутся перед ним. Сын — тайный супер-крестный отец. И подвести к тому, что Вова мирит народы и государства, кончает войну в Чечне и на Балканах. Если кино, последний эпизод: Вова, отказываясь от денег и вызывая в связи с этим уважение бандитов — независимость! — в последнем эпизоде встречает полузнакомого или незнакомого, которому срочно нужна 1000$. И Вова просит эти деньги у бандита, тот дает, но уже смотрит на Вову, как на вошь. Вова смущенно уходит. Опять на диван. Теперь уже, похоже, там его и найдут…

 

6. XII.95

1 декабря у Хазанова пятидесятилетие, 2-го празднование в Театре эстрады, 3-го банкет в «Аэростаре». В Театре эстрады кого только не было! Все Сосковцы-Носовцы. Не было только Ельцина и Клинтона. С Ансамблем Александрова пел Пенкин[16] и т. д. В конце Сосковец[17] поблагодарил Гену — «спасибо, что ты не вступил ни в какую партию и что не отказался от президентской команды, это хорошая команда». Тот был смущен. Усиленно не показывал иронию. Накануне похвалил Коржакова. На банкете Коржаков[18] пел под фонограмму! Но я не видел — были съемки «Старой квартиры». Но уж если самодеятельность поет под фонограмму, — это пи*дец! На свадьбе дочки Хазанова были тоже люди из президентской команды, но они чувствовали себя приглашенными и получившими возможность присутствовать в блестящей компании (Бурбулис бы этих людей ни вжисть вблизи не увидел!) Теперь уже мы были приглашенными в плотные круги президентской команды. Да и Гена был со мной суше…

 

21. XII.95

Вчера вручали премии «Огонька»[19]. Мне дали за статью «Свобода от истории». На вручении появился Евтушенко с томиком только что вышедшего «Самого-самого». Уже на банкете за столом, где сидели Гердт, Аннинский, Женя вдруг обратился ко мне: «Знаешь, Витя, меня очень расстроил Вася Аксенов. Я ему звонил три дня тому назад в Вашингтон, я его спросил, почему в книге его мамы[20], которая недавно вышла в Таллинне, отсутствует эпиграф из моего стихотворения. Вася сказал, что недоглядели. А потом я спросил его, как он живет, и тут он разразился пятнадцатиминутным монологом, где все поливал, злобствовал… Я напомнил ему, что его мама перед смертью соединила наши руки на своей груди и попросила, чтобы мы не ссорились, на что Вася взъярился: “Хватит спекулировать именем моей мамы!”»

И еще одна встреча — Бэмс! Протырившийся по своему обыкновению в Домжур[21]. Новый поворот в судьбе бессмертного образа: «Я теперь живу в Германии. Уже два месяца. Получил статус беженца по еврейской линии». — «У тебя есть еврейская линия?!» — «Пришлось найти». — «Ну и как ты живешь?» — «Замечательно! Я дышу чистым воздухом, ем экологически чистые продукты, ношу экологически чистые вещи, общаюсь с экологически чистыми друзьями». — «Русскими?» — «Нет, немцами. Русские все больные. Мне платят 500 марок, на эти деньги можно отлично жить, оплачивают жилье. Приезжай ко мне в Бремен». И тут я пристал к нему: «Напиши свой телефон». Он: «Нет». Я сначала не понял. «Пока нет телефона, я живу в гостинице». Вот это Бэмс! Можно сказать — «ЧЕТВЕРТЫЙ Бэмс».

 

26. XII.95

Миша Ушац вспомнил, что когда-то Эдлис сказал о моих одноактных пьесах: «Витя, твои пьесы могут идти где угодно, в любой стране, кроме СССР».

 

28. XII.95

Вчера в «Эрмитаже» был юбилей Миши Левитина — 50 лет! Он устроил длинный спектакль с министром культуры и телеграммами из Амстердама. Был Миша Жванецкий. Уже на банкете, когда мы обсуждали итоги выборов, он сказал: «Я в одном интервью обещал, что, если победят коммунисты, я уеду. И вот они победили, и мне все намекают: “Ну, давай, чего ж ты не уезжаешь…” А я трусливо остаюсь в этой стране».

Сегодня в PENе мы праздновали юбилей Рейна — 60 лет! Я рассказал Игорю Иртеньеву о гениальной фразе Жванецкого насчет «трусливо остаюсь в этой стране». Игорь: «Не надо было делать таких заявлений — я уеду…» Я: «Знаешь, но если есть в запасе такая фраза… или, если можно потом придумать такую фразу, — то можно!»

Отголоски «Остапа»[22]. На юбилее Левитина Миша Жванецкий спросил меня: «А что, “Остап” загибается?». — «Я это называю “усталость жанра”». Да, усталость шуток. И, кстати, появились элементы раздражения друг другом. Ширвиндт — Жук[23]… «Братва, не стреляйте друг в друга».

Начался год (вернее, кончился старый) тем, что я купил компьютер. Это входило в программу подготовки к обмену старых $100 на новые (то есть большому российскому объё*у). Еще раньше я купил машину (8000 $), а теперь компьютер «Compaq» CD ROM. «Коля, Коля, Николай, CD ROMа, не гуляй». Это не компьютер, а черт знает что. Он сразу меня задавил своей бездной возможности и информацией. Единственная возможность не превратиться перед ним в полное ничтожество — постараться отнестись к нему пренебрежительно. Попробую. Перед Новым годом отпечатал себе новогоднюю открытку.

Перед Новым же годом ездил в Красную Пахру к Гердту записываться в передаче «Чай-клуб»[24]. Вместе с Игорем Губерманом[25]. По дороге зашла речь о мемуарах КГБшников. Я сказал, что не читаю их, хотя интересно, конечно, но брезгую. На что Гарик ответил точной формулировкой жанра. Я бы сказал, диагноз жанра. Он сказал: «Такие мемуары должны писаться в тюрьме. За них авторам должны платить большие гонорары, хорошо издавать. Но автор должен писать их в тюрьме. И я, читатель, должен это знать». Как точно! Я сразу понял, что эти мемуары я бы читал и даже коллекционировал. Я брезгую взять в руки мемуары, к примеру, генерала Калугина. Но купил бы их и поставил себе на полку, если бы, сидя в камере, отбывая срок, Калугин рассказал, как он готовил убийство болгарского писателя Маркова. Рядом с этим диагнозом Губермана я бы поставил мысль Марка Розовского о том, что ему было бы интересно выслушать мнение Жириновского о том или другом, но на Нюрнбергском процессе.

 

16.I.96

Вчера наконец сбылась мечта идиота  — с Сережей Никулиным поехали в город Электросталь и привезли оттуда 50 первых пачек тиража многострадального «Памятника неизвестному стиляге». Еле довез, на поворотах машина скрежетала. 20 пачек мне, 30 завезли в магазин. Когда вернулся домой, открыл бутылку водки и плеснул из нее на кипу пачек, — как мы сделали с Люсей, привезя из той же Электростали нашу совместную книжечку. Только я сел за стол и выпил рюмку, раздался телефонный звонок — Люся! А на столе, когда я приехал, лежала Нинина записка: «Позвони Васильеву». Что это?! Мистика? «Это жизнь»,  — сказала бы Люся… Два человека, которые стоят ближе всех к этой книге, проявились в первые минуты ее реального появления. Что это?! — я вас спрашиваю. Люся сразу же сказала — я приеду. И приехала. Зашел Мессерер, заглянул Валера, с пятого этажа спустился Мальгин. И мы снова помахали рюмками.

 

24.I.96

Вчера произошло странное событие: подарил книгу Горбачеву. После концерта молодежного оркестра был прием у немцев. И пока не приехали оркестранты и было пусто, я надписал книжку и подошел к Михаилу Сергеевичу и Раисе Максимовне. Горбачев отнесся ласково, но разговаривать с ним трудно: он плохо слушает и мало знает. «А что у вас?» Я назвался и назвал два своих спектакля. Не помнит, хотя делает вид, Раисе: «Вот драматург Славкин дарит книгу». Я говорю что-то про стиляг. Раиса: «Что такое новые русские. Нас с Михаилом Сергеевичем называют новыми русскими». Я спросил, правда ли, что они познакомились на танцах, Горбачев подтвердил: «Вы можете это прочесть в моих мемуарах». Раиса: «Тогда танцы были в моде». Спросила: «А где шла пьеса?» Я сказал про Васильева. Она: «Я знаю только из Большого театра». Горбачеву сказал: видел, может быть, он Филиппенко по телевизору! «Да, мы с ним дружим. Он подарил мне портреты (каких-то) деятелей» — наверное, перепутал, надо проверить. Сереже Борисову[26] сказал, что боролся со стилягами. Я попытался, расчувствовавшись, поблагодарить его за то, что нас выпустили за границу. С помощью… и перестройки мы поехали на фестиваль в Штутгарт[27]. «А, Штутгарт!» — оживился он, узнал слово. Разговор не получился. Он скорее демонстрирует себя, чем находится в контакте с собеседником. А может быть, я неправильно построил диалог… Во всяком случае, Раиса стояла с книжкой в руках, за такую рекламу платят 1000$, сказал я. Впрочем, сейчас это значения уже не имеет.