16 декабря, понедельник. Еще в пятницу разговаривал с «Террой» — в счет моего гонорара они собирались привезти мне книги. Заработал я девяносто шесть комплектов своего собрания сочинений. Я рассчитал, что раньше часов двух-трех никого не будет, но уже в десять, когда я читал книгу о Хайдеггере, которой просто упиваюсь, раздался звонок в домофон. Оказалось, все можно сделать малой кровью и не мучиться, как я, перегружая пачки книг в Институте на свою машину. Двое парней за полчаса все подняли и поставили коробки вдоль коридора. Завтра отвезу один экземпляр в институтскую библиотеку. Кондратов в очередной раз поступил благородно, книги мне привезли со скидкой, чуть ли не вдвое дешевле, чем в интернетовской рознице.
Часов в одиннадцать сел читать к семинару рассказ Зенкевича. В жизни он парень нервный, но какой-то провинциально рассудочный. Приготовился, исходя из образцов, читать провинциально-возвышенную нудятину, но с первых же страниц захлебнулся от простоты, достоверности и доброго сердца молодого писателя. В терминологии не ошибаюсь — все будет, все состоится. Это дворовое детство и школа, все сделано с чистотой, которую я уже давно у ребят не наблюдал. Ни одного поганого слова, ни одного грязного намека. Чуть это, правда, на градус повыше, чем в жизни, но это хорошо выписанный мир. Отдам положенное и другому — не без влияния Сэлинджера, строй фразы, интонация, видение. Наверняка завтра парнишку придется отбивать от моей интеллигенции.
В обед стал готовиться к путешествию в Московское отделение, собирают президиум. Пока ели грибной суп, слушал радио. «Эхо Москвы» завело странноватую и не вполне корректную песню о том, что возможно отделение Крыма от Украины и что в случае каких-либо волнений роль хозяина может взять на себя Черноморский флот. Я об Украине совсем не пишу: довольно все скучно — за всем видна и непорядочность интеллигенции, и неграмотность бастующих.
Президиум решал вопрос о продажи чердака Московского отделения в собственность некоему предпринимателю. Бояринов сделал «очень писательский», где много вводных слов и говорящих образов, доклад, но мало цифр. Положение действительно серьезное, но за всем этим стоит бесхозяйственность, которая, по моим предположениям, царила в отделении последние двадцать лет. Я выступал первым и приблизительно об этом, но покруче, сказал. И Бояринов, и другие люди, получающие зарплаты, за двадцать лет мало что сделали. Любая общественная организация с большим количеством членов и сплоченным руководством — это рай для коррупции. Все становится реальным и многое можно совершить под громкие разговоры о ремонте, налогах и противопожарных мероприятиях. Сейчас дом в ужасном состоянии. Мой критический импульс подхватили и Торопцев, и Соколкин. Я полагаю, впервые была поставлена под сомнение квалификация Бояринова как опытного хозяйственника, вечно спасавшего здание и организацию. Мы выудили у него и некоторые цифры — в аренду сдается более 1000 кв. метров. Сергей Соколкин — я помню его по Институту, студентом — быстро подсчитал, какой эти метры приносили доход и сколько гипотетически могли принести. Цифры оказались не в пользу даровитых хозяйственников.
17 декабря, вторник. Очень тяжело по утрам начал вставать, но к середине дня расхаживаюсь, ощущение утренней бодрости и легкости бытия исчезло. Неужели никогда не вернется? По-прежнему болит рука, но или все же то, что мне прописал хирург, помогло, или стал привыкать к боли. Болит именно правая кисть — невольно думаю, не наказание ли это за то, что столько написал? Правда, при работе на компьютере боли не ощущаю.
Мое предвидение относительно сегодняшнего семинара подтвердилось. Каждый мыслит литературу, исходя из своей собственной практики. Володя Артемьев, чей очень интересный рассказ я в прошлый раз отбивал от семинара, вообще полагал, что это почти графомания. Хотя большинству семинаристов рассказ Игоря Зенкевича понравился, но крепкие наезды все-таки состоялись. Закончил я семинар под аплодисменты, чему, конечно, рад.
Сегодня опять начал с разбора этюдов, которые ребята написали в прошлый раз. Но здесь мне помог некий случай, который практически обосновал мое стремление заставить ребят все время писать. Я рассказал о студенте С. П. Толкачева Саше Решовском, который только что выиграл премию «Дебют» по малой прозе. С. П. мне рассказал, что тот прислал ему письмо, в котором написал, что эта его малая проза — этюды, которые давал писать преподаватель. К этюдам парень приделал другие, более отвечающие условиям конкурса, заголовки.
Понимая сложность сегодняшнего обсуждения я, чтобы ребята не колебались в оценках, а твердо держались своего мнения, заставил их написать несколько общих фраз с общей оценкой большого рассказа Зенкевича.
Сегодня же в Институте отдал Леше Козлову рукопись Дневников за 2012 год. Вечером по Discovery смотрел передачу о профессиях по обслуживанию королевского дворца в Средние века. Сегодня — ни английского, ни чтения Мотрошиловой. Завтра мне исполняется 78 лет. Какая-то душевная неуспокоенность. Отношусь к этому, как к важнейшему мероприятию года.
Весь вечер, часа, наверное, четыре, писал характеристику на М. О. Чудакову, на нее какой-то наезд соседей.
18 декабря, среда. К часу дня поехал в Институт. Традиция осталась — день рождения я отмечаю в Институте. Раньше я собирал, кормежка и выпивка за мой счет, весь ученый народ в большом зале. Это был и момент социального и общественного единства, встречались, разговаривали, объяснялись, но тогда я был ректором и работа с коллективом входила в круг моих обязанностей. Сегодня все устраивается на кафедре. К счастью, есть Надежда Васильевна. Я ей дал немножко денег: все время помня о дороговизне, норовил дать денег побольше, а она утверждала, что справится с деньгами поменьше, и справилась.
Когда я приехал, стол для фуршета был весь заставлен, салат Н. В. сделала дома. Все потихонечку подходили — что-то ели, что-то пили.
Джером Дэвид Сэлинджер
Уже у порога встретили меня два моих верных бойца — Ярослав Соколов и его подружка, тоже моя выпускница, Алена Бондарева. Яська по рыцарской своей привычке был с цветами, у ребят был подарок. Как обычно, я нервничал, когда кто-то приносил более или менее дорогие подарки. Подарки иногда были занятные: Маша Поливанова и Миша Тяжев подарили мне новую майку с надписью: «Мне 78, а х…и!». Но был и еще один замечательный и живой подарок — мой дорогой и верный друг прискакал из Санкт-Петербурга, специально подладив свой приезд к моему дню рождения, — Юрий Иванович Бундин. Поговорили, похлопали друг друга по спинам, и Юрий Иванович полетел в Министерство культуры.
Потом гурьбой пришел мой первый курс с прекрасным современным письменным прибором: каменная доска, шариковая ручка, но была деталь, меня покорившая — песочные часы. Помни о времени! Все это очень трогательно, но ребят я почти отругал, сказал, что люблю студенческие самоделки. Как пример привел корону из картона, которую мне сделала Маша Поливанова. Как всегда, с художественной выдумкой что-то дарит Леша Козлов. На этот раз это был настольный звоночек с фигуркой мальчика-писца. Опять мой формат, чем-то этот бронзовый мальчик-писец напоминает знаменитую фигурку в Каирском музее. Умолчу о прекрасном даре обеих Гвоздевых, матери и дочери, с которыми у меня особые отношения, подарок был грандиозный — потому что съестной, но был еще и роскошный галстук ручной работы.
После небольшого гулежа на кафедре состоялся Ученый совет по защите диссертаций — одна докторская, «Словесная живопись в русской прозе XIX — начала XX вв. », Лидия Николаевна Дмитриевская, а вторая — кандидатская, Николай Иванович Соболев, «Повесть И. С. Шмелева “Неупиваемая чаша”: творческая история, история текста, поэтика». Дмитриевская — довольно обычная, чистенькая работа, это еще одна ученица Ю. И. Минералова, у которого их было слишком много, чтобы всех довести до высшего уровня. У меня к работе были свои претензии, многие из которых я не высказал. И что такое «словесная живопись», и где, по мнению Дмитриевской, заканчивается начало ХХ века. Тема мне показалась сформулированной не очень точно, но внутри все было более или менее понятно — какая диссертация без некоторых недостатков? Зато кандидатская Соболева, сделанная, казалось бы, по региональному произведению писателя, была по своему наполнению, тщательности отделки, по своему внутреннему духу просто великолепна. Я, выступая в свободной дискуссии, даже сказал, что автор вполне тянет на докторскую. Кстати, в самом начале защиты И. Г. Минералова довольно агрессивно задала какие-то вопросы. Я сразу понял: «не наш» и тоже пошел в словесную атаку, поддержал.
19 декабря, четверг. К четырем, как обещал, должен поехать на Радио — интервью по поводу 80-летия Института, но что это все будет, не знаю. Утром в 12 началась гала-встреча Путина с журналистами. Предупредил меня об этом утром же Матвей Ганапольский, сообщив не без обиды в бархатном голосе, что его на эту пресс-конференцию не позвали. «Я бы у Путина спросил…».
Более тысячи журналистов, огромный зал. Встретили журналисты нашего вождя и президента довольно сдержано. Посмотрим, что будет дальше. Но началось все с Украины, этот вопрос задал журналист «кремлевского пула». Думаю, вопрос был согласован. Но Путин попросил, чтобы задал вопрос и человек с табличкой «Украина». Этот вопрос оказался очень жестким и даже некорректным, даже со словами «душили» — это о цене на газ. Вообще мне показалось, что пресса привыкла к почти деревенской, по крайней мере простонародной вежливости президента и пользуется этим. Все пиарятся, вопросы задают слишком длинные, неделикатно пользуются разрешенной свободой, себя демонстрируют. Поблистала с новым концертным номером дама из Владивостока — это та, которая в прошлый раз, когда Путин, отвечая на ее вопрос, назвал ее Машей, она тут же откликнулась, назвав президента Вовой. О, богатство русского языка!
На Радио в студии было не очень интересно, вел передачу Андрей Ильяшевич, видимо, приятель Королева, а может быть, это просто показалось мне: об Институте, о нашем преподавании — вопросы «неужели можно научить писателя?» мне смертельно надоели. Но мы с Анатолием, на два голоса, довольно складно пропели нашу песню. Очень смешно Толя рассказывал мне, каким большим человеком еще недавно был Ильяшевич в только что расформированном РИА «Новости». Все-то у людей подсчитано, третий или четвертый… «Он человеком был…» — отвечал Гамлет.
Вернулся домой и включил радио. «Эхо» начало свою «Большую вечернюю программу» с неожиданной новости: беседуя с журналистами в кулуарах после окончания конференции, Путин сказал, что поступило прошение о помиловании от Ходорковского, и он готов подписать соответствующий указ. Тут же вступил хор адвокатов, которые в испуге закричали, что ничего не знают и что никакого письма Михаил Борисович, как им ведомо, не писал. В голосах адвокатов чувствовалась неподдельная паника — неужели многолетняя спокойная и хорошо оплачиваемая халтура может закончиться! С необыкновенным остервенением Ксения Ларина, королева эфира, допрашивала спокойно настроенного Николая Сванидзе. Освободили — и хорошо, говорил Сванидзе. Для Лариной это тоже срыв многолетнего проекта, в котором много наработано, возникли устоявшиеся формулы и обороты, в том числе и «эта страна». Решение Путина, который подписал указ об освобождении Ходорковского, я тоже воспринял как какое-то отпущение и моих грехов — человек действительно настрадался.
Дома ждала еще, но, пожалуй, дружеского, почти интимного свойства новость. По Интернету пришло письмо от Славы Баскова.
«Наш друг Андрей Мальгин. О народе. “Когда я утром к восьми часам привожу заспанного ребенка в школу, пока мы идем от стоянки до школы, навстречу нам идет толпа родителей с благостными, светлыми лицами. Они только что проводили детей и возвращаются, еще согретые теплом от общения с ребенком. Иногда среди них попадаются две-три женщины с каменным выражением лица. Это русские жены: прожили в Италии по десять и более лет и так и не сумели размягчиться.
Я всегда, в любой толпе, в любой стране, всегда узнаю русского человека. Его колючий взгляд, его готовность в любую секунду дать отпор первому встречному, его неуверенность в себе”«.
И наконец, самое последнее. Телевидение показало, как на одном из домов Кутузовского проспекта восстановили мемориальную доску Л. И. Брежнева. В начале перестройки доску свинтили и продали на Запад. В принципе, мне судьба Брежнева безразлична, но судьба отечественной истории и ее трансформация для будущих поколений волнует. Будь моя воля, я бы ничего, даже самого «кривого», не убирал. Все это история, которую мы должны знать. Так интересно знать, чем же история станет для следующего поколения? Какая же это верткая наука!
Пришло письмо от В. К. Харченко. Не стал бы я, конечно, вписывать в Дневник просто комплименты, но здесь есть кое-что новое в осмыслении этой работы.
«Дорогой Сергей Николаевич!
С днем рождения! Я еще больше наслаждаюсь Вашими дневниками, дочитала уже до 20 ноября 2010. Вам так блестяще удалась гармония общественного и личного, узнаваемого для читателя и абсолютно нового, а также гармонии оценок положительных и отрицательных, а также гармонии работы и ежедневного всепоглощающего быта. Хочется, чтобы это все продолжалось и продолжалось, потому что Вы возвращаете нас в еще совсем недавно прожитое, то есть Ваш дневник выполняет миссию единения, что сейчас редкость.
Оторваться от текста невозможно, а ведь в век клипового мышления большие объемы завораживают. Весь день что-то делаешь, а знаешь: перед сном погрузишься в дневник, и многое увидишь по-новому. Кроме того, Вы человек столицы, а центр всегда притягивает и люди центра тоже.
Я заметила ряд опечаток, могу сообщить, но, скорее всего, Вы их и сами видели. Всего Вам самого доброго в день рождения и во все последующие дни и годы».
