11 сентября, среда. Утром, когда я сидел за компьютером, подвергся домашнему грабежу. В дверь раздался звонок: точить ножи и ножницы. Это был тот же мастер, который был несколько лет назад. Я включил в электрическую розетку его станочек, и через пять минут он потребовал с меня 3 100 рублей. Я тут же решил, что покупаю себе стационарное электрическое точило и все теперь буду делать сам. Но ситуация на этом не закончилась, я дал точильщику 5 000 рублей, и в этот момент кто-то сверху закричал. Точильщик сказал, что сдачи у него нет, но сейчас он поточит ножи для мясорубки у соседей наверху и через пять минут зайдет ко мне. Практически я знал, что он не вернется, но этот чертов инстинкт писателя — что-то узнать новое, убедиться, проверить свою интуицию!
Обиженный и морально угнетенный сел продолжать писать Дневник. Уже к вечеру, когда встретился с Жуганом и довел свой рассказ, придав ему некую таинственность, до звонка в дверь и своего вопроса «кто там?», он немедленно мой рассказ продолжил: «Точильщик? Я бы сразу послал его далеко». Сергей Петрович тоже меня просветил: «Все знают, что вы живете один. Открывать нельзя никому, даже милиционеру». У многих в ходу еще старое название полиции. Я-то, честно говоря, думал, что наступили более спокойные времена.
Кроме Дневника пишу еще небольшой материал к юбилею — ему исполняется 90 лет — Александра Ивановича Горшков. У нас готовится какая-то книжечка. Венок сонетов; я тоже пишу свой мадригал.
Александр Иванович Горшков
12 сентября, четверг. С утра опять принялся писать и к обеду закончил материал о Горшкове. По старой традиции, по телефону прочел его Леве.
К четырем часам поехал открывать международную студенческую выставку экслибриса в Общество книголюбов на Пушечной улице. Молодежь, с удовольствием подчиняясь сегодняшнему времени, предпочла небольшие формы, время эпопей проходит. Интересно, что кроме москвичей есть и ребята из провинции, и белорусы, и украинцы, и турки, и молдаване. Выставку-то я, конечно, открыл. Говорил об экслибрисе как о кратком художественном высказывании, о сопротивлении усложненной книжной графики смысловому обеднению книги. Как обычно, когда собираюсь, говорю хорошо, иногда ново, но не запоминаю. Может получиться, что скудная книга сохранится только потому, что на ней окажется напечатанный замысловатый значок с надписью по латыни: «из книг…». В Союзе книголюбов тоже не все благополучно. Я уже писал, что старые джентльмены кое-что из принадлежащего союзу переписали на себя, как бы спасая, в собственность. Потом наследники начали эту собственность требовать. От здания остались один музей экслибриса, зал и несколько комнат. Немножко по этому поводу поговорили с Людой Шустровой, я предложил передать музей Москве, но у нее другая точка зрения — Москва заинтересуется не коллекцией, а зданием.
Поговорили, в том числе и о старой истории с вывозом скупленной по дешевке коллекции советских экслибрисов постоянным секретарем международного Союза экслибристов (имярек). Таможня заставила его заплатить 2 тыс. долларов. У джентльмена, наверное, самая большая частная коллекция в мире работ наших знаменитых экслибристов. У джентльмена в Москве квартира, дача и офис, он, кажется, юрист. Он думал, что экслибрис не следовало приравнивать к художественному акту — так, бумага. А его, бедного, заставили платить. Теперь он предлагает чуть ли не исключить наш союз из Всемирной организации. Привел этот случай только потому, что он типичен как модель поведения западного человека в Москве, силой случая заброшенного к нам на какую-то постоянную работу. Как правило, так ведут себя западные дипломаты, скупая по дешевке художественные ценности и не заботясь о законности вывоза. Типичен случай и как модель взгляда на Россию: она права только до того, пока это не противоречит интересу Запада.
После открытия выставки — оно шло довольно долго; уже отвыкающие от общения наши художники наговориться не могли, обрадованные встречей, — поехал в Институт. Там меня уже ждал Антон Соловьев, который приготовил пять своих фоторабот. Попланировали место, поговорили о текстах. Я Антону продиктовал небольшую заметку, которая должна будет предшествовать самой экспозиции. Во вторник договорились еще раз встретиться. Приехал домой уже совершенно никакой, но все равно уставился смотреть передачу о Фрейде. Довольно открыто говорили о его связи сначала с нашими властными структурами — судя по именам, это еврейская линия, а потом и о его связях с американскими еврейскими организациями. По мнению авторов фильма, именно эти организации так быстро и раскрутили имя Фрейда до мирового масштаба и снабжали его деньгами для обеспеченной жизни. Каким-то образом в передаче упоминались и знаменитые «Протоколы сионских мудрецов». Все время по мере моей жизни мир представляется мне совсем не таким, каким я его предполагал. Я всегда наивно полагал, что существует справедливость, но она существует только для бедных.
13 сентября, пятница. Упорно борюсь со своей усталостью, которая, конечно, есть старость. Здесь главное — сопротивляться. Утром поехал к девяти в Институт. Несколько дней назад в Институт позвонили, не примем ли мы израильскую писательницу, приехавшую на книжную ярмарку. Это уже не первый раз, я помню, был еще какой-то молодой профессор из Иерусалима. В этом случае израильтяне молодцы — посольство пропагандирует своих. Наше посольство в подобном случае терло бы сухари.
Зал был полон. Одно плохо — встреча с писательницей будет проходить вместо лекции Виталия Сиромаха, он ведет на первом курсе историческую грамматику. Я вспомнил, сколько народу на первом курсе эту самую грамматику не могут сдать! Приехал я не только из интереса к молодой израильской литературе, но потому, что ректор как-то упрекнул, что профессура кафедры редко бывает на подобных мероприятиях. Здесь у нас недавно был иранский писатель, я в это время, где-то по делу присутствовал, так я послал Надежду Васильевну взглянуть, сколько народу придет с кафедры самого ректора. Оказалось — один человек, Елена Алимовна. Главный дефицит на всех подобных мероприятиях сейчас — зритель. В литературе — судя по телевизионным «объявкам» под говорящими головами — сейчас все писатели. В литературе писателей больше, чем читателей.
Израильскую писательницу зовут Миля Литвак. Родом она из Перми, родители учились в Москве. Ее представили как известную романистку, театрального критика, переводчицу и журналистку. Переводила Блока, Цветаеву, Пастернака и Ахматову, училась в Сорбонне, пишет на иврите. Объяснила, что иврит все время меняется, появляются новые слова. Выдаю то, что слышал. Ну куда все они, писатели, без России! Ребята задали интересный вопрос: «На каком языке вы думаете?». Думает израильская писательница исключительно образами, и от мыслей на иврите, и от мыслей на русском она открестилась. У нее, кажется, есть роман «Онегин, который убил бабушку Клаву». Может быть, я что-то не расслышал? На вопрос о Боге и вере ответила совершенно определенно — атеистка и в Бога не верит. На опять ловкий вопрос студентов, есть ли у писательницы определенный, сразу узнаваемый читателями, свой стиль, Миля Литвак ответила, что учится писать кратко.
Читала Миля Литвак небольшой отрывок на русском — две молодые девушки, говорящие на иврите, но все-таки скрывающие свое российское происхождение, ходят по магазинам в центре Тель-
Авива и меряют дорогу одежду — денег, чтобы купить, нет… Мило, кратко, ничего нового. Ребятам-первокурсникам понравилось.
Наиболее интересное — это о собственном методе работы. Пишет по утрам, рано ложится спать. Интересуется только сегодняшней жизнью, не читает исторических романов. Полагает, что у Толстого нет отрицательных героев. Видимо, эта мысль — писательское кредо. Толстой для нее — Бог. На вопрос, есть ли женская литература, справедливо ответила, что есть мужчины, романы которых вполне можно отнести к женской литературе. Встречаясь с незнакомыми людьми, старается не говорить, что ее родной язык русский, — человек мира! Это связано, как я понял, с некоторым недоверием к русским в мире.
Когда лекция закончилась и я выходил из здания, на крыльце ректор и писательница фотографировались. Татьяна Евгеньевна Никольская, наша новая руководительница международного отдела, спросила: хотите познакомиться? Я ответил — нет, зачем же влезать, если меня не познакомило начальство.
Вернулся домой, собирался на дачу. Все это пишу уже утром, выспавшись. К сожалению, отключили свет, может быть, придется сегодня же уезжать.
